— Когда мне было двадцать два, у меня случился нервный срыв. Дело в том, что я начала кое-что припоминать, но была не настолько сильна, чтобы вынести это. Так вышло, что в один прекрасный день я вдруг совершенно расклеилась. Ничего страшного не случилось. Я просто разревелась, а остановиться не смогла. В общем, меня увезли куда-то, я там отдохнула и благополучно опять все забыла. Некоторое время спустя я вернулась домой, и голос позвал меня, и я была такой бестолковой, что решила опять с ним побороться. Я ошиблась, и теперь в этой комнате поселилась еще одна частичка меня, потерянная и смущенная, и я стала еще чуточку слабее, чем была до этого.
Полли повернулась и вышла, не посмотрев в окно, и Харту пришлось поторопиться, чтобы догнать ее. Быстрыми шагами она решительно направилась по коридору, толкнула следующую дверь и вошла в Зимнюю комнату. Тринадцать лет уложились в одно мгновение, и волосы Полли снова отросли и рассыпались по плечам. Напряженность в комнате была почти невыносимой, давление настолько сильным, что Харт ощущал его телом. Это было примерно то же, что стоять лицом к сильному ветру или плыть к берегу во время отлива, который безжалостно утягивает назад, в море, независимо от того, хорошо ты плаваешь или нет.
— В прошлый раз мне почти удалось это. Я тогда отчаялась, я думала, что нет ничего страшнее, чем жить вот так. И снова ошиблась. Я простояла в этой комнате с самого утра до полудня, не в силах заставить себя сделать единственную вещь, которая, возможно, освободила бы меня. Такую простую вещь — всего лишь зайти в соседнюю комнату… Я ненавидела себя за слабость, за трусость, но одной ненависти было недостаточно. В конце концов я пошла вниз, оставив еще одну частичку моего «я». Таков итог всех моих усилий. На большее я не способна, во всяком случае — своими силами. Помоги мне, Джимми, пожалуйста.
Ее рука, лежащая в ладони у Харта, казалась безжизненной, будто вся сила ушла из нее. Плечи Полли опустились, голова понуро склонилась, как у лошади, только что проигравшей в скачках.
— Полли! Иди сюда. Ты нужна мне.
Голос звучал едва слышно — он шел из соседней комнаты. Харт попытался распознать хоть какой-то смысл или подтекст в интонации, если не в словах, но не смог. Полли стояла перед ним, притихшая, расслабленная и абсолютно неподвижная, дошедшая до состояния, когда ни гнев, ни страх не в силах были взять над ней власть. Что бы ни случилось дальше — действовать ему, Харту.
«Я не хочу брать на себя такую ответственность! Я не знаю, что делать!»
— Она дошла до того рубежа, до которого смогла, — тихо проговорил Друг, разлившись тенью вокруг ног Харта. — Сейчас тебе решать, Джеймс. Так как, вперед или назад?
— Не знаю! Я думал, знаю, а… Ты взгляни на нее. Если с ней творится такое от одной мысли об этой комнате, то что с ней будет, когда она окажется внутри? Один приступ у нее уже был, и я не хочу нести ответственность за второй.
— Полли отважилась зайти так далеко, потому что поверила в тебя, когда ты пообещал ей помочь. Неужели ты подведешь ее?
Харт почти сердито покачал головой:
— Да что там за чертовщина в этой дурацкой комнате, что сводит ее с ума? Что с ней сделал отец?
— Вот и я гадала, — заговорила Полли тихим, сонным каким-то голосом. — Много лет я гадала, что же такое жуткое находится в той комнате. Долгое время я думала, может, там произошло изнасилование? В наше время иногда рассказывают о подобных вещах. Но я ни за что не поверю, что мой отец был способен на такое. Я любила его, он боготворил меня. Почему же тогда от одной лишь мысли о том, что я снова увижу отца, у меня от страха перехватывает дыхание?
— У нас только один способ выяснить это, — сказал Харт. — Идем.
Он крепко взял ее за руку и направился к двери, и Полли, словно ребенок, пошла рядом. Далее в коридоре царила ночь. Единственный свет пробивался из-под двери в пятую комнату. Равномерное дыхание стало громче, отчетливее, будто воодушевленное предчувствием. Харт медленно шел вперед, Полли — рядом. Коридор все дальше разворачивался в темень, став невероятно длинным. Харт уже не знал, что и думать. Он был уверен, что причиной всему изнасилование, но, оказалось, Полли уже давным-давно отбросила эту версию. Так что же там такое в комнате — дышит так громко?
Они шли в темноте, и дверь приближалась невероятно медленно, будто что-то растягивало момент, смакуя его. Наконец они остановились перед дверью, и Харт замешкался, обдумывая, с чего лучше начать. Полли же уверенно протянула руку, повернула ручку и толкнула дверь, и они вместе с Хартом вошли в комнату, чтобы встретиться лицом к лицу с тем, что там находилось. Дверь захлопнулась за их спинами.
Комната была ярко освещена, и в ней пахло болезнью и лекарствами. На кровати лежал мужчина, изможденный и иссушенный долгими страданиями. Глаза его были закрыты, дыхание натужно, будто каждый вздох давался ему с усилием. Полли молча смотрела на него. Харт озадаченно озирался вокруг. Больше ничего в комнате не было, лишь один очень больной человек, который даже не заподозрил об их присутствии.
— Я вспомнила, — сказала Полли. — Папа был болен раком. В больнице уже ничем не могли помочь, и его привезли домой умирать. Умирал он долго. Я его очень боялась. И очень боялась потерять папу навсегда. Невероятно трудно понять, что такое смерть, когда тебе всего восемь лет, но когда речь идет о твоем отце… Долго я не могла поверить, что это все же произойдет. Но как-то раз он лег в кровать, и я поняла, что больше он никогда не поднимется. Я молилась, чтобы произошло чудо. Молитву за молитвой обращала я к Господу, обещая, что сделаю что угодно, все, что Он пожелает. Я даже сказала, что стану монахиней, если только Он спасет моего папочку. А все это время рак понемногу сжирал папу, оставляя все меньше и меньше от лежавшего на кровати. Я смотрела на его руки поверх одеяла и видела кости под прозрачной кожей. Смотрела на лицо и видела череп. Будто он сам становился смертью. И я перестала навещать папу, потому что очень боялась его. Даже когда он звал меня, я не шла. И вот однажды мама куда-то ушла, и я осталась в доме одна. Одна с папой. Я заигралась с картинкой-загадкой — ее-то я была в силах разгадать, если б очень постаралась. Вскоре после полудня он позвал меня. Я не пошла. Боялась. Он звал и звал, и я все-таки встала и вышла в прихожую. Долго стояла внизу у лестницы, затем начала подниматься, очень медленно, ступенька за ступенькой. Поднявшись, я спряталась в комнате напротив, и папа снова позвал меня. Я вышла и, стоя у двери в его комнату, слушала, как он борется за каждый вздох. А потом дышать перестал. Я вошла — он был мертв. Он был совсем не похож на моего папу, во всяком случае, таким я папу не помнила. Как будто рак, съедавший его, занял его место на кровати. И единственное, о чем я думала: если б я пришла на его зов, он бы остался жив. Может, я бы что-нибудь сделала, что-нибудь сказала, и он бы не умер. Но я не пришла… Я бросилась из комнаты и приказала себе: меня в комнате не было. Я твердила себе это до тех пор, пока сама в это не поверила. Но вина не давала полностью забыть мой обман. Прошло не так много времени, и он снова стал звать меня. Вина и страх сотворили в этой комнате нечто, что обрело надо мной власть. Чтобы наказать меня так, как я того заслужила. Это не папа. Это что-то другое, что-то ужасное, возможно бывшее когда-то частичкой меня самой, — так я думала прежде. Теперь я знаю, что это не так. Это не мое, это принадлежит самому себе, это отдельное существо. И оно ненавидит меня.
Харт посмотрел на умирающего мужчину в постели и перевел взгляд на Полли. Выражение лица девушки обеспокоило его. Ему показалось, что в ее словах он услышал звучание и силу колдовства, будто она призывала кого-то. И тут мужчина в кровати сел. Полли отпрянула на шаг и вцепилась в руку Харту. Мужчина улыбнулся им обоим — что-то невероятно алчущее было в его взгляде. Кожу его внезапно вспучили опухоли: гроздьями черного винограда они бугрились на теле, словно приводимые в движение внутренним давлением, препятствовать которому не было сил. Лицо больного стало распухшим и уродливым — напитанные кровью ткани превратили его черты в демоническую маску. И он продолжал улыбаться.
— Здравствуй, Полли, — прошептал больной. — Ну, наконец-то пришла меня проведать. Подойди, поцелуй папочку, и я поделюсь с тобой тем, чем обладаю. Ты прекрасно знаешь, что заслуживаешь этого. А потом мы с тобой вдвоем здесь, в темноте, будем становиться другими, совсем другими, и никогда уже не умрем. Никогда не умрем…
Полли молча смотрела на него, по ее щекам бежали слезы. Распухшая фигура хихикнула.
— Иди ко мне, Полли. Ты такая хорошенькая, так бы и съел тебя.
— Ну все, хватит, — сказал Друг и набросился на раковую фигуру.
Мужчина резко отпрянул назад, а Друг, вздыбившись как волна, превратился в черную огромную массу с здоровенными клыками и челюстями. Он обрушился на свою жертву, и распухший исчез в темноте. Мгновение было тихо, а затем Друг закричал. Он разлетелся надвое, дико визжа, — человек-рак без усилий разорвал тень пополам. Друг стек по краям кровати, как грязная вода, и вновь слился воедино у ног Харта, хныча, как ударившийся ребенок.
— Сладенький, — причмокнул распухший, — но для меня чуть пресноватый и пенистый. Надо бы попробовать Полли. Я так долго ждал этого, малышка. Дом пытался защитить тебя, давая шансы улизнуть, но ты ни разу ими не воспользовалась, так что теперь ты моя, и душой и телом. Телом в особенности. Я буду наслаждаться твоей плотью столькими способами… А когда закончу — ты себя не узнаешь.
— Пошел к дьяволу, — сказал Харт и, шагнув вперед, загородил собой Полли. Человек-рак задумчиво посмотрел на Харта, глаза влажно поблескивали на распухшем лице. Воздух был густ от вони разлагающегося мяса.
— Ты здесь ни при чем, — просипел человек-рак. — Это не твой дом. Она меня сотворила, и она принадлежит мне. Она та, какой ей хочется быть, даже если не отдает себе в этом отчета. Проваливай, не то я убью тебя. А что я сделаю после с твоим бедненьким беззащитным телом, ты и представить себе не можешь.