– Нет, – сказал он, – не стеснялся.
– Значит, был в нее влюблен, – заключила Марсела. – Ненавижу тебя.
Он сжал ее ладонь. Ее бедро коснулось его бедра, и Альберто обожгло желанием. Он остановился.
– Нет, – сказала она, – только не здесь, Альберто.
Но не отстранилась, и он долго целовал ее в губы. Когда они отпрянули друг от друга, Марсела вся разрумянилась, глаза ее горели.
– А как же твои родители? – спросила она.
– Что мои родители?
– Как они к ней относились?
– Никак. Они про нее не знали.
Они шли по бульвару Рикардо Пальмы, по центральной аллее, в прерывистой тени высоких деревьев. Им встречались прохожие, под навесом стояла цветочница. Альберто теперь не обнимал Марселу за плечо, а держал за руку. Вдали сплошная вереница машин вливалась на проспект Ларко. «На пляж едут», – подумал Альберто.
– А про меня знают? – спросила Марсела.
– Да, – сказал Альберто, – и они от тебя в восторге. Папа говорит, ты настоящая красавица.
– А мама?
– Тоже.
– Правда?
– Конечно, правда. Знаешь, что папа на днях предложил? Чтобы я до отъезда позвал тебя с нами как-нибудь в воскресенье на южные пляжи. Поедем вчетвером – мои родители и мы с тобой.
– Ну вот, – сказала она, – вот ты и заговорил об этом.
– Да я ведь буду каждый год приезжать. На все каникулы – это три месяца в году. И вообще быстро отучусь. В Штатах – не так, как у нас. Там все лучше налажено, и университет не отнимает столько времени.
– Ты дал слово, что не станешь об этом говорить, – обиженно сказала Марсела. – Ненавижу тебя.
– Прости меня. Я не нарочно. Кстати, мои родители теперь отлично ладят.
– Да, ты рассказывал. И что, твой папа из дома не ногой? Это он во всем виноват. Не понимаю, как твоя мама его терпит.
– Он немного угомонился, – сказал Альберто. – Они подыскивают новый дом, поудобнее. Но иногда он все-таки удирает и объявляется только на следующее утро. Такой уж он – ничего не поделаешь.
– А ты не такой, как он?
– Нет, – сказал Альберто, – я очень серьезный.
Марсела взглянула на него с нежностью. Альберто думал: «Я буду прилежно учиться и стану хорошим инженером. Вернусь, поступлю на работу к отцу, куплю кабриолет, большой дом с бассейном. Женюсь на Марселе и заведу кучу любовниц. Каждую субботу буду ходить на танцы в «Гриль-Боливар», а еще много путешествовать. Через несколько лет и не вспомню, что был в Леонсио Прадо».
– Ты чего? – сказала Марсела. – О чем задумался?
Они стояли на углу проспекта Ларко. Людей вокруг прибавилось – было много женщин в светлых блузках и юбках, белых туфлях, соломенных шляпах, солнечных очках. Автомобили с откидным верхом проносили мимо смеющихся и болтающих людей в купальных костюмах.
– Ни о чем, – сказал Альберто. – Не люблю вспоминать училище.
– Почему?
– Меня там вечно наказывали. Не очень-то приятно.
– Мой папа недавно спрашивал, – сказала Марсела, – почему тебя отправили в это училище.
– Чтобы за ум взялся, – сказал Альберто. – Папа сказал, мол, это с монахами я могу шутки шутить, а с военными не получится.
– Богохульник он, папа твой.
Свернули на проспект Арекипа. На углу Второго мая из красной машины кто-то прокричал: «О-о, о-о, Альберто, Марсела!» Они мельком увидели машущего им парня и помахали в ответ.
– Ты знал, – сказала Марсела, – что он расстался с Урсулой?
– Серьезно? Нет, не знал.
Марсела завела подробный рассказ о разрыве. Альберто слушал невнимательно – ему вдруг вспомнился лейтенант Гамбоа. «Наверное, до сих пор в горах. Он пытался мне помочь, а его за это услали из Лимы. И все потому что я пошел на попятный. Ему, может, и повышения теперь не дадут, так и застрянет в лейтенантах. Просто потому, что положился на меня».
– Ты меня вообще слушаешь? – сказала Марсела.
– Конечно, – сказал Альберто. – А потом что?
– Потом он ей названивал, названивал, но она, как только узнавала его по голосу, трубку бросала. Ну и молодчина, правильно?
– А то! – сказал Альберто. – Молодчина, еще бы.
– А ты смог бы так поступить, как он?
– Нет, – сказал Альберто, – никогда.
– Не верю, – сказала Марсела. – Все парни одинаковые.
Они снова оказались на Весеннем проспекте. Вдалеке увидели машину Плуто. Сам он стоял рядом и делал угрожающие жесты. На нем была ярко-желтая рубашка, подвернутые до щиколоток брюки цвета хаки, мокасины и бежевые носки.
– Ну вы нахалы! – прокричал он. – Совесть есть у вас?
– Какой же он миляга! – сказала Марсела. – Обожаю его.
Она подбежала к Плуто, и тот принялся в шутку ее душить. Марсела заливалась смехом, и от ее смеха, словно от фонтана, жаркое утро свежело. Альберто улыбнулся, и Плуто ласково хлопнул его по плечу.
– Я уж думал, ты ее похитил, дружище, – сказал Плуто.
– Подождите минутку, – сказал Марсела. – Схожу возьму купальник.
– Поторапливайся, а то уедем без тебя, – сказал Плуто.
– Да, – сказал Альберто, – поторапливайся, а то уедем без тебя.
– А она что сказала? – спросил Тощий Игерас.
Она замерла, как громом пораженная. Забыв на миг про свое смущение, он подумал: «Она меня помнит». В сером свете, падавшем, словно редкий дождик, на эту широкую и прямую улицу в Линсе, все выглядело каким-то пепельным: вечер, старые дома, степенные прохожие, одинаковые столбы, неровные тротуары, пыль, висевшая в воздухе.
– Ничего. Просто глаза большие сделала и смотрела испуганно, как будто и вправду меня забоялась.
– Не верю, – сказал Тощий Игерас, – ни на полстолечки не верю. Уж что-то она должна была сказать. Хоть «привет», или «как жизнь?», или «как поживаешь?». В общем – хоть словом подарить.
Нет, она так и молчала, пока он сам не заговорил снова. Сперва он напористо, едва ли не кувырком налетел на нее со словами: «Тереса, помнишь меня? Как ты?» Ягуар улыбался, давая понять, что в их встрече нет ничего необычного – банальное, неинтересное совпадение, никакой мистики. Но улыбка стоила ему больших трудов, а в животе, подобно белесым грибам с желтыми шляпками, которые вдруг прорастают на сырой древесине, возникло неприятное ноющее чувство, отчего ногам сразу же дико захотелось переминаться взад-вперед и из стороны в сторону, а рукам – нырнуть в карманы или дотронуться до лица; в сердце же всколыхнулся странный животный страх, словно команды рук и ног, если им поддаться, могли привести к ужасающей катастрофе.
– А ты что? – спросил Тощий Игерас.
– Я опять сказал: «Привет, Тереса! Ты что, меня не помнишь?»
И тогда она ответила:
– Помню, конечно. Просто не узнала.
Он выдохнул. Тереса улыбалась, протягивала ему руку. Она едва коснулась его пальцами, всего на миг, но тело от этого разом успокоилось, а ноющее чувство, зуд и страх моментально прошли.
– Да уж, волнительно! – заметил Тощий Игерас.
Он стоял на углу и рассеянно глазел по сторонам, пока мороженщик накладывал в вафельный рожок шарик ванильного и шарик шоколадного; чуть поодаль трамвай линии Лима – Чоррильос с коротким пронзительным скрипом затормозил у деревянной будки, дожидавшиеся на бетонной остановке скучковались у металлической двери и перекрыли путь выходившим – тем приходилось работать локтями, – и вдруг, следом за двумя дамами, нагруженными кучей пакетов, на верхней ступеньке появилась Тереса – вид у нее в сутолоке был такой, будто ей угрожает опасность. Мороженщик поднес ему рожок, он протянул руку, сомкнул пальцы, и тут что-то развалилось: он проводил взглядом шарик мороженого, шлепнувшийся ему на ботинки. «Ну, едрить! – сказал мороженщик. – Сам виноват, заменять не стану». Он пнул ногой воздух, шарик отлетел на несколько метров. Развернулся, зашел за угол, но секунду спустя остановился и оглянулся: трамвай исчезал за поворотом. Бегом вернулся к остановке и увидел шагавшую вдалеке Тересу. Пошел следом, прячась за спинами прохожих. В голове стучало: «Сейчас она зайдет в дом, и я ее упущу». Принял решение: «Обогну квартал, и если снова увижу ее на углу, подойду». И побежал, сначала небыстро, а потом припустил как одержимый. На повороте сбил с ног мужчину, тот выругался ему вдогонку с земли. Замер на углу, задыхающийся, вспотевший. Утирая лоб пятерней, сквозь пальцы увидел, что Тереса идет в его сторону.
– А потом что? – спросил Тощий Игерас.
– Разговорились, – сказал Ягуар. – Поговорили.
– Долго говорили? – сказал Тощий Игерас. – Сколько?
– Не знаю, – сказал Ягуар, – вроде недолго. Я ее до дому проводил.
Он шел ближе к мостовой, она – ближе к домам. Шагала медленно, иногда поворачивалась к нему, и тогда он замечал, что глаза ее смотрят увереннее, чем прежде, – временами даже смело, – и сияют ярче.
– Года четыре прошло? – сказала Тереса. – Может, больше.
– Пять, – сказал Ягуар и добавил немного тише: – И три месяца.
– Как время летит! – сказала Тереса. – Уже и старость не за горами.
Она рассмеялась, и Ягуар подумал: «Она теперь совсем женщина».
– А как твоя мама? – спросила она.
– Умерла. Ты не знала?
– Неплохой заход, – сказал Тощий Игерас. – А она что?
– Она остановилась, – ответил Ягуар. В зубах он держал сигарету, выдувал столбы густого дыма и провожал взглядом, барабаня пальцами по замызганному столу, – и сказала: «Как жалко! Бедненькая».
– Вот тут бы тебе ее поцеловать и зубы заговорить, – сказал Тощий Игерас. – Самый подходящий момент.
– Да, – сказал Ягуар, – бедненькая.
Молча пошли дальше. Он не вынимал рук из карманов и искоса посматривал на нее. Вдруг выпалил:
– Я хотел с тобой поговорить. В смысле, давно уже. Но не знал, где тебя искать.
– Ага! – сказал Тощий Игерас. – Решился, значит!
– Да, – сказал Ягуар, свирепо вглядываясь в дым, – да.
– Да, – сказала Тереса, – с тех пор, как мы переехали, я не бывала в Бельявисте. Ох, и давно уже.
– Я хотел попросить у тебя прощения, – сказал Ягуар, – за тот раз, на пляже.
Она промолчала, но удивленно посмотрела ему в глаза. Ягуар потупился и почти прошептал: