Альберто придвинулся. Теперь он стоял прямо над Ягуаром, их колени соприкасались.
– Передай Удаву и Кучерявому, что во взводе есть стукач. Пусть выяснят кто. Знаешь, что он сказал Гамбоа?
– Нет.
– Что во взводе думают? За что, думают, я тут сижу?
– Вроде за вопросы по химии.
– Да, – сказал Ягуар, – и за это тоже. Он про экзамены ему растрепал, про Круг, про краденые шмотки, что на деньги играем, что бухло проносим. Про все. Надо узнать, кто этот козел. Передай им: если не узнают, им тоже пиздец. И тебе, и всему взводу. Это кто-то из наших, больше никто не мог знать.
– Тебя отчислят, – сказал Альберто. – А может, и посадят.
– Гамбоа так и сказал. Кучерявого с Удавом тоже наверняка поимеют, из-за Круга. Скажи, пусть выяснят и мне сюда записку закинут с его именем. Если меня отчислят, я их больше не увижу же.
– Ты-то что с этого выиграешь?
– Ничего, – сказал Ягуар, – мне так и так кранты. Но я должен отомстить.
– Ты говна кусок, Ягуар, – сказал Альберто. – Хорошо бы тебя посадили.
Ягуар сделал едва заметное движение: он по-прежнему сидел на койке, но стены не касался и немного повернул голову, чтобы лучше видеть Альберто. Все лицо теперь было освещено.
– Ты слышал, что я сказал?
– Не ори, – сказал Ягуар. – Хочешь, чтобы лейтенант приперся? Что с тобой такое?
– Говна кусок, – прошипел Альберто, – убийца. Это ты убил Раба.
Он отступил на шаг и подобрался, но Ягуар не стал нападать, даже не пошевелился. Альберто видел, как его голубые глаза мерцают в темноте.
– Брехня, – сказал Ягуар, – клевета это. Гамбоа так сказали, чтобы меня потопить. Этот стукач, пидор, он ведь мне навредить хочет, сечешь? А что, во взводе все думают, будто я убил Арану?
Альберто не ответил.
– Быть такого не может, – сказал Ягуар. – Никто в это не поверит. Арана был полный ноль, его кто хочешь мог одной левой сделать. С чего мне его убивать?
– Он был гораздо лучше тебя, – сказал Альберто. Оба старались говорить тише, чтобы за пределами камеры их не услышали, и слова от этого индевели, становились нарочитыми, театральными. – Сам ты полный ноль, отморозок. Он был хороший парень, ты даже не знаешь, что это значит. Человек хороший, понимаешь? Никого не трогал. А ты его чмырил денно и нощно. Он поступил нормальным пацаном, а вы с остальными из него убогого сделали себе на потеху. И все только потому, что он драться не умел. Ты сволочь, Ягуар. Теперь тебя отчислят. И знаешь, какая жизнь тебя ждет? Жизнь уголовника. Рано или поздно сядешь.
– Мать моя тоже так говорила, – Альберто удивился, он не ожидал признания. Но сразу же понял, что Ягуар говорит сам с собой – голос был глухой, бесцветный, – и Гамбоа тоже. Не знаю, что им за дело до моей жизни. Но я ведь Раба не один чмырил. Его все доставали, и ты тоже, Поэт. В училище все друг друга достают, кто поддался – тому же хуже. Но это не моя вина. Если меня не обратали, так это потому, что я, в отличие от них, мужик. Я не виноват.
– Никакой ты не мужик, – сказал Альберто. – Ты убийца, и я тебя не боюсь. Выйдем отсюда – увидишь.
– Хочешь драться? – спросил Ягуар.
– Да.
– Куда тебе, – сказал Ягуар. – А скажи, во взводе все на меня взъелись?
– Нет, – сказал Альберто, – только я. И я тебя не боюсь.
– Тсс, не ори. Если хочешь, на улице помахаемся. Но ты не сдюжишь, я тебя предупреждаю. Зря пыжишься. Ничего я Рабу не делал. Просто издевался, как все. Но не со зла, ради смеху.
– Да какая разница? Ты его чмырил, а вслед за тобой – все остальные. Ты ему жизнь отравил. А потом убил.
– Не ори, придурок, услышат же. Не убивал я его. Выйду – найду стукача и при всех заставлю признаться, что он меня оговорил. Брехня это все, сам увидишь.
– Не брехня, – сказал Альберто, – я точно знаю.
– Да не вопи ты, чтоб тебя совсем.
– Ты убийца.
– Тсс.
– Это я тебя сдал, Ягуар. Я знаю, что ты его убил.
Альберто стоял неподвижно. Ягуар встрепенулся на койке.
– И ты про это рассказал Гамбоа? – очень медленно произнес Ягуар.
– Да, про все, что ты наделал, и про все, что творится в казарме.
– Зачем?
– Захотел и рассказал.
– Ну, посмотрим, какой ты мужик, – сказал Ягуар, вставая.
VII
Лейтенант Гамбоа вышел из кабинета полковника, кивнул штатскому, подождал лифт, но лифт не ехал, и он спустился по лестнице, перемахивая через две ступеньки. Во дворе убедился, что из кабинета ему не показалось: развиднелось, небо было чистое, на горизонте, над сверкающим морем неподвижно висели белые облачка. Быстро дошел до канцелярии в здании казарм пятого курса. Капитан Гарридо сидел за столом, ощетинившийся, как дикобраз. Гамбоа с порога отдал честь.
– Ну что? – спросил капитан, скачком поднявшись с места.
– Полковник велел передать, чтобы вы убрали из отчетности мой рапорт, господин капитан.
Лицо капитана расслабилось, неживые глаза озарились улыбкой облегчения.
– Само собой, – сказал он и стукнул по столу. – Я его и не вносил. Как знал. Как все прошло, Гамбоа?
– Кадет отказывается от обвинений, господин капитан. Полковник порвал рапорт. О деле следует забыть – я имею в виду, о предполагаемом убийстве, господин капитан. Что касается прочего, полковник приказал усилить дисциплину.
– Еще усилить? – сказал капитан с нескрываемым ликованием. – Сами посмотрите, Гамбоа.
Он протянул лейтенанту стопку бумаг, исписанных цифрами и фамилиями.
– Видите? За трое суток больше штрафных, чем за весь предыдущий месяц. Шестьдесят человек лишены увольнений, почти треть курса, как вам? Полковник может быть спокоен, они у нас как шелковые станут. Относительно экзаменов тоже приняли меры. Билеты буду у себя в комнате держать до последнего – пусть оттуда попробуют свистнуть. Я удвоил количество дежурных и патрулей. Сержанты будут ежечасно контролировать. Осмотр личных вещей – дважды в неделю, оружия – тоже. Думаете, они и дальше станут куражиться?
– Надеюсь, нет, господин капитан.
– Так кто был прав? – победоносно спросил капитан в упор. – Вы или я?
– Я выполнял свой долг, – сказал Гамбоа.
– Вы чересчур напичканы уставами, – сказал капитан. – Я вас не виню, но в жизни надо уметь быть чуточку практичнее. Иногда лучше забыть про устав и следовать только здравому смыслу.
– Я верю в уставы, – сказал Гамбоа. – Хотите, открою секрет? Я их помню наизусть. И чтоб вы знали, ни в чем не раскаиваюсь.
– Сигаретку? – предложил капитан. Гамбоа взял. Капитан курил темный импортный табак, испускавший густой зловонный дым. Прежде чем закурить, лейтенант погладил овальную сигарету пальцами.
– Все мы верим, – сказал капитан. – Но надо уметь устав толковать. Нам, военным, следует быть прежде всего реалистами, действовать согласно обстоятельствам. И не подгонять действительность под законы, Гамбоа, а наоборот, законы приспосабливать к действительности. – Капитан вдохновенно поводил рукой. – А иначе не выживешь. Упрямство – плохой союзник. Какая вам польза с того, чтобы вы вступились за этого кадета? Совершенно никакой, один вред. Послушай вы меня – и результат был бы другой, и неприятностей не нажили бы. Не подумайте, будто я ехидничаю. Я вас весьма ценю, вы же знаете. Но майор в ярости и постарается вам насолить. Полковник, надо думать, тоже рвет и мечет.
– Да ну, – устало сказал Гамбоа. – Что они мне сделают? Собственно, мне не интересно. Моя совесть чиста.
– Чистая совесть до неба доведет, – любезно сказал капитан, – но не до погон. В любом случае я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам эта история не навредила. Ну а что же наши два орла?
– Капитан приказал вернуть их в казармы.
– Сходите за ними. И дайте пару советов: пусть помалкивают, если хотят жить спокойно. Думаю, упрашивать их не придется. Они больше всех заинтересованы в том, чтобы замять это дело. И все же поосторожнее с вашим подопечным, он какой-то буйный.
– Моим подопечным? – сказал Гамбоа. – Неделю назад я вообще не знал о его существовании.
И он вышел, не спросив разрешения капитана. Во дворе было пусто, но надвигался полдень – скоро кадеты хлынут из классов, как река, которая, рыча, вздувается и выходит из берегов; двор превратится в кипучий муравейник. Гамбоа вынул из бумажника письмо, подержал и положил обратно, не раскрыв. «Если мальчик, – подумал он, – военным он не будет».
В здании гауптвахты дежурный лейтенант читал газету, а солдаты сидели на скамейке и лениво переглядывались. При виде Гамбоа они машинально поднялись на ноги.
– Добрый день.
– Добрый день, лейтенант.
Гамбоа называл молодого лейтенанта на «ты», но тот, некогда бывший у него в подчинении, всегда отвечал очень почтительно.
– Я за кадетами-пятикурсниками.
– Да, – сказал лейтенант. Он жизнерадостно улыбался, но выглядел после ночного дежурства уставшим. – Один как раз хотел уйти, но распоряжения не было. Привести их? Они в правой камере.
– Оба? – спросил Гамбоа.
– Да. Арестантскую на стадионе пришлось освободить под солдат. А надо было их порознь держать?
– Дай ключ. Пойду поговорю с ними.
Гамбоа отпер камеру медленно, но вошел стремительно, как укротитель в клетку к дикими зверям. Он увидел две пары ног, барахтающихся в конусе света от окна, услышал, как оба тяжело дышат; глаза никак не привыкали к сумраку, Гамбоа едва различал силуэты и черты. Он шагнул вперед и прогремел:
– Внимание!
Кадеты неспешно поднялись.
– Когда входит старший по званию, – сказал Гамбоа, – младшие встают по стойке смирно. Или вы забыли? Шесть штрафных баллов каждому. Уберите руку от лица и станьте смирно, кадет!
– Он не может, господин лейтенант, – сказал Ягуар.
Альберто убрал руку, но тут же снова прижал к щеке. Гамбоа мягко подтолкнул его к свету. Скула вспухла, на носу и губах запеклась кровь.
– Руку уберите, – повторил Гамбоа. – Дайте я посмотрю.
Альберто опустил руку и скривился. Круглая лиловая блямба закрывала глаз, обвисшее веко, казалось, сморщилось и выглядело обожженным. На рубашке Гамбоа тоже заметил пятна крови. Волосы у Альберто запылились и слиплись от пота.