— Полагаю, для этого тебе не нужно мое разрешение, — заметил Рэйн.
— Разумеется, не нужно. Мне просто надо набраться храбрости. Вот и все.
Малта тоже посмотрела в окно. Отсюда были видны небольшой участок палубы и рулевой, стоявший на своем посту. Он равномерно взмахивал длинным веслом, придерживая его только тогда, когда капитан корректировал курс. Была странная красота в мужской силе и уверенности, с которой этот человек направлял корабль и толкал его вперед. Каким-то образом рулевой почувствовал, что за ним наблюдают, и оглянулся. Лицо его было изменено Дождевыми чащобами так, что бугристый лоб нависал над глазами; гибкие наросты вдоль челюстей напомнили Малте усики у некоторых рыб.
— Пожалуй, я прогуляюсь, — решительно объявила Тилламон.
Она приподняла вуаль и сняла ее вместе со шляпкой, а затем сдернула длинные кружевные перчатки, прикрывавшие руки до локтей. Не говоря больше ни слова, она сложила все свое имущество на скамейку рядом с Малтой и открыла небольшую дверь, чтобы выйти на палубу. И даже порывы холодного ветра не остановили ее. Тилламон сразу же оперлась на перила и подставила лицо солнцу, которое проглядывало через разрывы облаков в пасмурном небе.
Рэйн сдвинул в сторону шляпу, вуаль и перчатки сестры и уселся рядом с Малтой. Она склонила голову ему на плечо и внезапно ощутила себя счастливой. Солнечный свет высветил яркий квадрат на полу каюты. Было тихо, если не считать типично корабельных звуков: поскрипывали весла, двигавшиеся в едином ритме, да иногда капитан что-то кричал рулевому. Малта зевнула, почувствовав, что ее клонит в сон.
— Я чего-то не знаю о своей сестре? — спросил Рэйн жалобно. Он поднял шляпку и прикрепленную к ней вуаль. — Неужели все так ужасно? Помнишь, когда я приехал свататься к тебе в Удачный, мое лицо тоже было скрыто плотной вуалью? Это просто такая традиция.
— Традиции не рождаются на пустом месте. И эта появилась, чтобы избежать чувства неловкости, — высказалась Малта. — Жителей Дождевых чащоб считают нелепыми и несуразными. Я некоторое время прожила здесь, стала одной из вас и теперь воспринимаю все иначе. Но я знаю, и Тилламон тоже знает: если бы она открыто прошлась по Удачному, все бы пялились на нее. Некоторые начали бы ее дразнить, насмехаться над нею, а кое-кто в ужасе бы шарахался прочь. Люди хотят заполучить сокровища Дождевых чащоб, но не желают видеть, какую цену вынуждены платить те, кто добывает эти богатства.
— Значит, когда ты в первый раз увидела меня под вуалью, то сочла нелепым и несуразным?
Малта развеселилась:
— Я была тогда глупой девчонкой, наслушавшейся странных сказок о Дождевых чащобах. И была уверена, что жестокая мать продала меня какому-то чудовищу. А потом это предполагаемое чудовище оказалось невероятно богатым, приготовило мне множество маленьких подарков и стало осыпать меня комплиментами, которые я совершенно не ожидала услышать. И тогда ты превратился в загадочного незнакомца. Притягательного и опасно желанного. — Она улыбнулась и почувствовала приятную дрожь, пробежавшую по спине.
— Что такое? — требовательно спросил Рэйн. Он отбросил в сторону шляпку и взял жену за руку.
Малта громко рассмеялась, слегка смущенная:
— Я вспомнила, как ты в первый раз поцеловал меня. Мама вышла из комнаты, и остались только твои слуги, все под вуалями и занятые своими делами. Ты наклонился ко мне, и я подумала, что ты хочешь открыть мне какой-то секрет. А вместо этого ты — раз и поцеловал меня. Я чувствовала твои губы сквозь кружево вуали. И кажется, еще кончик языка. Это было… — Она остановилась и с удивлением поняла, что покраснела.
— …очень эротично, — тихо закончил за нее Рэйн. Медленная улыбка осветила его лицо, и глаза потеплели от приятного воспоминания. — Я думал лишь о том, как бы украсть поцелуй, пока твоя мать не видит. И даже не представлял себе, что преграда в виде вуали может только усилить ощущения.
— Ты был дерзким безнравственным мальчишкой. Ты не имел тогда никакого права целовать меня. — Малта попыталась изобразить возмущение, но не смогла. Она грустно улыбнулась, слегка сожалея о той глупой девчонке, которой некогда была.
Рэйн поднес к лицу вуаль сестры. Малта едва могла видеть его черты сквозь многочисленные слои темного кружева.
— Зато теперь я имею полное право. Попробуем еще раз?
— Рэйн! — упрекнула она мужа, но тот не остановился. Он прикрыл вуалью лицо и наклонился, чтобы поцеловать Малту. — Это лучшая вуаль Тилламон! — попыталась было возразить она. Но тут кружево коснулось ее лица, и она закрыла глаза, когда Рэйн поцеловал ее очень целомудренным поцелуем, оживившим тем не менее в сердце Малты воспоминания о том, как начиналась их любовь.
Отодвинувшись от нее, муж удивленно проговорил хриплым голосом:
— Правду говорят, что запретный плод сладок. Интересно почему?
— Понятия не имею. — Она склонила голову ему на грудь и лукаво спросила: — Надеюсь, это не означает, что теперь, когда ты целуешь меня на законном основании, я кажусь тебе менее сладкой?
Рэйн рассмеялся:
— Ну что ты, конечно нет.
Некоторое время они просто молча сидели рядом, и им было так хорошо вместе. Судно раскачивалось: это гребцы сражались с течением. Малта смотрела в маленькое окошко. Позади них, сверкая, тянулась река, серые воды которой в лучах солнечного света казались серебряными. Тилламон, глубоко задумавшись, оперлась на перила. Ветер растрепал ей волосы. Сзади она вполне могла сойти за самую обычную молодую женщину, погрузившуюся в размышления. О чем, интересно, Тилламон мечтает? Что может предложить ей будущее? Чего ожидать ребенку Малты, если он будет так же сильно отмечен Дождевыми чащобами?
— Ты снова вздыхаешь. Неудобно сидеть? — Рэйн бережно положил ладонь ей на живот.
Малта накрыла его руку своими. Наступил момент, которого она боялась, но откладывать дальше было нельзя.
— Нам надо кое-что обсудить, любовь моя. Мне очень не хочется об этом говорить, но придется. — Она сделала глубокий вдох, а затем быстро, словно срывая с раны присохший бинт, рассказала ему, что повитуха требует принять решение относительно их будущего ребенка.
Рэйн отпрянул от нее, на его лице застыло выражение ужаса. Однако на смену ужасу быстро пришел гнев.
— Да как она может говорить тебе такие вещи? Как она смеет?
— Рэйн, успокойся! — Реакция мужа одновременно обнадеживала и пугала Малту. — Коули по долгу службы обязана задавать подобные вопросы. Все предыдущие мои беременности длились недолго. Я думаю, она знала, что они ни к чему не приведут. Но теперь мы почувствовали, что ребенок растет в утробе и уже шевелится. Повитуха вовсе не хотела меня обидеть. К сожалению, с необходимостью принять столь непростое решение сталкиваются многие родители в Дождевых чащобах. Я понимаю, это очень тяжело, но деваться некуда. Так что… — Малта затаила дыхание. — Что мне ответить ей?
Рэйн дышал так тяжело, как будто вышел из боя.
— Что ответить? Скажи ей, что мне плевать на обычаи или приличия! Предупреди эту мерзкую ведьму, что я ни на шаг не отойду от изголовья твоей кровати и, как только наш ребенок родится, он окажется в безопасности в моих надежных руках. Если вдруг Са заберет малыша к себе, я буду горевать, но смирюсь. Однако если кто-нибудь станет угрожать ему, я без колебаний убью этого человека. Прямо так и передай повитухе. Хотя нет. Я сам скажу все этой старой карге, которая вздумала вмешиваться в нашу жизнь!
Рэйн резко вскочил, прошелся по каюте туда-сюда, а потом замер, пристально глядя в окно на проплывающие мимо деревья.
— Неужели ты сомневаешься в том, что я сумею защитить наших детей? — тихо спросил он. В его глазах застыла боль, когда он повернулся к Малте. — Или… — Рэйн поколебался. — Может, это не то, чего ты хочешь? Если наш ребенок родится измененным Дождевыми чащобами, ты предпочтешь от него отказаться? Ты… — Его слова повисли в тишине.
Малта была до глубины души потрясена подобным предположением. Молчание затягивалось, а обида на лице Рэйна становилась все сильнее.
— Я не думала, что у меня будет выбор, — призналась она наконец. Слезы наворачивались ей на глаза, но Малта постаралась не заплакать. — Так ведь делается сплошь и рядом, даже в Удачном. Просто об этом редко кто говорит. Помнится, когда я была маленькой, то не раз замечала, как какая-нибудь беременная женщина на некоторое время исчезала, а потом возвращалась: иногда с ребенком, иногда нет. Я даже не помню, когда впервые поняла, что родители не желают оставлять некоторых младенцев. Это просто одна из тех вещей, которую, вырастая, узнавали все девушки. Когда обсуждают эту тему, то обычно говорят, что так будет лучше для всех, что принять решение надо сразу, пока мать еще не успела узнать свое дитя и полюбить его. Но… — Малта положила обе руки на живот и ощутила, как вдруг забеспокоился ребенок у нее в утробе, словно бы почувствовав, что родители решают его судьбу. — Но я уже знаю этого малыша. Я уже люблю его. Или ее. Я не думаю, что меня будет волновать, если вдруг лоб у новорожденного окажется чешуйчатым или вместо ногтей у него отрастут черные когти.
Она попыталась улыбнуться, но не смогла, потому что из глаз внезапно брызнули слезы.
— Рэйн, ты даже не представляешь, как мне было страшно. Однажды ночью мне приснилось, что, когда начались схватки, я в одиночку побежала в лес, чтобы никто не мог навредить нашему ребенку. И, проснувшись, призадумалась: а может, и впрямь лучше сделать именно так? И мне стало интересно, что сказали бы ты сам и Янни, если бы я действительно так поступила, если бы я принесла домой ребенка, сильно отмеченного Дождевыми чащобами, и наотрез отказалась его бросать.
Малта шмыгнула носом. Рэйн слушал с явным сочувствием. Она нашла платок и вытерла глаза.
— Я видела хранителей драконов. Они совсем еще дети. И почти каждый из них отмечен так сильно, что сразу становится ясно: они наверняка появились на свет уже измененными. Но ведь родители оставили их. Эти ребята выжили и выросли. Пусть даже они и не смогут вступить в брак и обзавестись потомством, но я, помнится, тогда подумала: «Их жизнь не напрасна. Их родители были правы, оставив их, и не важно, что думают на этот счет соседи». Но теперь я смотрю на Тилламон и понимаю, как она несчастна. Я вижу, как выглядит твоя сестра, и знаю, что порой недалекие или злые люди говорят ей об этом. Она теперь почти все время проводит дома, даже на рынок не ходит. Она редко посещает друзей. А ведь Тилламон родилась нормальной, но потом изменилась. Она не сделала ровным счетом ничего, чтобы заслужить наказание. И тем не менее ее постигла кара.