го мая». Но группа уже распалась, некоторые уходили к своим койкам, другие подбирались поближе и зубоскалили над бинтами. Кто-то закричал: «Спорнем, брехня это! Поэт с Ягуаром махались!» Казарма взорвалась хохотом. Альберто с благодарностью вспомнил фельдшера: повязка здорово помогала – по крайней мере, по его лицу никто ни о чем не догадается. Он сидел на своей койке. Единственным глазом видел стоявшего рядом Вальяно, а еще Арроспиде и Монтеса, да и тех – в тумане. О местонахождении остальных догадывался по голосам, находчиво, но неуверенно шутивших насчет них с Ягуаром. «Что ты с Поэтом сделал, Ягуар?» – говорил один голос. Другой спрашивал: «А ты, Поэт, значит, как бабы, ногти в ход пускаешь?» Альберто силился различить в гуле слова Ягуара, но не мог. Не говоря уже о том, чтобы его разглядеть за шкафчиками, изголовьями коек, силуэтами кадетов. Шуточки не прекращались, выделялся голос Вальяно, свистящий, ядовитый, коварный; в приливе вдохновения он прямо-таки излучал ехидство и веселье.
И вдруг над всей казармой прогремел крик Ягуара: «Харе! Достали». Гудение немедленно утихло, остались только редкие и робкие смешки. Здоровым глазом – веко лихорадочно ходило вверх-вниз – он увидел, как кто-то идет к койке Вальяно, хватается руками за верхнюю койку, подтягивается, туловище, бедра, ноги легко взлетают вверх, он взбирается на шкафчик и исчезает из поля зрения Альберто – остаются только большие ступни и синие носки, как попало сползшие на шоколадные – того же оттенка, что шкафчик – ботинки. Остальные ничего еще не заметили, затаенные смешки продолжали расползаться. Оглушительному воплю Арроспиде он не удивился – но удивилось его тело: он почувствовал, как напрягся, плечо до боли вжалось в стену. Арроспиде снова рявкнул: «Стоп, Ягуар! Не ори, Ягуар! Подожди-ка». Теперь воцарилась полная тишина, весь взвод обернулся на командира, кроме Альберто: из-за повязки ему было не поднять голову, перед глазом циклопа вид неподвижных ботинок перемежался тьмой со внутренней стороны век. Арроспиде еще несколько раз повторил: «Стой, Ягуар! Обожди». Альберто услышал, как задвигались тела: лежавшие кадеты начали привставать, вытягивать шеи в сторону шкафчика Вальяно.
– Да в чем дело-то? – спросил, наконец, Ягуар. – Чего кипишуешь, Арроспиде?
Тихо сидевший Альберто следил за теми, кто был ближе всего к нему: глаза, как два маятника, ходили из конца казармы в конец, от Арроспиде к Ягуару, со шкафчика на пол.
– Поговорим! – выкрикнул Арроспиде. – Нам есть что тебе сказать. Во-первых, не хрен орать на нас. Понял, Ягуар? Тут много чего произошло с тех пор, как Гамбоа тебя засадил.
– Не люблю, когда со мной таким тоном говорят, – твердо, но негромко ответил Ягуар: если бы остальные не молчали, его вряд ли было бы слышно. – Хочешь поговорить со мной – слезай со шкафчика и подойди сюда. Как воспитанный.
– А я не воспитанный! – крикнул Арроспиде.
«Он в бешенстве, – подумал Альберто. – Крышу снесло от злости. Но драться с Ягуаром не хочет – хочет стыдить его перед всеми».
– Воспитанный, воспитанный, – сказал Ягуар, – еще какой. Те, которые из Мирафлореса, как ты, – все воспитанные.
– Я сейчас говорю как взводный, Ягуар. И на слабо меня не бери, не будь трусом, Ягуар. Потом – сколько угодно. Но сейчас мы поговорим. Здесь много странного было, ясно? Как только тебя посадили, знаешь, что произошло? Любой тебе скажет. Лейтенанты и сержанты как с цепи сорвались. Заявились в казарму, устроили обыск, нашли карты, бухло, отмычки. Сплошные штрафы, все без увольнения. Неизвестно, когда хоть кто-то в город попадет, Ягуар.
– Ну и? – сказал Ягуар. – Я-то тут при чем?
– Ты еще спрашиваешь?
– Да, – невозмутимо сказал Ягуар. – Я еще спрашиваю.
– Ты сказал Удаву и Кучерявому, мол, если тебя сольют, ты весь взвод за собой утянешь. Ты и утянул, Ягуар. Знаешь, кто ты такой? Стукач. Ты нас всех слил. Ты предатель, шкура. От имени всех заявляю, что ты не заслуживаешь даже, чтоб мы тебе морду набили. Нас от тебя воротит, Ягуар. И никто тебя не боится. Понял?
Альберто немного повернулся и откинулся назад: так он, наконец, увидел Арроспиде – стоя на шкафчике, тот казался еще выше, чем обычно, волосы у него были всклокочены, длинные руки и ноги подчеркивали худобу. Он стоял, расставив ноги, яростно выпучив глаза, сжав кулаки. Чего ждал Ягуар? Картинка у Альберто снова стала перемежаться темнотой: глаз часто-часто заморгал.
– Хочешь сказать, я стукач? – сказал Ягуар. – Я правильно понял? Говори, Арроспиде. Ты это хотел сказать – что я стукач?
– Я и сказал! – выкрикнул Арроспиде. – И не я один. Все, весь взвод. Ты стукач.
Послышался сбивчивый топот, кто-то пробежал по проходу мимо шкафчиков и замерших кадетов и остановился точно под углом, позволявшим Альберто его увидеть. Удав.
– Слезай оттуда, пидарас! – взревел Удав. – Слезай, кому говорю.
Он стоял возле шкафчика, взъерошенная голова маячила у самых ботинок, наполовину скрытых синими носками. «Понял, – подумал Альберто, – сейчас он его схватит за ноги и стащит вниз». Но Удав не поднимал рук, а только требовал:
– Слезай оттуда!
– Пшел на хрен, Удав, – сказал Арроспиде, не глядя на него. – Я не с тобой разговариваю. Катись. И не забывай, ты тоже в нем сомневался.
– Ягуар, – сказал Удав, сверля Арроспиде воспаленными глазами, – не верь ему. Я всего минуту сомневался, но теперь не сомневаюсь. Скажи ему, что это все вранье и ты его уроешь. Слезай оттуда, если ты мужик, Арроспиде!
«Вон он как за друга, – подумал Альберто, – я никогда так за Раба не вступался».
– Ты стукач, Ягуар, – сказал Арроспиде. – Я сказал и еще раз повторю: стукач гребаный.
– Это только он так думает, Ягуар! – орал Удав. – Не верь ему, Ягуар! Никто тебя стукачом не считает, никому и в голову такое не приходило. Скажи ему, что это вранье, и рожу начисти.
Альберто сел на койке, затылком оперся о перекладину. Глаз нещадно саднило, приходилось все время зажмуриваться; когда глаз открывался, ноги Арроспиде и растрепанная голова Удава оказывались совсем близко.
– Оставь его, Удав, – сказал Ягуар, все также спокойно и медленно, – я сам за себя могу постоять.
– Пацаны! – прокричал Арроспиде. – Вы же видите: это он. Даже не отрицает. Ты стукач и ссыкло. Слышишь, Ягуар? Я сказал – стукач и ссыкло!
«Чего он ждет?» – думал Альберто. Несколько минут назад под повязкой заныло, заболело все лицо. Но он этого почти не замечал: словно зачарованный, нетерпеливо ждал, когда Ягуар откроет рот и исторгнет его имя, швырнет его взводу, как швыряют отбросы псам, и все в недоумении и гневе обернутся на него. Но Ягуар насмешливо говорил:
– Кто еще на стороне пижона из Мирафлореса? Валяйте, смелее, чтоб вас, я хочу знать, кто еще против меня.
– Никто, Ягуар! – кричал Удав. – Не слушай его, уебыша поганого!
– Все, – сказал Арроспиде. – Посмотри им в глаза, и сам поймешь. Все тебя презирают.
– Я вижу только лица трусов, – сказал Ягуар. – Никого больше. Зассавших пидоров.
«Он не смеет, – подумал Альберто. – Он боится меня сдать».
– Стукач! – выкрикнул Арроспиде. – Стукач! Стукач!
– Что же вы? – сказал Ягуар. – На вас, трусов, смотреть противно. Почему больше никто не орет? Не бойтесь, чего уж там.
– Давайте, пацаны! – сказал Арроспиде. – Выскажите ему в лицо, кто он такой. Прямо выскажите.
«Промолчат, – подумал Альберто, – никто не осмелится». Арроспиде увлеченно скандировал: «Стукач! Стукач!» – и из разных уголков казармы ему вторили безымянные союзники – вполголоса, почти не разжимая губ. Рокот ширился, как на уроках французского, и Альберто начинал различать отдельные голоса, глухой – у Вальяно, певучий, с выговором уроженца Чиклайо – у Киньонеса, и прочие, поднимавшиеся над хором, уже всеохватным, полнозвучным. Он приподнялся и попробовал оглядеться: рты открывались и закрывались совершенно синхронно. Зрелище заворожило его, и внезапно он перестал бояться, что в воздухе казармы раздастся его имя и вся ненависть, направленная на Ягуара, обрушится на него. Его собственный рот под спасительными бинтами начал тихонько произносить: «Стукач, стукач». Потом он закрыл глаз, превратившийся в пылающую язву, и уже не видел происходившего, пока не началась полная сумятица: сталкивались, пихались, шкафчики тряслись, койки скрипели, ругань нарушала ритм и единство хора. И все же начал не Ягуар. Позже Альберто узнал, что первым полез в драку Удав: он схватил Арроспиде за щиколотки и стащил на пол. Только тогда вмешался Ягуар, он сорвался с места в противоположном конце казармы, и никто не стал его удерживать, но все продолжали твердить: «Стукач!» – и те, на кого он бросал взгляд, начинали говорить громче. Ему дали добежать туда, где на полу, наполовину уйдя под койку Монтеса, сцепились Арроспиде с Удавом, и не двинулись с места, даже когда Ягуар начал зверски пинать взводного, словно мешок с песком. Потом – вспоминал впоследствии Альберто – многоголосица, внезапный топот: кадеты со всей казармы рванули в середину. Сам он, чтобы избежать ударов, упал на койку, закрылся руками, и из своего убежища, будто при вспышках света, видел меняющуюся картину: как один за другим кадеты налетают на Ягуара, множество рук стаскивает его с места, уводит от Арроспиде и Удава, бросает на пол в проходе, и по мере того, как гвалт оглушительно нарастал, Альберто начинал различать в нагромождении тел лица Вальяно и Месы, Вальдивии и Ромеро и слышать, как они подбадривают друг друга: «Сильнее бейте!», «Стукач сраный!», «Сейчас мы его на говно изведем!», «Крутым себя считал, пидор», – и думал: «Они его убьют. И Удава тоже». Но скоро все закончилось. Раздался свисток, сержант приказал сообщить о трех последних в каждом взводе, и заполошная драка прекратилась, как по волшебству. Альберто бросился на улицу и занял место в строю одним из первых. Обернулся в поисках Арроспиде, Ягуара и Удава, но их не было видно. Кто-то сказал: «В толчке они. Лучше им не показываться, пока рожи не умоют. Хватит с нас неприятностей».