вились площадки для галерей и уль-комских новостроек.
Я посматривал на номера местных зданий. Они росли неуверенно, чередуясь с иностранными пространствами. В Бещеле было безлюдно, но не в области по ту сторону границы, и мне приходилось не-видеть, увёртываясь от множества проворных молодых мужчин и женщин, преуспевающих в бизнесе. Их голоса звучали для меня приглушённо — этакий случайный шум. Ради такого звукопоглощения от жителей Бещеля требовались многие годы стараний. Когда я дошёл до мрачно окрашенного фасада, у которого ждала меня Корви вместе с несчастно выглядевшим человеком, мы оказались в почти пустынной части Бещеля, окружённые оживлённой неслышной толпой.
— Приветствую, босс. Это Полл Дродин.
Дродин был высоким и худым человеком лет сорока. У него было несколько колец в ушах, одет в кожаную куртку со множеством загадочных и незаслуженных знаков принадлежности к различным военным и прочим организациям и необычайно красивые, хотя и грязные брюки. Он курил, глядя на меня с несчастным видом.
Он не был арестован. Корви его не задержала. Я кивнул, приветствуя её, затем медленно повернулся на 180 градусов и осмотрел здания вокруг нас. Я, конечно, фокусировал взгляд только на тех, что находились в Бещеле.
— Брешь? — спросил я.
Дродин выглядел испуганным. Такой же, по правде говоря, была и Корви, хотя она это скрывала. Не дождавшись от Дродина ответа, я задал следующий вопрос:
— Как по-вашему, власти за нами наблюдают?
— Да, нет, наблюдают.
В его голосе звучала обида. Я уверен, что он в самом деле обижался.
— Конечно. Конечно. Вы спрашиваете меня, где они?
Это более или менее бессмысленный вопрос, но такой, что его нельзя запретить ни в Бещеле, ни в Уль-Коме. Дродин смотрел только мне в глаза.
— Видите то здание через дорогу? В котором когда-то была спичечная фабрика?
Остатки почти столетней стенной росписи в струпьях краски: саламандра, улыбающаяся сквозь корону из языков пламени.
— Видите, как что-то там движется. Что-то, знаете, вроде бы появляется и исчезает, чего обычно не бывает.
— Значит, вы видите, как они показываются?
Ему опять стало не по себе.
— Думаете, они проявляют себя именно там?
— Нет, нет, но процесс ликвидации…
— Дродин, ступайте к себе, — сказала Корви. — Мы будем через минуту.
Она кивнула ему на дверь, и он вошёл.
— Что за хрень, босс?
— Какие проблемы?
— Вся эта чушь про Брешь. — Она понизила голос на слове «Брешь». — Что вы делаете?
Я ничего не сказал.
— Я пытаюсь установить здесь рупор власти, и говорить в него буду я, а не Брешь, босс. Мне такого дерьма на горизонте не надо. Откуда, чёрт возьми, вы берёте эту жуткую дрянь?
Не дождавшись ответа, она покачала головой и провела меня в здание.
Фронт солидарности Бещкома не предпринимал особых усилий, чтобы украсить свой офис. Там имелись две комнаты, две с половиной при более точном подсчёте, полные шкафов и полок, забитых папками и книгами. В одном углу участок стены был от всего освобождён и очищен, как видно, для фона, и на него, а также на стоявший там пустой стул была нацелена веб-камера.
— Трансляция, — сказал Дродин. Он видел, куда я смотрю. — По сети.
Он принялся сообщать мне веб-адрес, но я покачал головой.
— Все остальные разбежались, как только я вошла, — сказала Корви.
Дродин сел за свой стол в задней комнате. Там имелись ещё два стула. Он их не предлагал, но мы с Корви всё равно уселись. Стол его покрывал завал из книг, окружавший грязный компьютер. На стене висела крупномасштабная карта Бещеля и Уль-Комы. Чтобы избежать судебного преследования, линии и оттенки разделения там имелись — сплошные районы, альтернативные и заштрихованные, — но линии были демонстративно тонкими, а различия обозначались в оттенках серого. Некоторое время мы сидели, глядя друг на друга.
— Послушайте, — сказал Дродин. — Я знаю… Вы понимаете, я не привык к… Я вам, ребята, не нравлюсь, и это нормально, это понятно.
Мы помалкивали. Он возился с какими-то вещицами на столе.
— И я не стукач.
— Господи, Дродин, — сказала Корви, — если вам требуется отпущение грехов, обратитесь к священнику.
Но он продолжал:
— Это лишь… Если это как-то связано с тем, в чём она участвовала, то вы все будете считать, что это имеет какое-то отношение к нам, может, это даже и связано с нами, но я никому не дам повода ополчаться на нас. Вы понимаете? Понимаете?
— Ладно, хватит, — сказала Корви. — Уймитесь с этим дерьмом.
Она осмотрела комнату.
— Я знаю, вы полагаете себя умным, но если серьёзно, то как много проступков, по-вашему, я вижу прямо сейчас? Ваша карта, для начала, — вы считаете, она выполнена осторожно, но прокурору, отличающемуся особым патриотизмом, не составит труда истолковать её таким образом, чтобы вы остались за решёткой. Что ещё? Хотите, чтобы я пробежалась по вашим книгам? Сколько их здесь из списка запрещённых? Хотите, чтобы я просмотрела ваши документы? На вашем здании мигает неоновая вывеска: «Оскорбление бещельского суверенитета второй степени».
— Как в клубных районах Уль-Комы, — подхватил я. — Неон Уль-Комы. Вам он нравится, Дродин? Предпочитаете его местной разновидности?
— Так что благодарим вас за помощь, господин Дродин, но давайте не будем обманываться относительно того, почему вы это делаете.
— Вы не понимаете, — пробормотал он. — Мне надо защищать своих людей. Там что-то странное. Странная какая-то дрянь происходит.
— Ладно, — сказала Корви. — Что бы ни было. Давайте вашу историю, Дродин.
Она достала фотографию Фуланы и положила перед ним.
— Расскажите моему боссу то, что начали рассказывать мне.
— Да, — сказал он. — Это она.
Мы с Корви подались вперёд. Идеальная синхронность.
— Как её имя? — спросил я.
— Она сказала, что её зовут Бьела Мар. — Дродин пожал плечами. — Это её слова. Понимаю, но что мне добавить?
Это был явный псевдоним, причём элегантно каламбурный. Бьела — бещельское имя, как мужское, так и женское; Мар в качестве фамилии звучит не очень правдоподобно. Вместе их фонемы приблизительно воспроизводят фразу «бье лай маар», дословно «рыбка только для наживки», рыбацкая поговорка со значением «ничего примечательного».
— В этом нет ничего необычного. Многие наши контакты и члены проходят под никами.
— Noms de unification[5], — сказал я. Непонятно было, понял ли он. — Расскажите нам о Бьеле.
Бьела, Фулана, Марья — имена накапливались.
— Она была здесь, не знаю, года три назад? Чуть меньше? С тех пор я её не видел. Она явно была иностранкой.
— Из Уль-Комы?
— Нет. По-иллитански разговаривала хорошо, но не бегло. Владела бещельским и иллитанским — ну, основами. Никогда не слышал, чтобы она говорила на каком-нибудь другом языке — не хотела сообщать, откуда она родом. По акценту я бы сказал, что она американка или, может, англичанка. Не знаю, чем она занималась. Это не… это вроде как грубо — выспрашивать слишком много о людях такого рода деятельности.
— Значит, что, она приходила на заседания? Была организатором?
Корви повернулась ко мне и сказала, не понижая голоса:
— Даже не знаю, что именно делают эти уроды, босс. Даже не знаю, о чём спрашивать.
Дродин наблюдал за ней, унылый, но не более, чем был с тех пор, как мы приехали.
— Она появилась здесь, как я сказал, пару лет назад. Хотела воспользоваться нашей библиотекой. У нас есть старые брошюры и книги о… ну, о городах, многое такое, чего в других местах не хранят.
— Надо посмотреть, босс, — сказала Корви. — Проверить, нет ли чего неуместного.
— Чёрт возьми, я же оказываю содействие, разве нет? Желаете застукать меня на запрещённых книгах? Там нет ничего класса один, а те книги класса два, которыми мы располагаем, всё равно вполне доступны в Сети.
— Хорошо, хорошо, — сказал я, делая ему знак продолжать.
— Ну, явилась она, и мы много разговаривали. Долго она здесь не пробыла. Вроде как пару недель. Не спрашивайте меня, чем она ещё занималась и всё такое, потому что я не знаю. Знаю только, что всякий раз она приходила в неурочное время и просматривала книги или говорила со мной о нашей истории, об истории городов, о том, что происходит, о наших кампаниях, о такого рода вещах.
— О каких кампаниях?
— Наши братья и сёстры сидят в тюрьмах. Здесь и в Уль-Коме. Ни за что, кроме своих убеждений. Международная Амнистия на нашей стороне, вы это знаете. Беседы с контактами. Образование. Помощь новым репатриантам. Демонстрации.
Демонстрации унификационистов в Бещеле — мероприятия мелкие, капризные и опасные. Заранее известно, что местные националисты выйдут избивать их, кричать на участников марша как на предателей, и вообще особого сочувствия к ним не испытывают даже самые аполитичные местные. Почти так же плохо было и в Уль-Коме, если не считать того, что там им в первую очередь и собраться вряд ли бы позволили.
Это, должно быть, вызывало у них гнев, хотя, безусловно, спасало унифов Уль-Комы от побоев.
— Как она выглядела? Хорошо одевалась? Какой она была?
— Да, хорошо. Красиво. Почти шикарно, понимаете? Очень здесь выделялась. — Он даже рассмеялся над собой. — И при этом была умна. Мне она сначала очень понравилась, понимаете? Я был просто сам не свой. Поначалу.
Его паузы были адресованными нам просьбами подгонять его, чтобы ничто в этом разговоре не было им произнесено по собственной воле.
— Но? Что случилось?
— Мы поругались. Собственно, я поругался с ней только потому, что она доводила некоторых других товарищей, понимаете? Войду в библиотеку, спущусь, появлюсь ещё где-нибудь — и то один, то другой непременно на неё кричит. Сама-то она никогда ни на кого не кричала, спокойно так разговаривала и сводила их с ума, так что в конце концов мне пришлось сказать ей, чтобы она уходила. Она была… она была опасна.