Мы искали кабинет Изабель Нэнси, когда кто-то окликнул меня по имени. Мимо временных комнат к нам спешил подтянутый мужчина лет пятидесяти с небольшим.
– Вы инспектор Борлу? – Он бросил взгляд на Датта, но увидел улькомские знаки различия и снова посмотрел на меня. – Мне сказали, что, возможно, вы приедете. Я рад, что мы с вами пересеклись. Я Дэвид Боуден.
– Профессор Боуден, – я пожал ему руку. – Я наслаждаюсь вашей книгой.
Мои слова его явно ошеломили. Он покачал головой.
– Насколько я понимаю, вы про первую. Про вторую никто так не говорит. – Он отпустил мою руку. – За нее вас арестуют, инспектор.
Датт удивленно посмотрел на меня.
– Где ваш кабинет, профессор? Я старший детектив Датт. Мне бы хотелось с вами поговорить.
– У меня его нет, СД Датт. Я бываю здесь только один день в неделю. И я не профессор, просто доктор. «Дэвид» тоже сойдет.
– Сколько вы пробудете здесь сегодня утром, доктор? – спросил я. – Мы успеем перекинуться с вами парой слов?
– Я… конечно, инспектор, если хотите, но, как я уже сказал, у меня нет кабинета. Студенты обычно приходят ко мне в квартиру. – Он протянул мне свою визитку, а когда Датт поднял бровь, то дал визитку и ему. – Там мой номер. Я подожду, если хотите; скорее всего, мы найдем место, где можно поговорить.
– Значит, вы прибыли не для того, чтобы встретиться с нами? – спросил я.
– Нет, это случайность. Сегодня я вообще не должен был приехать, но моя подопечная вчера не явилась, и я решил, что встречу ее здесь.
– Ваша подопечная? – спросил Датт.
– Да, больше одного человека мне не доверяют. – Он улыбнулся. – Поэтому и кабинета нет.
– Кого вы ищете?
– Ее зовут Иоланда. Иоланда Родригес.
Боуден пришел в ужас, узнав от нас, что она не выходит на связь. Он запнулся, пытаясь подобрать нужные слова.
– Она пропала? Сначала Махалия, а теперь Иоланда? О боже… Вы…
– Мы этим занимаемся, – сказал Датт. – Не делайте преждевременных выводов.
Боуден выглядел потрясенным. Похожую реакцию мы уже наблюдали у его коллег. По очереди мы побеседовали с четырьмя учеными, которых смогли найти, в том числе с Тау-ти, старшим из двух улькомцев – молчаливым молодым человеком. Только Изабель Нэнси, высокая, хорошо одетая женщина с двумя парами очков на цепочках, была в курсе исчезновения Иоланды.
– Рада познакомиться, инспектор, старший детектив. – Она пожала нам руки. Я уже ознакомился с ее показаниями. Она утверждала, что в то время, когда Махалию убили, была дома, но не могла это доказать. – Я сделаю все, чтобы помочь вам, – повторяла она.
– Расскажите нам про Махалию. У меня сложилось такое ощущение, что ее тут хорошо знали – все, кроме вашего босса.
– Уже нет, – ответила Нэнси. – Раньше – возможно. А Рошамбо сказал, что не знает ее? Это немного… неискренне. Она ведь многих задела за живое.
– На конференции, – сказал я. – В Бешеле.
– Верно. На юге. Он был там. Почти все мы там были – я, Дэвид, Маркус, Асина. В общем, она вызвала удивление не на одном заседании, задавала вопросы о диссенсах, Проломе и тому подобном. Вопросы не запрещенные, но слегка вульгарные, можно сказать – то, что скорее ждешь от людей из Голливуда, что ли, но не от исследователя, который занимается Уль-Комой, периодом, предшествующим Расколу, или даже Бешелем. Было видно, что важные шишки, которые пришли открывать заседания и проводить церемонии посвящения, начали что-то подозревать. И затем наконец она вдруг завела бредовые речи об Орсини. Дэвид, разумеется, сгорал от стыда; университет оказался в неловком положении, а ее чуть было не выставили – кое-кто из представителей Бешеля поднял большой шум по этому поводу.
– Но ее не выставили? – спросил Датт.
– Думаю, все решили, что это она просто по молодости. Но, наверное, кто-то здорово ее отчитал, потому что после этого она остыла. Представители Бешеля тогда здорово взбесились, и мне казалось, что улькомцы им сочувствовали. Когда я узнала, что она возвращается, чтобы учиться в аспирантуре, я удивилась, что ее впустили – с такими-то сомнительными взглядами. Но она их переросла. Я уже об этом давала показания. Но скажите, вы хоть что-нибудь знаете о том, что стало с Иоландой?
Мы с Даттом переглянулись.
– Мы даже не уверены, случилось ли с ней что-нибудь, – ответил Датт. – Мы это выясняем.
– Скорее всего, ничего страшного, – повторяла она снова и снова. – Но обычно я вижу ее здесь, а теперь, кажется, прошло уже несколько дней. И это заставляет меня… Кажется, я упоминала, что Махалия исчезла, прежде чем ее… нашли.
– Они с Махалией были знакомы? – спросил я.
– Они дружили.
– Кто-нибудь может что-нибудь знать о ней?
– Она встречается с юношей из местных. Я про Иоланду. Так говорят. Но кто именно, я не могу вам сказать.
– Это разрешено? – спросил я.
– Они – взрослые люди, инспектор, хоть и молодые. Помешать им мы не можем. Я… э-э… сообщила им об опасностях и сложностях жизни – и тем более любви – в Уль-Коме, но чем они здесь занимаются… – Она пожала плечами.
Пока я разговаривал с ней, Датт постукивал ногой.
– Я бы хотел пообщаться с ними, – сказал он.
Кто-то читал статьи в крошечной временной библиотеке. Несколько человек, когда Нэнси наконец проводила нас к главному участку раскопок, стояли, сидели и работали в глубокой дыре с прямыми углами. Они смотрели на нас снизу вверх из-под полосок земли четко различимых оттенков. Вот эта темная линия – след древнего пожара? А что может быть таким белым?
За пределами большой палатки, между развалинами находилась пустошь, поросшая чертополохом и сорняками. Территория раскопок была размером почти с футбольное поле, поделенная на участки с помощью матрицы из бечевки. Ее глубина менялась от одного участка к другому. Из ее утрамбованного дна торчали неорганические структуры, странного вида рыбы, разбитые кувшины, грубые и изящные статуэтки, позеленевшие от времени машины. Студенты, стоявшие в секциях на разной высоте, смотрели на нас через границы из веревок, сжимая в руках остроконечные лопатки и мягкие кисти. Среди этих парней и девушек было несколько готов – большая редкость в Уль-Коме и Бешеле, в отличие от их родной страны. Наверное, они привлекали к себе большое внимание. Готы, разрисованные карандашом для глаз и покрытые пылью веков, мило улыбались нам с Даттом.
– Вот видите, – сказала Нэнси. – Вы понимаете, как здесь все устроено? – Ее слова могли относиться к чему угодно.
Мы встали в стороне от раскопок, и говорила она достаточно тихо; ее студенты наверняка поняли, что мы разговариваем, но, скорее всего, не слышали о чем.
– Если не считать нескольких стихотворных фрагментов, мы не нашли никаких текстов, относящихся к Эпохе предшественников, которые позволили бы нам в ней разобраться. Вы про галлимофрианцев слышали? После того как впервые обнаружили предметы, созданные до Раскола, и после того, как ученые неохотно отвергли версию об ошибке археологов… – Нэнси хохотнула, – …люди довольно долго связывали эти находки с действиями галлимофрианцев – гипотетической цивилизацией, которая существовала до Уль-Комы и Бешеля, систематически выкапывала все местные артефакты – от тех вещей, которым тысячи лет, до бабушкиного хлама, – смешивала все это и снова закапывала или выбрасывала.
Нэнси заметила, что я смотрю на нее.
– Они не существовали, – заверила она меня. – Теперь это уже общепризнанно. По крайней мере, так считает большинство из нас. Это, – она указала на яму, – не смесь, а остатки материальной культуры. Просто мы не можем в ней разобраться. Нам пришлось переучиваться – мы уже не пытаемся обнаружить последовательность, а просто смотрим.
Предметы, которые должны отделяться друг от друга эпохами, находились вместе. В хрониках местных народов нет ни одного четкого описания тех, кто жил здесь до Раскола. Есть только самые скудные, обольстительно туманные отсылки, упоминания о необычных мужчинах и женщинах, ведьмах и колдунах из сказки, чьи заклинания портили выброшенные ими вещи. От них остались астролябии, которые не опозорили бы ни Аз-Заркали, ни средневековых мастеров, глиняные горшки, каменные топоры, возможно сделанные моим плосколобым много-раз-пра-прадедушкой, шестерни, отлитые хитрым способом игрушки-насекомые, и развалины жилищ, которые стали фундаментом для Уль-Комы и, иногда, Бешеля.
– Это старший детектив Датт из милиции и инспектор Борлу из полиции, – сказала Нэнси студентам, сидевшим в яме. – Инспектор Борлу участвует в расследовании… того, что случилось с Махалией.
Кто-то ахнул. Датт вычеркивал имена, а я следовал его примеру, когда студенты, один за другим, приходили поговорить с нами в комнату отдыха. Их всех уже допросили раньше, но сейчас они были кроткими, словно ягнята, и отвечали на вопросы, от которых, наверное, их уже тошнило.
– Я обрадовалась, узнав, что вы здесь из-за Махалии, – сказала женщина-гот. Ее звали Ребекка Смит-Дэвис, она была первокурсницей и занималась реконструкцией горшков. Рассказывая о своей погибшей и пропавшей подруге, она заливалась слезами. – Это звучит ужасно, но я подумала, что вы нашли Иоланду и что произошло что-то ужасное… Ну, вы понимаете, что ее…
– Мы даже не уверены в том, что Родригес пропала, – сказал Датт.
– Это вы так говорите. Но, понимаете, после случая с Махалией и всего прочего… – Она покачала головой. – Они обе были повернуты на странных темах.
– Орсини? – спросил я.
– Ага. И на другом тоже, но в том числе на Орсини. Правда, Иоланда увлекалась им больше, чем Махалия. По слухам, раньше Махалия была без ума от него, а теперь, похоже, не очень.
Студенты гуляли допоздна, и поэтому у нескольких из них – в отличие от преподавателей – в ночь смерти Махалии было алиби. В какой-то момент Датт, похоже, решил, что Иоланду можно официально считать пропавшей; после этого его вопросы стали более конкретными и он стал дольше делать пометки в блокноте. Большой пользы нам это не принесло. Никто точно не знал, когда они в последний раз ее видели, – все говорили только то, что она не появлялась уже несколько дней.