Отвернувшись, я приложила неимоверные усилия в попытке выкинуть из головы полный обожания и любви взгляд лже-леди Карио-Энсан, направленный на дракона, которому… было абсолютно плевать на чувства несчастной девушки. Второй несчастной девушки. Первая уже отдала свою жизнь в попытке спасти того, кто даже не собирался ей принадлежать.
– Анабель, – вдруг произнес лорд Арнел.
– Мне жаль, – все так же не глядя на него, тихо ответила я.
– Вам жаль того, что вы проникли в мой дом? – уточнил дракон.
Тяжело вздохнув, я все же заставила себя повернуть голову, посмотрела на прекрасное мужественное лицо лорда Арнела и пояснила:
– Мне искренне жаль всех тех, кто имел несчастье полюбить вас.
На этой фразе я остановилась, ощутив, как меня окутывает заклинание «Metamorph», созданное профессором Наруа, а значит, мои подельники с успехом преодолели путь, и мне следовало поспешить за ними, пусть даже попытка скрыться уже и не имела смысла, но определенно не утратила актуальность – после всего, что здесь было сказано, менее всего я желала оставаться наедине с лордом Арнелом, особенно сейчас, когда он уже обо всем догадался.
Обернувшись к камину и легко развеяв свое собственное защитное заклинание, я вновь взглянула на лорда Арнела и от всей души пожелала ему:
– Доброй ночи!
И с этими словами я отступила к очагу, усиливая заклинание профессора и практически сливаясь с каменной кладкой закопченного огнем пространства.
Реакцию лорда Арнела на мои слова увидеть не довелось, но боюсь, я не испытывала сожалений по данному поводу. Абсолютно никаких сожалений.
Тайный путь был извилист и загадочен и увлекал как неожиданными поворотами, так и неприятным пониманием – им пользовались. Судя по абсолютному отсутствию пыли и паутины – довольно часто.
Но все это я подмечала механически, не придавая никакого значения, лишь учитывая как данность, не слишком приятную и настораживающую, но данность.
Удивительно, но за весь этот изматывающий день единственным, что действительно окончательно истощило мои силы, стал разговор с лордом Арнелом. И боюсь, я не могла винить за это лишь его одного… или даже просто его. Лорд Арнел был виноват во многом, в том числе и передо мной, но в большей степени он являлся для меня олицетворением воспетого в поэмах и сонетах женского счастья, которое я уже никогда не испытаю.
Слишком богат, слишком красив, слишком высокого положения… все слишком. Чрезмерно. Недостижимо. Несбыточно. И мне казалось, что его недостижимость очевидна, бесспорна, понятна всем, но – императрица, покойная леди Карио-Энсан, несчастная Ширли Аккинли… Они любили, питали надежды, строили планы, и я не понимала этого. В лорда Адриана Арнела действительно можно было влюбиться, но любить и жить? С кем? С тем, кто абсолютно спокойно произносит кощунственное «она может предпочесть и мою постель»?
Я остановилась на миг, чувствуя неимоверное желание вернуться в библиотеку и со всем удовольствием и негодованием действительно отвесить дракону пощечину! Я все еще была безумно зла на него за эти недопустимые слова, но…
Но нет, я прекрасно знала, что едва ли опущусь до подобного, да и буду ли я права в своем негодовании? Мой некогда прекрасный жених Жорж Донел клялся в любви, для которой не будет преград, негодовал, заявляя, что, принимая предложение профессора Стентона, я обрекаю на одиночество не только себя, но и Жоржа, а в результате… заключил новую помолвку спустя всего несколько недель после убедительно высказанных заверений, что никогда и никак не сумеет взглянуть на другую и погибнет без меня. Полагаю, в момент произнесения клятв у алтаря он даже не вспомнил о тех, которые заставил выслушать меня.
Остановившись, я прикоснулась к холодной каменной стене потайного хода, ощущая и накатившую слабость, и чувство опьянения разом. Мысли метались, чувства едва ли поддавались осмыслению, а алкоголя в глинтвейне все же было слишком много для одной окончательно запутавшейся во всем меня.
Дернув головой, я выбросила прочь все мысли о своем несложившемся счастье, о цене мужских обещаний, о разговоре в библиотеке. Внезапно поняла, что с меня достаточно на сегодняшний день разговоров, более чем достаточно…
Тем досаднее было обнаружить всех своих домочадцев за наглым и беспардонным подслушиванием!
Они не дошли до конца потайного пути. Они никуда не дошли! О нет, они стояли, освещенные светом, льющимся из нескольких отверстий в стене, и с живейшим интересом внимали чужой беседе!
И я, ускорив шаг, уже собиралась справедливо укорить их за это, как до меня донесся возглас:
– Лживая, коварная, беспардонная, наглая тварь!
Возглас принадлежал женщине и, боюсь, я уже имела неудовольствие его слышать.
– Потише, не стоит быть столь категоричной. Мисс Ваерти просто очередная мелкая зарвавшаяся дрянь, но мы устраним ее столь же быстро, как и остальных, – произнесла вторая гораздо сдержаннее.
И этот голос я узнала тоже.
Но если мне был доступен лишь голос, то моим близким – полная картина происходящего. И когда миссис Макстон обернулась ко мне, ее светлые глаза были потрясенно округленными, а вот губы стремительно поджимались так, как поджимались лишь в самых вопиющих случаях, которые неизменно влекли за собой гнев моей почтенной экономки. Миссис Макстон была в ярости. Бетси пребывала в растерянности и нервно мяла свой передник. Мистер Оннер не выражал вообще никаких эмоций, молча, но со значением поигрывая одним из ножей своего внушительного арсенала. Мистер Илнер ругался. Тоже беззвучно, но искренне. Мистер Уоллан стоял, сложив руки на груди, и взирал на говорящих за стеной так, что становилось ясно – произнесенное не сойдет им с рук. И только профессор Наруа искренне наслаждался происходящим, потому что… разгневанная миссис Макстон даже не заметила того, насколько недопустимо близко стоит к профессору, а боевой маг едва ли относился к тем, кто упускает удачные шансы. А потому, пока домоправительница негодовала, осторожно поправлял пряди ее волос, выбившиеся из-под чепца, и выглядел в данный момент неимоверно счастливым.
Я не сдержала улыбки.
Моя улыбка в первое мгновение была понята превратно, но затем все поняли, что у подобного поведения явно есть причина, и это едва не привело к катастрофе – но профессор Наруа быстро и незаметно убрал руку, так что, когда все уставились на него, он стоял с самым невинным видом абсолютно безгрешного дитя, на которое вдруг воззрились с несправедливым подозрением. Однако его невинному выражению лица никто не поверил – миссис Макстон на всякий случай проверила пуговицы на груди, мистер Уоллан молча передвинул миссис Макстон, встав между ней и заметно помрачневшим профессором Наруа, мистер Илнер и мистер Оннер очень выразительно посмотрели на мага, и только Бетси едва слышно прошептала:
– Мисс Ваерти, а давайте их всех зарежем ко всем чертям! Или отравим. А может, вы какое заклинание хорошее знаете? Чтобы так раз и сдыхали они мучительно и долго?
Да, кажется, все мы были готовы создать и пополнить ряды сообщества «Смерть драконам».
– Или вот, – продолжила Бетси, – есть вариант лучше – давайте вы приворожите лорда Арнела, выйдете за него замуж, а уже потом мы с миссис Макстон с этими сами разберемся.
Ах да, приворот. Мне еще нужно было снять приворот лорда Давернетти, и, зная этого дракона, процесс снятия легким явно не будет.
В этот момент в комнате, которую радостно прослушивали мои домочадцы, прозвучало тихое:
– Восемь, матушка уже должна была закурить…
И я невольно сложила руки на груди, пытаясь одновременно и эмоционально отгородиться от ситуации, и в то же время сдержать собственный порыв залепить пощечину леди Арнел за то, что пыталась отравить свекровь. За то, что когда-то точно так же пыталась отравить брата. За… Мне нужно как-то перестать об этом думать.
И не мне одной.
Четыре года назад леди Беллатрикс Арнел, урожденная Стентон, появилась во внеурочное время – время на часах близилось к полуночи, но о каких условностях может идти речь, если дело касается близких родственников. Мистер Уоллан, естественно, открыл дверь и впустил гостью, а затем спустился в лабораторию, где мы с профессором Стентоном корпели над очередным научным изысканием, и первой реакцией моего учителя и наставника стала тревога. Именно тревога. Мгновенно оставив все как есть, он поспешил покинуть подвал, практически бегом взбежав по ступеням. Он беспокоился о сестре, и его можно было понять.
Непонятны стали последующие события.
Профессор вернулся в лабораторию в состоянии почти бешенства. Его глаза горели яростью, лицо пошло пятнами, словно одновременно профессор испытывал и гнев, и стыд, руки дрожали. Несколько секунд он стоял, опираясь о стол подрагивающими ладонями, и смотрел в одну точку ничего не видящим взглядом. Затем произнес слова, которые мне суждено было запомнить, боюсь, на всю жизнь: «Анабель, на сегодня все, идите отдыхать. Надеюсь, вы простите мне некоторое пренебрежение вашим обществом и отужинаете в одиночестве».
В ту страшную ночь профессора спасло лишь одно – я не послушалась.
Обычно лорд Стентон был крайне требователен, и я следовала указаниям неукоснительно, но в ту ночь он оказался слишком обеспокоен и, как следствие, довольно беспечен, а потому покинул лабораторию, не деактивировав защитные заклинания. А потому я взяла на себя завершение всех процессов в лаборатории. «Potest!», «Potest!», «Potest!». Заклинание за заклинанием, и одновременно с этим отметки на колбах, выключение горелок и улыбка вошедшей миссис Макстон. Наша почтенная домоправительница, даже пребывая в глубоком сне, а ложилась она по обыкновению к девяти, всегда невероятным образом доподлинно знала, ужинали мы с профессором или нет. Вот и в тот вечер, поправляя ночной чепец и кутаясь в теплый платок, миссис Макстон спустилась, несмотря на всю свою нелюбовь к подземной лаборатории, и сообщила, что чай уже ожидает меня на кухне, как и подогретый пирог. Я кивнула, продемонстрировав, что услышала, и продолжила завершение действия заклинаний. Много позже, когда поднялась в дом и прошла на кухню, обнаружила, что мистер Оннер уже проснулся и вымешивает тесто, соответственно, на часах должно было быть уже около четырех утра, но было всего два часа ночи. Неожиданно это вселило неясное чувство тревоги. Когда проживаешь с людьми в одном доме несколько лет, невольно начинаешь отмечать отклонения в их привычках и поведении, так вот, мы все знали – если мистер Оннер начал месить тесто ранее чем в четыре утра, значит, он пребывает не в самом лучшем расположении духа и пытается успокоиться, не прибегая к таким кардинальным мерам, как стакан виски.