— Ох… силушки нет. Всю изломал!
Григорий сонно улыбнулся, утыкаясь лицом в ее теплую шею: у него тоже замлело все тело, вдобавок застыло от ледяной скамьи, но он опасался потревожить Троянду и потому не шевелился. При этом чресла уже медленно, но верно наливались знакомым сладостным огнем, и он подумал: надо приискать, на что лечь, — и только теперь вспомнил, где они находятся.
— Боже святый! — воскликнул Григорий. — Да ведь скоро полдень!
Он торопливо поцеловал Троянду, не увидев, а скорее ощутив ее встревоженный взор:
— Не бойся, голубка моя. Однако и медлить не след. Время нам лететь отсюда прочь!
И он потащил ее к двери.
— А часовой? — пробормотала Троянда, хватаясь за Григория, потому что у нее подгибались ноги.
— А что нам часовой! — отмахнулся тот, однако же выглянул осторожно: а вдруг, покуда они самозабвенно миловались, и впрямь стал под дверью охранник, да еще и не один?..
Обошлось! И Григорий ринулся вверх по лестнице… то есть он хотел бы ринуться, а по правде сказать, ноги его порядком заплетались. Троянда же вообще едва шла; но чем выше поднимались они, чем ближе чудилось спасение, тем резвее бежали. Единственно, что заботило теперь Григория, не пролюбили ли они урочный час? А ну как придется вплавь догонять корабль? И притом он ощущал: вздумай Троянда сейчас задержать, остановить его — и он тут же, на ступеньках, вновь вопьется в ее тело, пытаясь насытить свой ненасытимыи голод, вновь позабудет и о времени, и о корабле, о жизни, смерти, вечном спасении…
Счастье окрылило его, и Григорий не протиснулся сторожко сквозь потайную дверь, а влетел в нее — и враз в жар и холод его бросило от оглушительного звона!
Что за чертовщина?! Чудилось, какие-то незримые стражи оповестили весь дом о дерзком побеге… но нет, с досадой заметил Григорий, это он всего лишь опрокинул треклятые серебряные кубки, в изобилии поставленные им как попало прямо на полу.
Сейчас раздастся топот, ворвутся в комнату вооруженные люди!
Он потащил Троянду к окну, распахнул тяжелые створки. Золотистое солнце и легкие тени, бегущие по прохладной морской зелени, подсказали, что еще далеко до полудня, корабль их еще ждет. А все одно — медлить не стоит: корабль-то эвон где, а они покуда здесь.
— Спрыгнем, — сказал он, оглядываясь на Троянду. — Не испугаешься? — И был изумлен, увидев сияющие, не замутненные страхом глаза.
— С тобой? — Она шало улыбнулась. — Да с тобой хоть на тот свет!
Уж и забыл Григорий Стрепетов, когда в жизни плакал последний раз — должно, еще мальчишкою, а тут заволокло вдруг глаза, поплыло все кругом. Едва сдержал слезы! Поцеловал свою милушку:
— Прыгнем разом, ты меня за руку держи, не отпускай. В воде я тебя подхвачу, а там лодочка моя ждет. И… поминай как звали!
— Троянда! — воззвал вдруг чей-то исполненный ужаса голос. — Per amor di Dio! Троянда!
Оба содрогнулись, будто огненная плеть огрела их по плечам. Обернулись…
Аретино! Он-то откуда здесь в такую пору? Он же отродясь не поднимался раньше полудня!
И что это за халат на нем: аксамитовый, сплошь серебро да золото? Несмотря на остроту момента, Григорий едва не расхохотался: уж не свой ли халат давал тогда Аретино поносить мнимому Барбаруссе? И не он ли пожаловал нынче ночью Луиджи «халат с барского плеча» за некие особые услуги?
Так и подмывало бросить Аретино пару оскорбительных намеков, но, похоже, право задавать вопросы тот оставил за собой, и слова сыпались, что горох из развязавшегося мешка.
— Троянда? О святая мадонна! Куда ты? Почему с ним? Что он с тобой сделал? Он бил тебя? Я убью этого зверюгу! Прикрой грудь, разве не видишь, что ты полуголая? Он напал на тебя? Porco russo! Будь ты проклят! Оставь ее! Ты хочешь забрать ее у меня? Нет, я дам тебе денег… много денег! Но ее не тронь — это последнее, что у меня осталось!
— Ничего, тебя утешит Джилья! — усмехнулась Троянда, озабоченная, заметил ли Григорий маневры Аретино отсечь их от окна.
— Джилья? — заломил руки Аретино. — Да я из-за нее глаз нынче не сомкнул: ведь еще вчера вечером эта негодница исчезла… исчезла бесследно!
— Ничего, вернется, — отмахнулся Григорий. — Спустит все денежки — и прилетит птичка в свою золотую клетку.
— Деньги? — навострил уши Аретино, и маска убитого горем страдальца свалилась с его лица. — Откуда у нее деньги? Неужто ты и твой брат… — У него горло перехватило от страшной догадки.
— А как же! — хмыкнул Григорий. — Ты же знаешь: она готова всякому угодить за самое скромное вознаграждение. Вот и нам предложила сходную цену — не то что ты, грабитель с большой дороги! Обманщик! Лицедей!
Он так угрожающе надвинулся на Аретино, что тот отпрянул, задел пресловутые бокалы, они снова зазвенели… и испуганный крик Аретино слился с этим звоном:
— Да я бы не взял с тебя ни сольди! — Он выхватил из кармана халата какой-то ключ: — Видишь? Это ключ от твоей камеры. Я раскаялся и в обмане, и в жестокости! Я шел отпереть твои замки, выпустить тебя на волю… А ты, неблагодарный, хочешь лишить меня последнего счастья! — Он патетически простер руки к Троянде, однако Григорий заслонил ее собой.
Рассказывай! — буркнул он. — Люблю твои байки! Этот ключик в том замочище с головкой, ручками и ножками потонет. Врал бы получше! А что до счастья… — Он подхватил Троянду и поставил ее на широкий каменный подоконник; она испуганно пискнула, но Григорий легким прыжком очутился рядом. — А что до счастья, то было оно у тебя — да сплыло. Вот, погляди!
И, увлекая за собой Троянду, он шагнул в зеленую, шумную, влажную бездну.
Троянда не сдержала крика, когда студеные волны расступились под тяжестью ее тела, но тут же ощутила, как руки Григория подхватили ее, потянули вверх. Всхлипнув, она глотнула воздуху, открыла полные слез и воды глаза — и страх прошел, как не был: лицо Григория рядом, его отважные глаза смеются, светлые кудри прилипли ко лбу. Троянда отвела их дрожащими пальцами.
— У тебя глаза зеленые, как у морского царя! А я думала, голубые, — сказала она, зачарованно глядя в эти глаза.
— Это от воды, — пояснил Григорий. — И у тебя зеленые. А знаешь, когда я тебя увидел первый раз, думал, что в мой чан с водой заплыла из моря русалка.
Они засмеялись, поцеловались и не сразу вспомнили, где находятся. Лодка покачивалась рядом, рукой подать. Григорий помог забраться Троянде, потом сам перевалился через борт и сразу схватился за весла.
Троянда смотрела вперед. Очаровательная лазурь Адриатики с розовыми и красными парусами далеких лодок расстилалась впереди, как безбрежное счастье.
Она вздрогнула от щемящего восторга. Все, что осталось позади, вся прежняя жизнь стала легкой ношей. Все пережитое обратилось в дым, и осталось лишь немного пепла — так немного, что он умещается в ладанку, спрятанную на груди у странника. И этого хватит с лихвой, ибо сейчас для нее вся жизнь — в будущем… в этой любви.
Троянда самой себе казалась засыхающим цветком, которого сперва полили ядовитым раствором, а он был так обрадован любой, какой угодно влаге, что и не распознал отравы. Так было с ней, когда она встретила Аретино… И потом цветок ее сердца терпел равнодушно все: гниль, сушь, — но лишь когда отведал настоящей, свежей, чистой воды, осознал, чего был лишен всю жизнь.
Она смотрела на Григория и впервые понимала, что слова — очень слабый способ выражать свои чувства. Сердце ее было переполнено, а язык — нем. Она не знала, как сказать о своей любви… она любила и целовала глазами.
Григорий, который, сильно работая веслами, не отрывался от ее взгляда и читал в нем все, как в книге, улыбнулся чуть смущенно, словно извиняясь, что тут же не бросился к ней и снова не стиснул в объятиях:
— Надо поторапливаться. Не ровен час, этот наш заклятый друг шум подымет.
Он как накликал.
— Троянда! — разнесся над водой истошный вопль. — Все ушли! Пьерина! Троянда! Вернитесь!
Григорий оглянулся.
— Ну вот же, а? Никак не уймется!
Вся Венеция горела пурпуром и золотом. Солнце стояло как раз напротив окон дворца Аретино, и все они казались залитыми огнем. И только одно было темным, потому что темная фигура заслоняла его, отчаянно взывая:
— Пьерина! Троянда! Пьерина! Троянда!..
— Эк его разбирает! — покачал головой Григорий. — А ведь не дозовется, нет?
— Нет! — твердо сказала Троянда. — И ведь он и не меня зовет. Другую…
Она не была уверена, что Григорий поймет, но он все же понял. Взглянул со светлой улыбкой:
— Другую? А тебя как зовут?
— Дашенька, — ответила она, впервые без страха и тоски вспоминая свое имя. — Дашенька…
Григорий, не выдержав, отшвырнул весла, придвинулся к ней, прижал к себе что есть силы, успев мельком взглянуть на солнце. Слава богу, до полудня еще далеко!
Лодку несло, несло по течению, и, пока она не скрылась за поворотом, все не утихало, качалось на волнах:
— Троянда! Пьерина! Троянда-а!..