тсутствующих, когда узнают – бросят жребий, кому меня бить, все закрутится, и отец скажет, ты втоптал фамилию в грязь, она теперь в криминальной хронике, твоего деда с прадедом удар бы хватил, мы всегда и во всем были лучшими, а ты во что вляпался, Тересита, мы сбежим в Нью-Йорк и никогда не вернемся в Перу, уроки уже начались, и меня отметили в журнале». Альберто отступает от двери при виде идущего к нему лейтенанта Ферреро. Железная дверь бесшумно открывается.
– Кадет Фернандес, – говорит совсем молодой лейтенант, командующий ротой на третьем курсе.
– Господин лейтенант.
– Подойдите в канцелярию вашего курса, к капитану Гарридо.
Альберто надел китель и фуражку. Утро было ясное; ветер пропах рыбой и солью. Дождь ночью вроде бы не шел, но асфальт во дворе влажно блестел. Статуя героя напоминала печальное, мокрое от росы растение. Альберто никого не встретил на плацу и во дворе пятого курса. Дверь в канцелярию была открыта. Он поправил ремень, провел рукой перед глазами. Лейтенант Гамбоа стоял, капитан Гарридо сидел у краешка стола. Оба смотрели на него. Капитан жестом велел войти. Альберто сделал пару шагов вперед и вытянулся по стойке смирно. Капитан окинул его медленным, изучающим взглядом. Выдающиеся челюсти, похожие на нарывы на лице, в кои веки раз пребывали в покое, затаились. Даже когда рот у капитана был закрыт, виднелись белоснежные рыбьи зубы. Капитан мотнул головой.
– Ну-с, – сказал он, – Приступим, кадет. Что означает вся эта история?
Альберто раскрыл рот, и вдруг все его тело обмякло, как будто воздух, проникнув внутрь, растворил органы. Что он мог сказать? Капитан Гарридо нервно комкал пальцами бумаги на столе. И смотрел Альберто в глаза. Лейтенант Гамбоа стоял сбоку, вне поля зрения Альберто. У него горели щеки, он чувствовал, что покраснел.
– Что вы молчите? – сказал капитан. – Язык проглотили?
Альберто опустил голову. Внезапно навалилась сильная усталость. От прежней уверенности не осталось и следа: обманчивые, хрупкие слова подкатывались к губам и падали назад или уплывали, не прозвучав, как облачка дыма. Голос Гамбоа вывел его из ступора.
– Соберитесь, кадет, – услышал Альберто, – сделайте усилие и успокойтесь. Капитан ждет. Повторите, что вы сказали мне в субботу. Не бойтесь, говорите.
– Есть, господин капитан, – Альберто набрал воздуху и сказал: – Кадета Арану убили, потому что он выдал одного из Круга.
– Вы что, своими глазами это видели? – гневно выкрикнул капитан Гарридо. Альберто поднял глаза: челюсти пришли в движение, ритмично ходили под зеленоватой кожей.
– Нет, господин капитан, – сказал он, – но…
– Но что? – прогремел капитан. – Как вы смеете делать такие утверждения без конкретных доказательств? Вы понимаете, что значит обвинить кого-то в убийстве? Зачем вы выдумали эту идиотскую историю?
У капитана Гарридо вспотел лоб, а в каждом глазу горело по желтому огоньку. Ладони исступленно вдавливались в поверхность стола, виски пульсировали. К Альберто вдруг вернулось самообладание: тело, минуту назад ощущавшееся пустой оболочкой, словно наполнилось. Он, не моргнув, выдержал взгляд капитана, и через несколько мгновений тот сам отвел глаза.
– Я ничего не выдумывал, господин капитан, – сказал он. Прозвучало, как ему самому показалось, убедительно. Он повторил: – Ничего, господин капитан. Круг разыскивал того, из-за кого отчислили Каву. Ягуар хотел отомстить любой ценой. Больше всего он ненавидит стукачей. А кадета Арану и так все ненавидели, обращались с ним, как с рабом. Я уверен, что его убил Ягуар, господин капитан. Не был бы уверен – не сказал бы ни слова.
– Погодите-ка, Фернандес, – сказал Гамбоа, – объясните все по порядку. Подойдите поближе. Сядьте, если хотите.
– Нет, – отрезал капитан. Гамбоа повернулся к нему, но капитан пристально изучал Альберто, – стойте, где стоите. И продолжайте.
Альберто откашлялся, утер лоб платком. Начал сдавленным, срывающимся голосом, надолго умолкая, но пока он рассказывал о выходках Круга, об истории Раба, пока незаметно переводил внимание на других кадетов, описывал способы пронести в училище сигареты и спиртное, кражу и продажу вопросов к экзаменам, сборища у Паулино, побеги в самоволку через стадион, Перлиту, покер в уборных, соревнования, месть, пари, и перед капитаном, бледневшим на глазах, вырисовывалась, словно нечто из кошмарного сна, тайная жизнь взвода, голос Альберто креп, обретал свободу и временами даже агрессивный напор.
– А это тут при чем? – единственный раз перебил его капитан.
– Это чтобы вы мне поверили, господин капитан, – сказал Альберто. – Офицеры не знают, что творится в казармах. Там все равно что другой мир. Так вы мне скорее поверите насчет Раба.
Когда Альберто, наконец, замолчал, капитан Гарридо некоторое время с преувеличенным вниманием рассматривал предметы на столе, один за другим. Пальцы теперь перебирали пуговицы на рубашке.
– Так, – резко сказал он. – Получается, весь взвод надо отчислять. Одних за воровство, других за пьянку, третьих за азартные игры. Все в чем-то да провинились. Отлично. А вы в чем?
– Мы все – во всем, – сказал Альберто. – Один Арана был не такой. Поэтому его и не считали за человека, – голос у него дрогнул. – Пожалуйста, поверьте мне, господин капитан. Круг выследил его. Они хотели любой ценой найти того, кто выдал Каву. Хотели отомстить, господин капитан.
– Стоп, – сказал капитан, сбитый с толку, – вся эта история разваливается. Что за глупости вы несете? Кадета Каву никто не выдавал.
– Это не глупости, господин капитан, – сказал Альберто. – Спросите у лейтенанта Уарины – он вам скажет, что Каву выдал Раб. Он единственный видел, как Кава выходил из казармы в ночь перед экзаменом, – был на дежурстве. Спросите у лейтенанта Уарины.
– Полная бессмыслица, – сказал капитан. Но Альберто подметил, что он уже не так уверен: одна рука беспомощно повисла в воздухе, челюсть, казалось, еще сильнее выдвинулась. – Бессмыслица.
– Для Ягуара это было все равно, как если бы его самого поймали, господин капитан, – сказал Альберто. – Он совсем взбесился из-за отчисления Кавы. Круг все время собирался. Это была месть. Я знаю Ягуара, он способен…
– Хватит, – прервал его капитан. – Вы ведете себя как ребенок. Бездоказательно обвиняете товарища в убийстве. Не удивлюсь, если теперь он захочет отомстить вам. В армии такие номера не проходят, кадет. Это может вам дорого обойтись.
– Господин капитан, – сказал Альберто, – Ягуар шел за Араной во время наступления на холме.
И замолчал. Он брякнул последнюю фразу не подумав и теперь сомневался. Лихорадочно пытался восстановить в памяти пустырь в Ла-Перле, холм в окружении огородов, субботнее утро, построение.
– Вы уверены? – спросил Гамбоа.
– Так точно, господин лейтенант. Он шел за Араной. Я уверен.
Капитан Гарридо переводил подозрительный, яростный взгляд с Альберто на Гамбоа. Он свел руки: одна сжалась в кулак, а вторая укрывала ее и грела.
– Это ничего не значит, – сказал он. – Абсолютно ничего.
Все трое помолчали. Внезапно капитан поднялся и начал ходить по кабинету, скрестив руки за спиной. Гамбоа сел на его место и уставился в стену. Казалось, он о чем-то размышляет.
– Кадет Фернандес, – сказал капитан. Он остановился посреди комнаты, и голос его смягчился: – позвольте говорить с вами, как мужчина с мужчиной. Вы человек молодой, порывистый. Это не плохо, иногда даже полезно. Десятой части того, что вы сейчас рассказали, хватит, чтобы вас исключить из училища. Это разрушит вашу будущую карьеру и нанесет страшный удар вашим родителям. Верно ведь?
– Так точно, господин капитан, – сказал Альберто. Лейтенант Гамбоа качал ногой и смотрел в пол.
– Гибель кадета произвела на вас глубокое впечатление, – продолжал капитан. – Я понимаю, вы с ним дружили. Но даже если то, что вы тут наговорили, – отчасти правда, мы ведь никогда не сможем этого доказать. Потому что все это построено на предположениях. Самое большее – удастся подтвердить несколько нарушений устава. Кое-кого отчислят. Вас – в первую очередь, естественно. Я готов все забыть, если вы мне обещаете, что больше ни слова про это не скажете, – он быстро поднес руку к лицу, но не дотронулся и опустил. – Так будет лучше всего. Предать эти фантазии земле.
Лейтенант Гамбоа по-прежнему сидел, глядя в пол, и мерно качал ногой, только теперь носок касался пола.
– Вам понятно? – спросил капитан и изобразил подобие улыбки.
– Нет, господин капитан, – сказал Альберто.
– Вы меня не поняли, кадет?
– Я не могу этого обещать, – сказал Альберто – Арану убили.
– В таком случае, – неприязненно сказал капитан, – я вам приказываю замолчать и перестать нести бред. А если вы ослушаетесь, узнаете, каково иметь дело со мной.
– Простите, господин капитан, – сказал Гамбоа.
– Я говорю. Не перебивайте, Гамбоа.
– Прошу прощения, господин капитан, – сказал лейтенант и встал. Он был выше капитана, и тому пришлось почти задрать голову, чтобы взглянуть ему в глаза.
– Кадет Фернандес имеет право сделать заявление, господин капитан. Я не утверждаю, что его обвинения верны. Но он имеет право подать прошение о расследовании. Устав вполне это позволяет.
– Вы меня будете учить уставу, Гамбоа?
– Никак нет, господин лейтенант, и в мыслях не было. Но если вы не желаете вмешиваться, я сам доложу майору. Это серьезное дело, и я считаю, расследование необходимо провести.
Через пару дней после того, как закончились экзамены, я увидел Тересу с двумя девочками на проспекте Саенс Пенья. С собой они несли полотенца, и я спросил, куда они идут. «На море», – сказала Тереса. В тот день я был не в духе и, когда мать попросила денег, грубо ей ответил. Она вытащила ремень, который держала под кроватью. Давно меня не била. Я ей пригрозил: «Тронешь меня – ни сентаво больше не увидишь». Просто предупредил, даже не думал, что подействует. Но она сразу опустила руку с ремнем, швырнула его на пол и выругалась сквозь зубы – я прямо обалдел. Больше ничего не сказала и ушла в кухню. Назавтра Тереса с подружками опять пошла на море, и так каждый день. Однажды утром я увязался за ними. Ходили они в Чукуито. На них уже были купальники, на пляже оставалось только снять платье. Их поджидали трое или четверо пацанов. Я смотрел только на того, который говорил с Тересой. Все утро за ними следил, сверху, с парапета. Потом они надели платья обратно на купальники и вернулись в Бельявисту. Я остался наблюдать за пацанами. Двое скоро ушли, но тот, что говорил с Тересой, и еще один просидели почти до трех, потом тронулись в Ла-Пунту. Шли по середине дороги, швырялись друг в дружку полотенцами и плавками. Когда оказались на пустынной улице, я начал метать в них камни. Попал в обоих, дружку Тересиному – прямо в рожу. Он согнулся, вскрикнул «ой!», и тут ему в спину прилетел еще камень. Они вылупились на меня, в непонятках, а я понесся прямо на них, пока не успели очухаться. Один заорал: «Псих!» – и отбежал. А второй стоял и ждал, пока я на него не налетел. Я и в школе раньше дрался – и хорошо это умел: когда был маленький, брат научил работать ногами и головой. «Если слишком разойдешься – считай, ты пропал,