ратится в девушку, вполне человеческого вида, только крупнее, с более густыми волосами, несколько иным прикусом и да – способностью перекидываться в оборотня в случае опасности. Но это если… все пойдет, как следует. То, что мисс Кейлон была дочерью гарнизонного врача, и сделало возможным как саму беременность, так и удачное ее завершение, а в иных ситуациях у человеческих женщин не рождались дети от оборотней. А вот у дракониц, похоже, да. Вот только им, видимо, и рождаться не стоило…
– Кровавая свадьба – слышала про такую? – снова глядя лишь на лошадь, спросил ОрКолин.
Я кивнула.
– Она же почему так названа была, – продолжил оборотень, – оттого, что потом кровь пролилась. Много крови. И это была кровь наших детей. Уже не драконьих детей, а наших. Понимаешь, девушек дракониц никто не считал чужачками, мы заключили договор, мы взяли плату, часть ее, и ты нас знаешь, Анабель, с женщинами мы не воюем. Отгремели свадебные пиры, но не сразу, далеко не сразу девушки стали женщинами. Мы оборотни, мы ждать умеем. А время лечит, Анабель, и те, кто ощущал себя преданными и проданными, со временем приняли сложившийся порядок вещей и тех, кто стал их мужьями. И в жилищах зазвучал детский смех. Смех многочисленных детей. Дочери драконов плодовиты, рожают легко, детей было много. Очень много, Анабель. И как же были счастливы их отцы… до тринадцатой луны своих сыновей.
Генерал умолк, прикрыв глаза и покачав головой так, словно бы желал вовсе избавиться от этих знаний, но разве можно избавиться от такого?
– Мало кто выжил, Анабель, – совсем тихо сказал ОрКолин. – Мало кто. А впереди было еще так много лун…
В этот момент показались возвращающиеся из лесу лорд Арнел и лорд Давернетти, они ехали впереди, о чем-то беседуя, позади них следовал караул из двух оборотней, затем императрица и император, кажется спящий, а потому завалившийся на лошадь совсем не царственным образом, его почти придерживал еще один оборотень, трое завершали кавалькаду.
– Я тебе так скажу, – ОрКолин встал ровнее, загораживая меня от возвращающихся, – были и те, что выживали, и тогда у кланов оборотней появлялись сильные, очень сильные вожди, и детей они плодили множество, и лечить были способны, а уж в бою им равных не имелось – удар хвоста, он тело кромсал посильнее, чем когти или двуручный меч. Сильные были вожди, легендарные. Были. Но вот уже много лет, поболее ста, скажу я тебе, мальчики не выживают. Мы ждем, чем можем помочь – помочь стараемся, потому как смешалась кровь, давно смешалась, где чьи предки уж и не разберешь, да и у девочек иначе – все выживают, а с пацанами беда. И когда в ком драконово семя пробудится – иди пойми еще. Страшно оно, Анабель. Как мальчик народится, так и страшно становится. И ждешь, ждешь, страх леденящий, а сделать ничего не можешь. Мне из троих моих сыновей одного самому убить пришлось. Мы, знаешь, мы же даже убивать научились, Анабель, одним ударом. Так, чтобы сразу. Чтобы не мучился. Тяжело. Я ведь не трое суток ждал, я пять над ним волком выл.
Посмотрел на драконов, потом на меня и сказал:
– Иди, давай, это Давернетти тебе супротив слова не скажет, а вот Арнел, чувствую, вышвырнет из поместья со всей прислугой вместе.
В этом он был прав.
И все же:
– Но если один вдруг выжил, генерал ОрКолин, как найти его? – Мне тяжело было задавать такой вопрос отцу, что потерял своего ребенка и с трудом нашел в себе силы рассказать об этом, но я должна была спросить.
Это было важно. Для того, чтобы не допустить иных смертей.
Генерал постоял, поразмыслил, сложив руки на могучей груди, и произнес:
– Я тебе так скажу – худой. Такой, что про силу его и не скажешь. Сострадательный, эмпатии много в них, как в вас, людях, тех, что хорошие. А еще не помнят они, ничего не помнят при обороте, это у них от нас. Вот, пожалуй, и все.
– Мисс Ваерти, – несколько напряженно позвала меня вышедшая из черного хода миссис МакАверт.
Да, пора было уходить.
Остаток дня я провела на кухне. Одной из трех кухонь поместья Арнелов, где готовили по обыкновению к Рождеству, а сейчас пространство пустовало. И потому здесь бесстрашно собрались все наши – унылая я, неунывающая даже в такой ситуации миссис Макстон, ответственно взявшаяся поить меня чаем (и я была крайне ей за это благодарна), мистеры Илнер, Оннер, Уоллан, Бетси и профессор Наруа, который все же устроился в штат магов-иллюзионистов и даже некоторое время вещал всем нам о том, насколько грандиозным будет предстоящий фейерверк.
Собственно, о фейерверке он вещал до тех пор, пока Бетси и миссис Макстон накрывали на стол, а после, едва все расселись, профессор одним пассом закрыл двери, я активировала изоляционный полог, отрезая нас от возможности быть услышанными кем-либо посторонним.
Мы переглянулись и принялись за ужин без опаски быть каким-либо образом обнаруженными, потому как все Арнелы и их гости сейчас принимали пытки… в смысле, изволили давать торжественный ужин высоким гостям. Явно последний, а потому подчеркнуто торжественный.
Первой начала делиться новостями Бетси:
– Леди Арнел, все, кроме старой леди Арнел, получили выговор от миссис МакАверт. Она говорила тихо, но так, что у меня аж мурашки! Вот такие! И леди будут молчать о вас, мисс Ваерти, все будут молчать. Может, разве что матушка лорда Адриана что-то и скажет, да только не сыну, а вам… ну да вы ее и так знаете, воистину злобная драконица, у нее от вас нервный тик начинается. Вот так глаз дергается! Только про вас услышит, и все – глазной тик, как есть. А все потому, что она сестра нашего покойного профессора и давненько вас ненавидит, мисс Ваерти. И ох и вредная, скажу я вам, эта Беллатрикс Стентон! Завсегда все у нее должно быть идеально. Коли покрывало чуть-чуть косо легло или угол неровный – тут же приказывает высечь. Да только миссис МакАверт хоть и суровая, но понимающая женщина – ледям говорит: «Да, как изволите», а горничным: «Два дня леди на глаза не показывайся», вот так-то.
Эстафету принял мистер Уоллан:
– Несмотря на запрет миссис МакАверт, подтвержденный старой леди Арнел, матушка лорда Адриана Арнела за сегодняшний день написала более десятка писем. Я взял на себя смелость… не передавать их курьеру.
И мистер Уоллан, достав тринадцать писем из нагрудного кармана, молча выложил их на стол. Мистер Оннер, понимая, что столовым ножом вскрыть письмо будет затруднительно, извлек из скрытых ножен кинжал и протянул мне, держа за лезвие.
Что ж, я могла лишь порадоваться тому, что уже съела хоть что-то, потому как слова, что употребила в отношении меня леди Арнел, в девичестве Стентон, аппетит убивали напрочь. «Мерзавка», «подлая гадюка», «безродное ничтожество» и много иных эпитетов. Все это я уже имела неудовольствие слышать ранее в доме наставника, но отчего-то теперь и так не самое благое расположение леди Беллатрикс ко мне сменилось лютой ненавистью. И это было более чем неприятно. Особенно призывы к моему немедленному уничтожению.
О том же, что произойдет, когда завещание профессора будет оглашено поверенным семьи мистером Адогой, и подумать было страшно. Одно оставалось несомненным – к моменту окончания траура и оглашения завещания мне лучше бы выйти замуж. Иначе я попросту как-нибудь случайно не выживу…
Впрочем, не уверена, что замужество станет для меня спасением.
Мне было известно, что у профессора Стентона большая семья. Да и адвокат мистер Эйвенер сообщил, что прямыми наследниками должны были бы быть родной брат, две сестры и четверо племянников. Но мистер Эйвенер ввел в некоторое заблуждение меня лично – ведь по принципу майората основная часть наследства должна была перейти к брату профессора и, далее, к его старшему сыну. Но это, видимо, относилось лишь к недвижимости. Что касается денежных фондов, на них претендовало значительно большее количество родственников лорда Стентона. Его младший брат, племянники и племянницы в существенном количестве, супруги племянниц и сестры. Четырнадцать драконов. Как следствие, тринадцать писем леди Беллатрикс Стентон-Арнел.
Письма леди Арнел начинала со слов «Моя драгоценная сестра», или «Мой обездоленный брат», или «Мой дражайший, лишенный наследства племянник», «Мой уважаемый, лишенный семейных ценностей зять». Далее шел абсолютно одинаковый текст, переписанный как под копирку и подписывающий мне смертный приговор еще даже до истечения одиннадцати положенных на траур месяцев. Как и каким образом леди Беллатрикс Арнел, урожденная Стентон, узнала, что некоторые из своих счетов профессор оставил мне, я не ведала, но писала она с явственной убежденностью.
– Предлагаю сжечь, – заглянув в текст одного из вскрытых мной посланий, предложил профессор Наруа.
– Поддерживаю, – высказался мистер Оннер.
– Самое то для этих пасквилей, – дочитав одно из писем почти до конца, сообщил и о своем мнении мистер Илнер.
Пасквили, пожалуй, было наиболее точным определением. Исходя из текста писем, я являлась падшей женщиной, которая для начала пала в объятия самого профессора Стентона, а ныне делила ложе поочередно то с лордом Арнелом, то с лордом Давернетти.
Кошмарность всего этого для меня была в том, что какая-то правда в словах урожденной Стентон все же имелась – одну ночь я частично действительно провела в постели с лордом Давернетти, и… это было ужасно.
– Мисс Ваерти, стоит ли так тревожиться из-за слов вздорной женщины? – Миссис Макстон ободряюще похлопала меня по ладони.
– А они не вздорные, слова эти, они про-ду-манные. – Бетси откусила от ломтя хлеба, торопливо прожевала и, сглотнув, поведала: – Старая леди Арнел бережлива, и как сестра нашего профессора вдовой стала, так и содержание ей выдается вдовье. А это вроде и много, как для меня, но как для леди – маловато. Леди матушка Арнела хотела бы в столицу, на балах блистать и всякое такое, у нее по переписке два возлюбленных сразу, да только старая леди Арнел воли не дает, а у нее строго все, и коли взбрыкнет леди Беллатрикс, так и содержание ейное тут же и перекроют, оттого она сильно обрадовалась, когда наш профессор умер. Видать, мечтала получить долю, не женат ведь был профессор и сыновей не имел, а значица, все его состояние родственикам уйти должно было. И планировала она в столицу уехать, разгульный образ жизни вести, а тут слух дошел, что вы наследница-то. Вот и беленится леди.