Пока паланкин несли по коридорам дворца, герцог мысленно пересчитывал своих друзей и врагов, понимая, что кое-кто из этих людей должен одновременно значиться в обоих списках. Например, Эллик, его хитроумный верный канцлер. Или злобная лисица Кассим, его единственная дочь.
Трижды выдавал он Кассим замуж, стремясь избавиться от нее. Первый супруг оставил ее вдовой в четырнадцать лет. Спустя всего лишь три недели после пышной свадьбы он поскользнулся, выходя из ванной, и свернул себе шею. Ну, или все так тогда подумали, поскольку свидетелей не было. И его молодая вдова, бледная и с запавшими глазами, выглядела убитой горем, когда родственники мужа отправили ее обратно в отчий дом.
Ее второй муж был гораздо моложе первого, но почти на тридцать лет старше своей невесты. Он прожил после свадьбы полгода, страдая болезнью желудка, от которой у него то и дело случались судороги и кровавый понос. И снова Кассим возвратилась во дворец к отцу, сокрушаясь и проклиная злую судьбу.
Ее последний супруг скончался три года тому назад. Этот достойный старик в наказание за какую-то провинность ударил жену в присутствии челяди. Он умер в тот же день, но не дома, а на празднике, куда поехал вместе со своими воинами. И снова Кассим отправилась к отцу.
На этот раз герцог прямо спросил ее:
— Дочь, ты скорбишь по своему мужу?
На что она ответила ему:
— Меня огорчает то, что он так быстро и неожиданно встретил свою смерть!
Герцог поселил Кассим среди своих женщин, и она сама решила никогда не покидать гарема, его уединенных комнат, прекрасных садов и купален. О том, как она живет, герцог узнавал от своих наложниц. Его дочь усердно ухаживала за огородом, много читала, в основном свитки по истории и целительству, сочиняла стихи и каждый день упражнялась в стрельбе из лука. Она не хотела больше выходить замуж.
И желание Кассим исполнилось, но вовсе не потому, что герцог решил пойти дочери навстречу. Просто ни один благородный мужчина не выказал желания взять ее в жены. За дочь правителя Калсиды, несмотря на ее вдовство и далеко не юный возраст, следовало дать немалый выкуп. Но герцог подозревал, что потенциальных женихов отпугивали вовсе не расходы. Похоже, Кассим продолжала жить в его доме по иной причине: любую женщину, овдовевшую трижды подряд, можно было заподозрить в колдовстве, пусть даже никто и не осмеливался сказать этого вслух.
Герцог на всякий случай соблюдал предельную осторожность. Он не заглядывал к Кассим, когда посещал свой гарем, да она и сама не стремилась увидеться с отцом. Он не ел ничего из того, что могло пройти через ее руки. Зачем лишний раз рисковать? Но теперь, когда трон под ним зашатался, а наследника попросту не было, он заставил себя рассмотреть и ее кандидатуру тоже.
По старинным законам Калсиды, любимая дочь могла стать наследницей герцога, если отец того пожелает. Он этого совершенно не хотел. Те же древние законы гласили, что в отсутствие наследника-мужчины старшая дочь и ее супруг должны править Калсидой до совершеннолетия своего сына-первенца. Незамужняя дочь может править до тех пор, пока не найдет себе достойного супруга. Он не сомневался, что Кассим займется поисками такового, как только окажется его наследницей. В любом случае право взойти на трон дочь получит только после смерти герцога, а он умирать не собирался.
Герцог не считал, что его продолжительная болезнь — дело рук Кассим. Он всегда был начеку. Пожалуй, наиболее разумным было бы приказать убить ее, но лучше уж плохой наследник, чем вообще никакого. Хотя, возможно, многие его вельможи надеются, что герцог проживет еще чуть-чуть, лишь бы только не оказаться под властью Кассим.
Кроме того, убивать ведьму, тем более принадлежащую к твоему собственному роду, слишком опасно.
Убаюканный мерным покачиванием паланкина, герцог прикрыл глаза. Но сейчас, уловив, что шаги носильщиков замедлились, снова открыл их. Шторы оставались задернутыми, но он уловил мягкое шарканье башмаков: слуги уходили прочь. Однако герцога волновало не то, что он слышал, а то, чего он не услышал: журчания воды в многочисленных садовых фонтанах, щебета певчих птиц в клетках. И запаха цветов он тоже не почувствовал. Куда же его принесли? Бешеный стук собственного сердца отдавался в ушах. Костлявыми пальцами герцог начал ощупывать одну из подушек паланкина, в наволочке которой скрывался кинжал. Вытащив оружие из ножен, властитель Калсиды сжал его в руке и, ощутив тяжесть металла, усомнился, хватит ли у него сил пустить клинок в ход. Ему не хотелось умирать, не окропив кинжал чужой кровью.
— Всемилостивейший герцог…
Это был голос Эллика, канцлера. Ну конечно… Кому еще и становиться предателем, как не самому близкому и доверенному советнику. Именно этому человеку проще всего убить его и взять бразды правления в свои руки. Удивительно, что Эллик не сделал этого еще раньше. Герцог не стал отвечать: пусть изменник считает, что он уснул. Пускай подойдет поближе, чтобы открыть шторку паланкина и встретиться с его клинком.
И тут, словно бы прочитав мысли герцога, канцлер вдруг сказал:
— Мой господин, я не изменник и не замышляю ничего дурного. Я всего лишь хочу воспользоваться возможностью поговорить с тобой наедине. Сейчас я подойду и открою штору. Пожалуйста, не убивай меня, о великодушнейший из правителей!
— Льстец! — проговорил герцог спокойным голосом, но продолжая сжимать кинжал обеими руками, готовый в случае чего дать отпор обманщику.
Однако, когда канцлер осторожно раздвинул занавеси паланкина, он стоял на коленях, а руки его были пусты. Герцог внимательно осмотрел застывшую перед ним коленопреклоненную фигуру с опущенной головой. При желании можно было бы легко вонзить кинжал в беззащитную обнаженную шею. Ладно, пока торопиться не стоит.
— Но почему наедине? — потребовал он ответа. — Я всегда готов тебя выслушать. Почему именно здесь и сейчас? — Герцог подозрительно оглядел покои канцлера, куда его доставили носильщики.
— Это правда, о всемилостивейший, я всегда был допущен до твоих высочайших ушей. Но… то, что слышишь ты, слышат и другие. Я хочу предупредить тебя о предательстве… предупредить так, чтобы знал об этом только ты.
— Предательство? — Слово сухо царапнуло язык, а сердце вдруг сжалось от боли. Слишком много угроз в последнее время, а одна лишь сила духа не способна поддерживать слабеющее тело. Он глянул на человека, стоявшего перед ним на коленях. — Встань, Эллик. Я хочу пить… принеси воды.
Канцлер взглянул на него исподлобья, затем выпрямил шею и поднял голову:
— Конечно.
И, уже не соблюдая правил этикета, он встал и прошелся по помещению. Это была комната настоящего мужчины, увешанная оружием и гобеленами, напоминающими о великих сражениях. В центре ее стоял большой письменный стол, на нем виднелись чернильница с тушью и разбросанные в беспорядке перья. Герцог не бывал в кабинете канцлера уже много лет, но за прошедшие годы тут мало что изменилось. В углу возвышался буфет, из которого канцлер достал графин и бокалы.
— Вот это утоляет жажду гораздо лучше, чем вода, — сообщил он, ловко вытаскивая пробку и наполняя бокалы. Движения его стали уверенными; он твердой походкой приблизился к герцогу и без лишних церемоний вручил ему вино.
Герцог взял бокал иссохшей рукой и сделал медленный глоток. Теплая волна мгновенно пробежала по его телу, и он тут же допил остальное: ну до чего же хорошо! Эллик налил герцогу еще вина, уже не спрашивая разрешения. Затем он опустился на пол, скрестив ноги возле паланкина, причем проделал это легко, словно юноша, устраивающийся на привал у костра.
— Ну, здравствуй! — сказал он, как будто они были просто друзьями, которые встретились после долгой разлуки. Хотя, возможно, так оно и было. Эллик пристально наблюдал за герцогом, ожидая, как тот ответит на его приветствие.
— Ты же знаешь, что это необходимо. Поклоны, соблюдение формальностей, немедленное выполнение приказов. Это не потому, что я хочу унизить тебя, Эллик. Это нужно, чтобы поддерживать дисциплину и соблюдать дистанцию.
— И чтобы все вокруг относились к тебе как к герцогу, — заключил Эллик. — Великому правителю Калсиды.
— Верно.
— Потому что, если бы окружающие вдруг увидели в тебе просто человека, похожего на них самих, то… Они бы не стали безоглядно тебе повиноваться.
Герцог ответил не сразу.
— Да, — признал он. — Резко сказано, но так оно и есть.
— И это действует, — продолжил Эллик. — На большинство подданных. Особенно на молодежь, которую нужно приучать к порядку. Но не на твоих старых товарищей, которые сражались рядом, когда ты шел к власти.
— Но ведь многие из них покинули меня, — заметил герцог.
— Да, это верно, однако есть и другие, которые будут хранить тебе верность всегда.
Властитель Калсиды снова кивнул.
— И в память о нашей старой дружбе, — продолжил канцлер, — я хочу предупредить тебя, хотя это и может стоить мне жизни, о том, что замышляется предательство.
— Я выслушаю тебя, Эллик, как мужчина мужчину, как воин воина, зная, что ты верно мне служишь. Будь краток: кто же этот предатель и что он задумал?
Эллик резко поставил бокал на стол, некоторое время помолчал, а потом ответил:
— Твоя дочь Кассим. Она хочет заполучить трон.
— Кассим? — Герцог устало покачал головой, досадуя, что предмет разговора оказался столь ничтожен. — Вечно недовольная, трижды вдовая, неприкаянная женщина. Я уже очень давно знаю, что дочь меня не любит. Но я не боюсь того, что у Кассим есть амбиции.
— И напрасно! — резко перебил его Эллик. — Ты читал ее стихи?
— Ее стихи? — Герцог почувствовал себя оскорбленным. — Еще чего не хватало! Небось девичьи грезы о красавце-мужчине, который будет наповал сражен ее прелестями, да? Или размышления колибри, порхающей среди весенних цветов? Любовные мечтания, изложенные витиеватым почерком на свитках, разукрашенных бабочками и букетиками? У меня нет времени на подобную чушь.
— Нет! Ее стихи — это звук боевой трубы. Кассим призывает женщин объединиться и восст