Повисает немая сцена.
— Кир, хорош тормозить!
Послушно влезаю в теплую просторную вещь — она спадает до самых коленей, укутывает тело теплом и дурманящим загадочным ароматом. Сердце сжимается от сладкой боли, ноги слабеют. Вот она — забота Юры в действии. В сочетании с его обычной холодностью, моей нуждой и волшебством момента работает просто убийственно.
Пока бормочу слова благодарности, Юра уходит, и я вынуждена догонять.
Он снова галантно открывает перед моим носом дверцу — ныряю в теплый салон, здороваюсь с водителем и устраиваюсь поудобнее. Юра называет адрес где-то в отдаленном спальном районе, нисколько не заботясь о моем личном пространстве, приземляется рядом, авто трогается, и я неловко заваливаюсь на него. Пытаюсь подняться, но тяжелая рука опускается на плечо и настойчиво удерживает.
За окном плавно проплывают крыши зданий, кроны деревьев и обрывки мутных облаков в черном небе, в салоне темно, ритм сердца замедляется, одолевает дрема. Я смиряюсь. Пусть это будет сон. Красивый сон... или сказка, рассказанная когда-то на ночь.
Я сама предложила Юре стать заменой друзей, пустившихся в свободное плавание. И ехать в обнимку в такси — это способ спастись от огромного, причиняющего боль мира, раскинувшегося снаружи.
— Как ты познакомился с ребятами? — тихо спрашиваю, и у уха раздается его голос:
— В разное время... С Элькой учился в одной группе, а Оул сам приперся. По объявлению. Когда мы искали нового фронтмена. Приперся и... остался. И так пришелся ко двору, что группа теперь ассоциируется исключительно с ним. Но, признаю: это заслуженно. Он красавчик. Во всем. — Юра надолго замолкает, только радио шелестит в темноте, а на приборной панели мелькают голубые огоньки.
— Даже не представляю, что когда-то Эля и Ярик были не вместе... — шепчу. Горячая рука покоится на плече, а плечо Юры упирается в мой висок. В животе растекается тягучий теплый мед. — Я видела твои старые ролики. Зря ты бросил. Это было очень вдохновляюще...
— Это был лютый кринж, но что ж теперь: было и было... Помогло собрать базовую аудиторию и привело к нам Оула. Все в прошлом, бессмысленно об этом говорить.
Водила сворачивает в глухой проулок, такси останавливается, сказка заканчивается. Юра размыкает объятия, лезет за телефоном, протягивает его к сканеру и рассчитывается. Выбираюсь на воздух и дышу ртом: из него вырываются облачка пара, но мягкое просторное худи и память о прикосновениях его обладателя продолжают изнутри подпитывать теплом.
Юра тенью вырастает рядом, глотает свое вино, и я растерянно озираюсь: нас обступают старые пятиэтажки, далеко в потемки убегает потрескавшаяся асфальтовая дорожка. Несмотря на еще не поздний час, тут безлюдно и тихо: под легким ветром шумят черные деревья, горят фонари и окна квартир, в отдалении лает собака. Юра кажется потерянным и бледным, и я, уловив волну смятения, окончательно убеждаюсь: его нельзя оставлять одного. Сейчас он не столько исполняет мои желания, сколько пользуется предложением, за которое расплатился авансом. Потому что тошно и хочется выть...
— Куда дальше?
— Да все равно... Это район моего детства, недалеко живет мать. Когда вилы, приезжаю сюда — побродить и подумать.
— Ясно, — трогаюсь с места и направляюсь вперед, за круг розоватого мерцающего света. Безмолвие пробирается страхом за шиворот, я спешно выдумываю тему для разговора, но Юра опережает:
— Мне понравилась твоя легенда. Про города и имена...
— Это... мать сочинила. Ее не устраивала жизнь, и она выдумывала другие.
— Я знаю, что у тебя проблемы, а что конкретно произошло? — Юра замедляется, убирает упавшую на лицо прядь и сканирует меня бездонным волшебным взглядом.
Можно съехать с болезненного разговора коронной фразой про Анну Каренину, но не с Юрой, и я выпаливаю:
— Она была зациклена только на себе, на своих траблах, Юр. Этакая первая красавица на селе, которая обязательно вырвется из дыры и всем покажет. Справедливости ради, она хорошо училась, а мой отец — такой же голодранец, живший через два дома — был влюблен в нее как безумный. Оба рано потеряли родителей, поженились сразу после школы и переехали сюда. Обзавелись комнатой в общаге, потом продали дома и расширили жилплощадь, и вроде бы все шло неплохо, но отца по окончании технаря забрали в армию. Оттуда он вернулся через полтора года — инвалидом с изуродованной ногой. Семейная легенда гласит, что из боя папу на себе вытащил сослуживец. В честь спасителя меня и назвали. Прикол, да?.. Так что ты не ошибся, у меня и правда мужское имя.
Мама была со странностями, а мое рождение усугубило болезнь — проявились явные признаки ментального нездоровья. Отец в лепешку расшибался, но ей было на все плевать. Нет, иногда случались и просветления — она пекла блинчики, вязала салфеточки, вывозила из квартиры мусор, стирала и гладила одежду и рассказывала свои сказочки на ночь... А потом опять становилась холодной и загруженной. Однажды она просто ушла и легла под состав. Отец начал пить. А я каждый день доказывала, что он достоин любви. Бесполезно... Ему дороже бутылка. Он продал синьке душу. Только теперь я поняла: никогда не станешь нужным тому, кто любит не тебя... И, если лимит желаний на сегодня еще не исчерпан, прошу тебя, Юр, больше не пей, ладно?
— Да уж. Сочувствую. — Юра грустно усмехается и демонстративно отправляет недопитую бутылку в урну. — На дух эту бодягу не переношу, но она реально становится проблемой. Тем более сейчас.
— Почему мама сказала, что ты скоро съедешь из квартиры?
— Все просто: квартира не моя, — Юра застегивает джинсовку на все пуговицы и поднимает воротник. — Когда шло бабло, я тратил его на продвижение ребят, а на то, что причиталось мне, купил тачку и снял крутую хату. Срок аренды истекает в январе, а дальше, с таким раскладом, я не потяну даже однушку вот здесь. Это ребята копят на будущее, занимаются благотворительностью... А мне не о ком заботиться. Да и будущее, прямо скажем, туманно.
— Что потом? Вернешься к маме?
— Исключено.
— Да брось... — бесшумно шагаю рядом, хотя поспеть за Юрой трудно. — Она же была права насчет твоей бывшей. В чем она ошиблась?.. Ту девушку не за что было любить. Хватит ее любить, Юр! Прислушайся к маме и помирись, между вами больше никто не стоит! Вот мое главное желание, ты должен его исполнить!
— Я подумаю. — Он устало вздыхает. — Давай закругляться с желаниями. Еще одно — и достаточно. Я не фокусник и не господь бог, камон!
Молча идем рядом — руки в карманах, хмурые взгляды устремлены под ноги. Срочно ищем способы отмотать назад: я раскаиваюсь, потому что опять влезла не туда, а Юра — в том, что жестко отбрил. Пространство наполнено странным, гудящим, почти осязаемым напряжением — от него поднимаются волоски на руках, пульс сбивается, и влажный воздух с запахом дождя вот-вот заискрится.
— Кстати, насчет вчерашнего... — Юра прочищает горло, и я подбираюсь, но он все так же расслабленно смотрит вперед. — Ты просила забыть, но я не хочу забывать. Я поцеловал тебя не из жалости.
Облегчение, радость и разом навалившиеся надежды едва не сбивают с ног, голос становится хриплым.
— Да? Тогда почему же?
— Просто потому, что могу. А тебе это было нужно.
Облегчение тут же сменяется разочарованием, досадой и злостью, и я вскидываюсь:
— Хочешь сделать меня своим проектом? Впишешь у себя, будешь поддерживать и всячески охаживать, а потом, когда решишь, что я достаточно окрепла, выпнешь под зад коленкой и примешься изображать жертву?
— Как вариант. Один мой проект уже перерос создателя и отправился дальше, и я искренне надеюсь, что никто из ребят никогда не оглянется.
— Да пошел ты. Ты пьян, придурок, вот что я тебе скажу!
— Да, я сегодня накидался. Но ни разу не напивался так, чтобы отказывали мозги, — отзывается Юра. — Кажется, это просто гребаная отмазка, шикарный повод сотворить то, на что никогда не решишься в трезвом уме, а потом сослаться на невменяемость. Этой фигней можно оправдать все: от убийства до случайного секса.
Без стеснения сказав это при мне, Юра снова признает, что мы теперь на равных, и вопрос, изводивший меня несколько мучительных месяцев, вырывается прежде, чем я успеваю его осознать.
— Что у тебя со Светой?
— Со Светой? Ничего. Трахались пару раз. Очень давно, — отвечает он буднично, и я осаждаю вскипевшую было ревность: раз ему настолько все равно, значит, Света действительно не волнует его.
— То есть, ты легко к этому относишься и не придаешь особого значения постели?
— Я уважаю всех, с кем был и очень им благодарен, но какой толк в бессмысленной возне и короткой разрядке, когда пустота все равно не заполняется, а утром становится еще гаже. Секс — это чисто механические действия для удовлетворения физических потребностей. То, что происходит по любви, сексом я не называю. Это настолько личное, что о нем никогда не станешь трепаться.
— Да ты, оказывается, романтик! — от его искренности мои губы разъезжаются в тупой довольной улыбке, он криво ухмыляется в ответ:
— Разве? Я же вроде как циничный мудак.
— Циник — уставший романтик.
— Циник — тот, кто побывал в некотором дерьме, наелся его и теперь им кидается.
Мы вместе хохочем, и я незаметно стираю потекшую тушь. Юра под мухой и настроен благодушно. В ушах шумит от азарта, сердце изнутри колотит по ребрам: между нами дружба, доверие и понимание с полуслова. Если ступлю на запретную территорию, это не станет большой ошибкой, зато точно расширит границы дозволенного. А у меня в запасе желание, исполнив которое, он изрядно облегчит мое нелегкое существование.
Обгоняю его, разворачиваюсь, пячусь спиной вперед и пристаю:
— Значит, ты все об этой жизни знаешь?
— Знаю, что ничего не знаю! Но, тем не менее, знаю побольше твоего, — Юра многозначительно поднимает вверх указательный палец, но тут же опускает его и примирительно поясняет: — В силу возраста и опыта, а не ума. Я тупой, вообще-то. Так что не принимай на свой счет.