Беззвучие расслабляло. Ухватившись за нижний край окна, я подтянулся на дрожащих руках. Без опоры для ног долго оставаться в этом положении я не мог. Подо мной простирались крыши. Черепицы, спутниковые тарелки, плоский бетон, трубы с колпаками и антенны, луковичные купола, штопорные башни, газовые комнаты. Я не понимал, где я и кто, возможно, прислушивался ко мне из-за стекла, сторожа меня снаружи.
— Сядьте.
При звуке этого голоса я тяжело повалился на пол. С трудом поднялся и обернулся.
В дверном проёме кто-то стоял. Источник света находился позади него, и он выглядел тёмным провалом, отсутствием света. Ступив вперёд, он оказался человеком лет на пятнадцать-двадцать старше меня. Крепким и приземистым, в такой же неопределённой одежде, как моя. Позади него стояли и другие: женщина моего возраста, другой мужчина чуть старше. Их лица ничего не выражали. Они были похожи на глиняные изваяния людей за несколько мгновений до того, как Бог вдохнул в них душу.
— Садитесь. — Пожилой мужчина указал на стул. — Выйдите из угла.
Это было правдой. Я вжимался в угол. Осознав это, я заставил лёгкие дышать реже и распрямился. Убрал руки от стен. Стоял, как нормальный человек.
— Какая неловкость, — сказал я спустя долгое время, — прошу прощения.
Сел, куда мне указывали. Когда совладал с голосом, сказал:
— Я Тьядор Борлу. А вы?
Он сел и посмотрел на меня, склонив голову набок, безучастный и любопытный, как птица.
— Брешь, — сказал он.
— Брешь, — сказал я и судорожно вздохнул. — Да, Брешь.
Наконец он сказал:
— Чего вы ожидали? Чего вы ждёте?
Не чересчур ли это было? В другой раз мне, возможно, удалось бы понять. Я нервно оглядывался, как бы стараясь увидеть в углах что-то почти невидимое. Подняв правую руку, он сделал вилку указательным и средним пальцами и нацелил её сначала в мои глаза, а затем — в свои: мол, посмотри-ка на меня. Я повиновался.
Он смотрел исподлобья.
— Ситуация такова, — сказал он.
Я осознал, что мы оба говорим по-бещельски. Но выговор у него не был ни бещельским, ни уль-комским — и, уж конечно, не европейским или североамериканским. Акцент его был неопределим.
— Вы совершили брешь, Тьядор Борлу. Злонамеренно. При этом вы убили человека. Вы выстрелили из Уль-Комы прямо в Бещель. Поэтому вы в Бреши.
Он сложил руки. Я наблюдал, как тонкие косточки перемещаются у него под кожей, в точности как у меня.
— Его звали Йорджавик. Человека, которого вы убили. Помните его?
— Я…
— Вы раньше с ним встречались.
— Откуда вы знаете?
— Вы нам сказали. Только от нас зависит, как вас упекут, насколько, что вы увидите и скажете, когда там будете, когда выйдете оттуда снова. Если выйдете. Так где вы его видели?
Я помотал головой, но…
— У Истинных граждан, — вдруг сказал я. — Он был там, когда я их допрашивал.
Это он звонил адвокату Гощу. Один из крутых и наглых националистов.
— Он был военным, — сказал мой визави. — Шесть лет в ВВС Бещеля. Снайпером.
Ничего удивительного. Выстрел был отменный.
— Иоланда! — Я поднял взгляд. — Господи, Дхатт. Что случилось?
— Старший детектив Дхатт никогда больше не будет в полной мере владеть своей правой рукой, но он поправляется. Иоланда Родригез мертва. Пуля, попавшая в Дхатта, предназначалась для неё. Это второй выстрел разнёс ей голову.
— Чёрт возьми. — Несколько секунд я только и мог, что сидеть с опущенной головой. — Её родные знают?
— Знают.
— Ещё кто-нибудь ранен?
— Нет. Тьядор Борлу, вы совершили брешь.
— Он убил её. Вы не знаете, что ещё он…
Человек откинулся на спинку стула. Я безнадёжно кивал, как бы прося прощения.
— Йорджавик не совершал бреши, Борлу. Он стрелял через границу, в Связующем зале. Он никогда не совершал бреши. Возможно, адвокаты спорили бы о том, где имело место преступление: в Бещеле, где он спустил курок, или в Уль-Коме, где пули попали в цель? Или и там, и там? — Он элегантно развёл руками: мол, кого это волнует? — Он никогда не совершал бреши. А вы совершили. Вот потому вы сейчас и находитесь здесь, в Бреши.
Когда они ушли, мне принесли поесть. Хлеб, мясо, фрукты, сыр, воду. Поев, я стал толкать и тянуть дверь, но никоим образом не смог её пошевелить. Так и сяк ощупывая её поверхность, я не обнаруживал ничего, кроме растрескавшейся краски, — или же её послание было закодировано хитрее, чем я мог расшифровать.
Йорджавик не был первым, в кого я стрелял, он не был даже первым, кого я убил, хотя последних было не так много. Раньше мне не приходилось стрелять в кого-либо, кто не поднимал на меня оружия. Я ждал, что меня будет трясти. Сердце колотилось, но лишь из-за того, где я оказался, а не из-за чувства вины.
Долгое время я оставался один. Исходил всю комнату вдоль и поперёк, смотрел в скрытую полусферой камеру. Снова подтянулся на подоконнике и смотрел из окна на крыши. Когда дверь опять открылась и я глянул вниз, комната, по контрасту с заоконным пространством, была окутана полумраком. Вошла та же троица.
— Йорджавик, — сказал мужчина постарше, опять по-бещельски. — Он всё-таки совершил брешь в одну сторону. Когда вы в него выстрелили, вы заставили его это сделать. Жертвы бреши всегда совершают брешь. Он жёстко взаимодействовал с Уль-Комой. Итак, что о нём знаем. Указания он получал откуда-то. Не от Истинных граждан. Вот как обстоят дела. Совершив брешь, вы попали в наше распоряжение.
— И что теперь будет?
— Всё, что нам будет угодно. Совершив брешь, вы принадлежите нам.
Они без труда могли сделать так, чтобы я исчез. О том, что это будет означать, имелись только слухи. Никто никогда не слышал даже рассказов о тех, кого забрала Брешь и кто отбыл положенный по закону срок. Либо такие люди были невероятно скрытны, либо их вообще никогда не выпускали.
— То, что вы не видите в наших действиях справедливости, ещё не означает, что они несправедливы, Борлу. Если хотите, воспринимайте это как суд над вами. Расскажите нам, что и зачем вы делали, а мы, возможно, поищем способы предпринять какие-то действия. С каждой брешью надо разбираться. Надо провести расследование: мы можем разговаривать с теми, кто не совершал бреши ранее, если это существенно для дела и мы в этом убедимся. Понимаете? Санкции бывают разной степени строгости. У нас есть ваше досье. Вы полицейский.
Что такое он говорит? Мы, стало быть, коллеги? Я молчал.
— Зачем вы это сделали? Расскажите нам. Расскажите нам об Иоланде Родригез и о Махалии Джири.
Я долгое время ничего не говорил, но плана у меня так и не было.
— Так вы знаете? Что вы знаете?
— Борлу.
— Что там снаружи?
Я указал на дверь. Они оставили её приоткрытой.
— Вам известно, где вы, — сказал он. — Что там снаружи, вы увидите. При каких условиях, зависит от того, что вы сейчас скажете и сделаете. Расскажите, что вас сюда привело. Об этом дурацком заговоре, который опять повторился, впервые за долгое время. Борлу, расскажите нам об Оркини.
Мне не предоставили ничего, кроме клина сепийного освещения из коридора, жидкой полоски, сохранявшей допросчика в тени. Чтобы рассказать им о деле, потребовалось несколько часов. Я ничего не утаивал, потому что они и так наверняка все знали.
— Почему вы совершили брешь? — спросил он.
— Я не собирался. Хотел посмотреть, куда делся стрелок.
— Тогда это брешь. Он был в Бещеле.
— Да, но вы понимаете. Такое, знаете ли, случается всё время. Когда он улыбнулся, у него был такой вид, что я просто… Я думал о Махалии и об Иоланде…
Я шагнул ближе к двери.
— Откуда он знал, что вы там будете?
— Понятия не имею, — сказал я. — Он наци, причём безумный, но у него явно есть связи.
— Какая роль в этом отводится Оркини?
Мы посмотрели друг на друга.
— Я рассказал вам всё, что мне известно, — сказал я.
Обхватив лицо ладонями, я глянул сквозь пальцы.
Мужчина и женщина в дверном проёме вроде бы не обращали внимания. Я бросился на них изо всех сил, как мне казалось, безо всякого предупреждения. Один из них — не знаю, кто именно, — нанёс мне хук в воздухе, из-за чего, пролетев через всю комнату, я врезался в стену и грохнулся на пол. Кто-то меня ударил, должно быть, женщина, потому что голова у меня вздёрнулась, а мужчина по-прежнему стоял, привалившись к дверному косяку. Мужчина постарше сидел за столом в ожидании.
Женщина оседлала меня, удерживая шею в каком-то захвате.
— Борлу, вы находитесь в Бреши. В этой комнате имеет место суд над вами, — сказал мой допросчик. — Здесь он может и закончиться. Вы теперь вне закона, решение обитает здесь, и оно — это мы. Ещё раз. Расскажите нам, как это дело, эти люди, эти убийства связаны с историей об Оркини.
Через несколько секунд он обратился к женщине:
— Что ты делаешь?
— Он не задыхается, — сказала она.
Я, насколько позволял мне захват, смеялся.
— Так дело не во мне, — сказал я наконец, когда смог. — Боже мой! Вы исследуете Оркини.
— Никакого Оркини нет, — сказал он.
— Все так говорят. Однако продолжают происходить разные события, люди продолжают исчезать и умирать, и снова и снова звучит это слово — Оркини.
Женщина слезла с меня. Я сидел на полу и качал головой, сокрушаясь от всего случившегося.
— Знаете, почему она так и не пришла к вам? — спросил я. — Иоланда? Она думала, что вы и есть Оркини. Если у неё спрашивали: «Как может существовать что-то между городом и городом?» — она говорила: «А вы верите в Брешь? Где она?» Но она ошибалась, не так ли? Вы не Оркини.
— Оркини не существует.
— Так почему вы спрашиваете обо всём этом? От чего я столько дней бегаю? Я только что видел, как кто-то из Оркини или очень на него похожий стрелял в моего напарника. Вы знаете, что я совершил брешь: почему вас заботит остальное? Почему вы просто не накажете меня?
— Как мы сказали…
— Что же это, милость? Справедливость? Да ради бога! Если есть что-то ещё между Бещелем и Уль-Комой, то где тогда остаётся место для вас? Вы охотитесь. Потому что это внезапно вернулось. Вы не знаете ни где Оркини, ни что происходит. Вы…