«Простите. Простите меня…»
Со всего маху шериф рухнул лицом вниз. Последнее, что он увидел, — стальное острие, летящее навстречу его левому глазу.
А в приемной защитники прислушивались к топоту одержимой Бесом толпы на лестнице, к грохоту разбрасываемой, словно невесомой, мебели. Совсем скоро дверь и косяк стали содрогаться от ударов. Козерог выстрелил через дверь, но беснующиеся, похоже, не обратили на это внимания. Коллинз и Льюис стояли плечом к плечу, направив ружья на дверь. Дыхание их было взволнованным и учащенным, но руки не дрожали. Мишка и Козерог по очереди отхлебнули из бутылки. Она была почти пуста. Питер Колдер тихо сидел позади зверушек и размышлял о том, сколько необычайных перемен за последние дни претерпела его жизнь. Улыбнувшись, Питер подумал, что ни от одной из этих перемен он не отказался бы. Скотти свирепо уставился на дрожавшую от ударов дверь и глухо, утробно рычал. Сюзанна и Полли взялись за руки и старались держать свое оружие так, как это делают настоящие солдаты.
Дверь с треском вылетела, и толпа хлынула внутрь, смахнув с порога тяжелый письменный стол, будто тот был картонный. Защитники открыли шквальный огонь, и одержимых мужчин и женщин расшвыряло в стороны, как тряпичные куклы. В небольшой комнате от грохота выстрелов закладывало уши, но одержимые хохотали и продолжали напирать, карабкаясь через тела сраженных огнем, чтобы добраться до защитников. На пороге появилась еще одна группа беснующихся, кое-кто из них был с оружием. Кровь веером летела на стены и собиралась в лужи на полу, но толпа все прибывала и прибывала.
Первым погиб Скотти. Автоматная очередь подбросила его и отшвырнула, как игрушечного. Даже умирая, он пытался цапнуть за лодыжки топтавшихся над ним врагов. Коллинз и Льюис были смяты толпой одержимых — падая, они продолжали стрелять. Бес разорвал их на части с нечеловеческой силой. Помощников шерифа пытался спасти Питер Колдер, но стройная молодая женщина с безумными глазами и широкой улыбкой воткнула ему в горло нож, прежде чем он заметил ее. Питер упал на колени, и рот его наполнился кровью.
Тут же к нему подскочил Мишка и попытался оттащить назад. Пуля ударила медвежонку в лоб, отбросила назад, и он шлепнулся на пол и замер: кровь залила глаза, и жизнь покинула его. Козерог закричал от горя и ярости, швырнул опустевшую бутылку в толпу, выскочил вперед и встал над телами двух друзей. Он стрелял до тех пор, пока не кончились патроны, а затем отбивался копытами и рогами, пока его не повалили.
Сюзанна выстрелила Полли в затылок — последний акт дружбы, а затем взяла ствол в рот и нажала на спуск. Погибшие женщины все еще держались за руки, и Бес взвыл от разочарования и бессилия.
В задней комнате в конце галереи Мощей стояли они вокруг кровати Дедушки-Времени. Стояли и беспомощно наблюдали — в надежде, будто вот-вот он задышит вновь или сядет, засмеется и скажет, что всего лишь дурачится. Но Дедушка-Время лежал неподвижно — иссохшая, сморщенная мумия человека. Он выглядел так, будто умер много веков назад и его лишь недавно извлекли из какого-нибудь древнего склепа. И больше не было в комнате ни стен, ни потолка, только тишь и темень и бледно-золотистый круг света, отбрасываемый висевшей высоко над изголовьем кровати старомодной лампой. За пределами этого круга света ощущалась одна безмерная пустота, словно плыли они в море мрака.
Рия и Эш стояли в шаге от кровати, держась за руки и этим пытаясь утешить друг друга. Смерть Времени ударила в сердце всего, во что они верили. Время был единственной постоянной в переменчивом мире, вязью нерушимых звеньев, крепившей Шэдоуз-Фолл: он ушел, и без него не было у города возможности выжить.
Эш смотрел на высохшее тело и чувствовал муки человека смертного. Если даже Время может умереть и уйти через Дверь в Вечность, откуда нет никому возврата, значит, и он вынужден примириться с тем, что его «псевдожизнь» тоже будет иметь конец. Впрочем, Эш всегда знал это, и прежде мысль о смерти его мало заботила. У него не было права на вторую жизнь. Но теперь, когда он вновь обрел свою любовь, ему грозила такая потеря, вынести которую он был не в силах. Эш коротко усмехнулся. Такова любовь.
Леонард чуть крепче сжал ладонь Рии, и она ответила ему тем же. Ее мысли метались, отчаянно ища выход из угла, куда их загнали. Это невозможно, несправедливо: им удалось пройти через столько испытаний, столько выстрадать — лишь для того, чтобы сейчас проиграть. Они победили крестоносцев без помощи Времени, но Бес — это совсем иное. Его источник и энергия — порождение непостижимых разуму человека волшебных сил, сотворивших Шэдоуз-Фолл. И только Дедушка-Время обладал могуществом, чтобы понимать их и управлять ими. Без его помощи не было возможности остановить Беса, носящегося по городу до тех пор, пока в нем не останется ни единой живой души… И без надзора, осуществляемого Временем за Шэдоуз-Фоллом, сам город прекратит существование. Это конец всему. Пальцы Рии вцепились в ладонь Эша. Нет, должен быть выход. Должен быть!
Шин Моррисон сидел на краю кровати, болтал ногами и смотрел в никуда. Он пытался сочинить песню, в которой можно было поведать миру о кончине Времени, но муза не приходила. Муза умерла в нем вместе с гибелью эльфов. Без них мир казался пресным, и жизнь потеряла смысл. Фэйрия воплощала в себе все, во что он когда-либо верил. Теперь эльфов не стало, не стало блеска и величия, не стало звонкого смеха в лесах — без эльфов, павших от своей же руки. Как может родиться музыка в таком мире?
Маделейн Крэш, а для многих просто Мэд, сидела на другом краю кровати и обеими руками держала остывающую руку Времени. Он был ее миром, ее любовью, ее смыслом жизни. Он заботился о ней, когда-то брошенной всеми, защищал ее, когда никто ее не защищал. Время позволил ей остаться при нем, хотя ему лично нужды в этом не было никакой. Позволил любить себя, хотя знал, что никакого будущего у любви этой нет. Она отдала бы Времени свою жизнь, но он решил уйти без нее, и теперь в жизни Мэд не осталось ни цели, ни смысла. Всю себя Мэд посвящала тому, чтобы ухаживать за Временем, беречь и защищать его и — потерпела крах. Свою собственную жизнь Мэд хотела закончить как-нибудь ярко, чтобы потом неотлучно следовать за Временем, хотя знала, что он этого не одобрит. Сам он верил в жизнь и живущих. Мэд уже больше не знала, во что верит она. Единственное, что Мэд знала наверняка, — это то, что она снова осталась одна.
Джеймс Харт стоял в футе от кровати, сердито глядя на своего деда и думая: а ему-то, черт побери, что сейчас делать? Дедушка-Время был единственным, кто знал ответы на все вопросы, и вот он умер, оставив несчастного, сбитого с толку внука действовать наобум. Теперь он, Харт, занял место того, к кому люди придут за ответами, а он не имел ни малейшего понятия, что будет говорить им. Вот так попал! Ни спрятаться, ни убежать. Либо он найдет ответ, как справиться с Бесом, либо погибнет вместе с друзьями и этим чертовым городом.
Ответ таился где-то в нем самом. Харт чувствовал, как бурлит в нем дедовская сила, как ищет выхода. Он еще не научился понимать эту силу, ее возможности и ее пределы и не был уверен, доверяет ли ей. Он чувствовал, что может столько всего совершить — и к этому побуждала его новая сила, однако осторожность удерживала его. И еще чувствовал Харт, что в этой бурлящей силе заложена своя программа, то ли имеющая, то ли не имеющая ничего общего с его собственными желаниями и нуждами.
Харт метнул взгляд на иссохшее тело своего деда и яростно сжал кулаки. Не будь тот покойником, честное слово, прибил бы ублюдка за такое наследство!.. И тут он вздрогнул, как от толчка, почти уверенный, что ему померещилось.
Подавшись всем телом вперед, Харт вгляделся в останки. Время вне всяких сомнений был мертв и бездыханен, но грудь его двигалась. Движения эти не были равномерными, как от работы сердца или легких, — грудь старика чуть вздрагивала от резких толчков изнутри, будто что-то в теле пыталось выбраться наружу. Харт невольно отшатнулся назад, а воображение нарисовало ему образы некоего жуткого паразита, немыслимым образом пробравшегося в бессмертное тело Времени и убившего его.
Когда Харт дернулся, все огляделись по сторонам, а затем проследили за направлением его взгляда. Мэд испуганно-удивленно вскрикнула, выпустив из ладоней руку Времени, и приложила ухо к судорожно вздрагивающей груди старика. Внезапно она рассмеялась и выпрямилась, лицо ее осветилось улыбкой. В то же мгновение в руке ее оказался нож, и, деловито щелкнув, выскочило лезвие. Мэд осторожно ввела нож под грудину Времени, а затем сделала им резкое движение вверх. Грудь разделилась надвое, будто ореховая скорлупа. Облачко пыли взметнулось над раной, и в ее узкой щели все увидели что-то бледное и вяло шевелящееся. Мэд убрала нож, запустила обе руки в разрез, взялась покрепче и резко рванула руками в стороны, с громким треском распахнув грудную клетку Времени, как огромную книгу. Там, в полости грудины, крохотный, розовый и прелестный — лежал новорожденный младенец и спокойно глядел на Мэд. Осторожно протянув к нему руки, она вынула малыша и, баюкая его, проговорила:
— Время умер. Да здравствует Время!
Все обступили Мэд, радостно и удивительно по-матерински нежно прижимавшую к себе ребенка. Он был совсем такой же, как и все младенцы, — крохотный и безобидный, но немного понадобилось времени, чтобы все заметили: во-первых, у него не было пупка, и, во-вторых, глаза его были ясными и спокойными. Пухлой ладошкой малыш помахал всем и широко зевнул.
Моррисон укоризненно взглянул на Мэд:
— Могла б предупредить, что делаешь. Меня чуть инфаркт не хватил.
— А я сама сомневалась, — пожала плечами Мэд. — По идее-то он всегда выбирается сам и сам заботится о себе. Я видела молодого Время только через несколько дней после рождения, и он уже был достаточно пожилым, чтобы командовать парадом. Прелестный малыш, правда?
Мэд, склонившись над ребенком, что-то заворковала ему, и тот понимающе посмотрел на нее в ответ.