Но она устала. И не важно, как сильно Синтара хлопала крыльями, она опускалась ниже и ниже. И более слабое крыло подводило ее, заставляя сбиваться с пути, так что приходилось постоянно поворачивать обратно. Драконица была уже недалеко от цели, когда сильный порыв ветра внезапно закружил ее и сбросил вниз, так что кончик одного крыла коснулся поверхности воды. Синтара потеряла равновесие, перекувырнулась и шлепнулась в реку. Поначалу она больно ударилась, но затем жидкость расступилась во все стороны, словно бы приглашая ее нырнуть поглубже.
Драконица погрузилась в холод, влагу, темноту. Она пошла вниз, на короткий промежуток времени почувствовала, что ее когти касаются каменистого дна реки, а затем ее подхватило и унесло течение. Синтара постаралась сложить крылья и выпрямить тело, чтобы принять обтекаемую форму. Ее ноздри сами собой сомкнулись, когда вода коснулась их, а глаза оставались открытыми, но она видела только темноту. Драконица отчаянно боролась с водой: колотила лапами, царапала когтями, махала хвостом.
Голова Синтары на мгновение вынырнула на поверхность, и она увидела берег. Вроде бы и близкий, но очень крутой и высокий. Река снова заявила о своих правах, и драконица изо всех сил махала лапами, пытаясь плыть против быстрого течения.
Синтара! — Отчаянный крик Тимары прозвучал только в голове драконицы. Вода лишила ее возможности слышать.
Где-то далеко девушка мчалась по улицам Кельсингры, направляясь к реке и к своему дракону. Для чего? Неужто глупая девчонка надеялась спасти Синтару? До чего же люди смешные! Тем не менее Синтара была тронута. Она ударила хвостом и с радостью почувствовала, что это помогло ей приблизиться к берегу. Ее передние лапы коснулись гальки. Она начала цепляться за камни когтями и карабкаться вверх, и спустя целую вечность ее задние лапы тоже нашли опору. А затем последовал бесконечно долгий и трудный подъем вверх по крутому и скалистому берегу реки.
Оказавшись вне досягаемости воды, Синтара обессиленно рухнула на землю, замерзшая и измотанная до предела. Она едва могла шевелиться от холода, два когтя были содраны, и лапы кровоточили, каждая мышца ее пульсировала болью.
Но она была жива. И добралась до Кельсингры. Она летала, охотилась и убивала. Она снова была драконом. Синтара подняла голову и выдохнула воду из ноздрей. Набрав в легкие побольше воздуха, она протрубила:
— Тимара! Я здесь! Иди ко мне!
Малта бежала, крепко прижимая новорожденного сына к груди. Так поздно ночью огни в Кассарике почти не горели. Снова шел дождь, узкие дорожки вокруг стволов были скользкими, пережитый ужас и истощение сил давали о себе знать. Она чувствовала, как кровь струится по бедрам, и, хотя прекрасно знала, что в ее положении это совершенно нормально, невольно вспоминала страшные истории о роженицах, умерших от потери крови. Нет, ей никак нельзя рухнуть сейчас бездыханной в темноту и дождь, потому что тогда и ребенок погибнет вместе с ней. Бедный малыш выглядел совсем слабеньким; он даже не плакал, а лишь чуть слышно пищал, словно бы протестуя против того, что его жизнь началась столь неподобающим образом.
Малта прикинула, как далеко она уже ушла от борделя и от убитого. Как бы только в темноте не нарваться на Ариха. Вдруг он как раз сейчас возвращается обратно? Если она столкнется с ним, калсидиец наверняка убьет ее и ребенка прямо на месте, а затем выпотрошит их тела. А драться с ним бесполезно: у Малты нет никакого оружия, совершенно не осталось сил и крошечный сын на руках.
Внезапно она сообразила: надо идти вниз. Да, она заблудилась, но река точно находится в той стороне. А где река, там и порт. И Смоляной. Возможно, Рэйн еще до сих пор беседует с Лефтрином, уговаривая капитана навестить их. Хотя нет, вряд ли. Малта не представляла, сколько времени прошло с тех пор, как они с мужем расстались, но, уж конечно, несколько часов. Скорее всего, Рэйн, не найдя жену в съемной комнате, уже встревожился и отправился ее искать. Но ей ни за что не найти дорогу домой. Итак, решено: нужно спускаться вниз, к реке.
На следующем мосту она повернула, выбрала путь пошире и, когда добралась до ствола, двинулась по огибающей его крутой лестнице. Город казался пустынным и неприветливым, нигде ни огонька. Когда лестница закончилась просторной площадкой, Малта перешла на самый большой мост, закрепленный на ней, и снова двинулась вдоль толстой ветки, пока не достигла другого ствола с еще одной винтовой лестницей. И снова вниз.
Ребенок казался таким удручающе маленьким, когда она впервые увидела его, а теперь он буквально оттягивал ей руки. Малта устала, хотела пить и дрожала от холода. Ее пальцы все еще были липкими от крови калсидийца. Нет, она не жалела о том, что сделала, защищая себя и сына, но при воспоминании о пережитом на нее накатывал ужас.
Когда ее ноги коснулись твердой почвы в конце лестницы, Малта вздрогнула от неожиданности. Она наконец-то оказалась на земле и, с облегчением вдохнув запах реки, направилась в ту сторону. Деревья расступились достаточно, чтобы Малта могла увидеть мерцание факелов, которые постоянно горели в порту. Правда, дорожка у нее под ногами тонула в темноте, но, осторожно продвигаясь вперед, можно добраться до причала. И до Смоляного. Старый живой корабль вдруг показался Малте самым безопасным местом в мире, уж там-то точно поверят, когда она расскажет, что ее похитили и хотели убить и разрезать на куски, чтобы выдать чешуйчатую плоть за мясо дракона. Она почти почувствовала, как Смоляной зовет ее.
Чем ближе к реке, тем мягче становилась земля, и вскоре Малте пришлось брести по грязи. Она споткнулась и упала на колени, одной рукой опершись о землю, а другой по-прежнему прижимая ребенка к груди. И вскрикнула — не только от боли, но и от радости, поскольку нащупала жесткую древесину помоста. Свежие царапины жгли колени, Малта встала на ноги и пошла по дорожке к причалу. И тут слезы, которые она так долго заставляла себя сдерживать, покатились по щекам. Шатаясь, она прошла мимо маленьких баркасов, пришвартованных на ночь, и больших грузовых судов с темными иллюминаторами. А увидев сделанный из диводрева корабль и свет в его в каюте, почувствовала, что наконец-то оказалась в безопасности.
— СМОЛЯНОЙ! — крикнула она дрожащим голосом. — Капитан Лефтрин! Смоляной, помоги мне!
Она потянулась к лееру живого корабля и попыталась забраться на палубу. Нет, слишком высоко. Цепляясь за фальшборт окровавленной рукой, Малта из последних сил боролась: надо было во что бы то ни стало спасти себя и ребенка.
— Помоги мне! — Она закричала снова, но голос ее звучал совсем слабо. — Пожалуйста. Смоляной, помоги моему сыну!
Есть ли кто-нибудь на борту? Слышат ли они ее? Ни одна дверь не открылась, никто ей не ответил.
— Пожалуйста, помогите! — умоляла Малта.
И вдруг внимание корабля накрыло ее теплой волной. Будучи дочерью торговца, с детства знакомой с живыми кораблями, Малта поняла, что это означает. Корабль принял ее как родную, дружески поприветствовал и наделил силой.
Я помогу тебе. Он дитя моей семьи. Дай ребенка мне.
Эта мысль пронзила ее и прозвучала так ясно, как если бы слова были произнесены вслух.
— Пожалуйста, — сказала она. — Возьми малыша.
Ее ребенок стал знаком доверия и родства: Малта перенесла его через фальшборт и осторожно положила на палубу Смоляного. Теперь она не видела своего сына и не могла до него дотянуться и все же впервые с тех пор, как родила его, почувствовала, что он в безопасности. Сила живого корабля текла сквозь нее. Она сделала глубокий вдох:
— Помогите! Пожалуйста, помогите мне!
Сознание живого корабля эхом подхватило ее крик, превратив его в требование, которому экипаж должен был подчиниться. И вдруг с палубы послышался сердитый плач малыша, намного громче и сильнее, чем прежде.
— Да это же ребенок! — внезапно воскликнул женский голос. — Новорожденный младенец на палубе Смоляного!
— Помогите! — снова прокричала Малта, и тут какой-то здоровяк спрыгнул с судна на причал и оказался подле нее.
— Все хорошо, — басом сказал он. — Ничего не бойся, госпожа. Большой Эйдер не даст тебя в обиду.
В сгущающихся сумерках Тимара мчалась по улицам Кельсингры. Рапскаль оставил подругу с криком: «Хеби здесь! Сейчас приведу ее на помощь!» Он убежал в темноту, тогда как она направилась через город другим путем, следуя не памяти о том, как они сюда пришли, а зову сердца.
Ярость придавала девушке сил. Она злилась на драконицу, которая рисковала жизнью. А еще гнев помогал скрыть страх, затаившийся под ним. Тимара испытывала ужас не только из-за того, что ее Синтара тонет, она боялась города и его призрачных жителей. Несколько улиц на ее пути были темными и пустынными. Но затем она повернула за угол и оказалась на залитой светом факела площади, где вовсю веселились горожане: в разгаре был какой-то праздник. Она сперва вскрикнула от неожиданности, а потом сообразила, что это призраки и миражи, память Старших, запечатленная в камне строений. Но хотя Тимара прекрасно все понимала, она бежала зигзагами, шарахаясь от повозок торговцев, уклоняясь от влюбленных парочек и мальчишек, торгующих дымящимся ароматным мясом. Крики обитателей Кельсингры звучали у нее в ушах, запахи дразнили памятью о лакомствах, которые ей предлагали. Ее одолевал голод, а от жажды пересохло во рту.
Недавний опыт с камнем памяти открыл разум Тимары для призраков. Ей больше не нужно было дотрагиваться до чего-либо, чтобы пробудить их к жизни, — память о Старших обрушивалась на нее волной, даже когда она просто пробегала мимо сложенных из черного камня стен. Она выбежала на главную площадь, где недавно установили деревянный помост. Там были музыканты: они играли на горнах из блестящего серебра и били в большие барабаны и цимбалы. Тимара закрыла уши руками, но не смогла заглушить призрачную музыку. Она стремительно пересекла площадь, коротко взвизгнув, когда ненароком пробежала сквозь молодого человека, державшего над головой поднос с пенящимися кружками.