ушке. Но последовательные впечатления от продвижения по Мемориалу жертвам холокоста вызывают не ужас от дегуманизации, а острые ощущения сродни тем, что испытывают в Доме с привидениями. Любой дискомфорт, который мы могли бы почувствовать, сглаживается тем, что плиты и просветы между ними расположены вдоль прямолинейной сетки. Никак невозможно испугаться, растеряться, дезориентироваться, поскольку видовые коридоры мемориала проложены через предсказуемые и частые интервалы, возвращающие наш взгляд в город, бурлящий человечностью, – оживленные улицы, многолюдные тротуары, люди, спешащие жить, люди, живущие своей жизнью. В каком бы месте бетонного моря мемориала мы ни оказались, появляются визуальные оси, милосердно указывая нам путь к выходу, приглашая нас ознакомиться с еще одной улицей. Мы не чувствуем угрозы, не ощущаем себя в ловушке. Более того, поскольку мемориал является (как и было задумано) популярной туристической достопримечательностью, – люди скапливаются там, выгружают коробки с обедом на плиты пониже, дети перепрыгивают с одной на другую, – вы никогда не останетесь в одиночестве. Часто, и иногда почти буквально, вы входите в странное, хотя и дружелюбное, столкновение с другими посетителями.
Айзенман задумывал Мемориал жертвам холокоста, имея в виду воплощенные переживания и воплощенные метафоры. Беспокойство из-за недостатка стимулов. Бездушная логика прямоугольной сетки. Он полагал, что его намеренно однообразные плиты пробудят что-то из того, что переживали евреи в плену нацистов во время холокоста, когда они были не людьми, а номерами, были лишены человеческой сущности, когда они систематически уничтожались. Но намерения Айзенмана не транслировались в строительную реальность, поскольку использование в качестве основы сетки, вдоль которой расположены бетонные плиты, размывает именно то впечатление, которое должно было создать. Его попытка пространственно претворить смысл слов «гнетущий» и «однообразный» обернулась семантической противоположностью – «ободряющий» и «упорядоченный».
Мемориал жертвам холокоста не смог эффективно передать заявленный Айзенманом замысел по двум причинам. Он не принимает в расчет все разнообразие стимулов, которые будут обрабатывать люди, воспринимая этот памятник в реальной жизни. Проприоцептивно они бы чувствовали себя спускающимися, а плиты возвышались бы над их телами, но визуально они всегда могли бы использовать видовой коридор, чтобы восстановить чувство положения в пространстве. Также не учтено, что в городах здания, ландшафты и места – это не только формальные композиции, но и общественная жизнь, которую они вмещают и структурируют: он спроектирован так, словно каждый человек видит себя изолированно и никогда – в составе группы. В результате в Берлине нет мемориала жертвам зверского, ужасающего, изменившего историю геноцида. А вместо него есть огромное недоразумение, которое притворяется, что занято делом, когда дети весело прыгают по его плитам, парочки тайком целуются под прикрытием стен, а офисные работники устраивают посиделки на низких скамеечках, словно для этого поставленных. Посетители Мемориала жертвам холокоста, проходящие над этим городским местом отдыха, не могут не отметить несоответствие намерения и конечного результата.
Вместилища квинтэссенции автобиографических воспоминаний, или Как места становятся нами
Такие мемориалы, как созданный Айзенманом в Берлине, – материальные символы, которые люди задумывают и воздвигают с определенной целью, а именно чтобы увековечить память о значительном историческом персонаже, событии или институте, обращаются к человеческой памяти. Каковы же взаимоотношения человеческой памяти с объектами материального мира? Эффективны ли такие монументы и действительно ли имеет значение их дизайн? Человеческая память – особенно долговременная – одна из многих когнитивных областей, знания о которой существенно расширились в последние десятилетия. Когда-то ученые считали, что в нашем мозгу есть некий отдельный накопитель для долговременных воспоминаний, но теперь мы знаем, что это не так. Когда мы вспоминаем определенное событие из своего прошлого, мы обращаемся к образам, картинам и впечатлениям из разных систем сенсорного восприятия, рассредоточенных по многим участкам нашего мозга. Мы также знаем, что эти воспоминания, которые в сумме помогают нам восстановить наше прошлое, можно свести воедино, только связав их с нашими знаниями о физических местах и обстоятельствах. Иначе говоря, знание о том, как воспоминания консолидируются в мозге, показывает, что физическое окружение, в котором мы обитаем во время данного события, играет центральную роль в самом воспоминании. В современном мире, где наши среды обитания по преимуществу строительные, это означает, что здания, ландшафты, городские объекты, среди которых мы живем, находятся в центре наших автобиографических воспоминаний и, следовательно, ощущения собственной идентичности. Само наше представление о том, кто мы есть и были, неотрывно от представления о том, где мы были и находимся.
Воспроизведите в памяти безмятежное детское воспоминание, или победный момент юности, или ваш первый день на взрослой работе. Сосредоточившись на этом воспоминании, вы припомните, как себя чувствовали: ваше ощущение благополучия, когда вы вместе с обожаемым старшим братом проектировали и мастерили крепость из картонной коробки, ликование, когда учитель хвалил вашу работу перед всем классом, ваше жадное нетерпение доказать на первой работе, что вас не зря наняли. Теперь задайте себе вопрос: повисают ли эти воспоминания в пустоте? Скорее всего, нет. Вероятно, они приходят в обрамлении физических объектов и пространств: люди, с которыми вы были, картины, которые вы видели, звуки, которые слышали, тактильные ощущения, которые испытывали. Воскрешение автобиографического воспоминания включает ментальное воспроизведение места, где происходило вспоминаемое событие. Вот почему студенты показывают лучшие результаты, если экзамен проходит в помещении, где они изучали проверяемый материал.
Лишь недавно ученые смогли объяснить связь воспоминаний с местом. С точки зрения нейрофизиологии, автобиографические разновидности воспоминаний консолидируются, или готовятся для долговременного хранения, в части мозга, называемой гиппокампом, и прилегающей парагиппокамповой области. В сотрудничестве с другими областями мозга эти части мозга помогают нам ориентироваться в пространстве. Формируя такие воспоминания, наш мозг может использовать не только ту же общую область, которая позволяет нам идентифицировать место, но и те же самые нервные клетки – клетки места. Нейроны места помогают нам идентифицировать место и консолидировать долговременную память. Так, важный разговор, произошедший у вас с матерью по поводу человека, за которого вы хотели выйти замуж, или с вашим боссом по поводу продвижения по службе, мнемонически кодируется совместно с информацией о месте, где он происходил, – вы сидели в доме ваших родителей, на лестнице в передней; на кушетке вашего босса, напротив ее стола. Эта связанная с местом природа долговременной памяти может, в частности, помочь объяснить то, почему люди не сохраняют долговременных воспоминаний до трехлетнего возраста: только тогда формируются стратегии нашего ориентирования в пространстве.
Это, таким образом, еще один поразительный факт о человеческом познании, который существенно проясняет то, как люди воспринимают физический мир: мы не можем воскресить память о нашем прошлом, не представив по крайней мере некоторые детали места, в котором происходило вспоминаемое событие, – если не сознательно, то хотя бы неосознанно. Из этого следует, что связанные с местом впечатления образуют саму основу самоощущения и самоидентификации. Строительная среда является фундаментом, на котором строятся наше прошлое, настоящее и будущее «я».
Этот процесс, с помощью которого мы восстанавливаем наше автобиографическое воспоминание, предполагает также, что сенсорные составляющие, которые мы ассоциируем с этим воспоминанием, сильно повлияют на значение, которое мы придаем нашему новому окружению. Подыскивая новое место жительства, мы можем выбрать квартиру, где нам случится увидеть на полу квадрат солнечного света, потому что он пробудит воспоминание – со всеми сопутствующими ему ощущениями и впечатлениями – о сооружении крепости с вашим братом, когда свет позднего дня падал в окно под тем же углом. Эта бесценная картинка из прошлого наряду с чувством близости, которое вы испытывали, трудясь рядом с родным человеком, повлияет на ваше впечатление от нового места. И всякий раз, когда мы снова оживляем это воспоминание, мы усиливаем ассоциации между местом и событием, глубже впечатывая их в мозг, связывая существующее воспоминание с новыми внутренними и внешними стимулами. Таким образом наши впечатления, а затем воспоминания об этих впечатлениях, неизбежно и основательно запечатлеваются в средах.
Что означает это новое объяснение автобиографической памяти? Сказать, что строительная среда – это мы, будет всего лишь легким преувеличением. И разумеется, совсем не преувеличение – то, что строительное окружение определяет, кем мы являемся и как существуем в мире физически, социально и когнитивно, а также как мы строим и перестраиваем свою самоидентификацию. Пример из моей собственной жизни демонстрирует это. Большую часть своих первых четырнадцати лет я жила с родными в Принстоне, Нью-Джерси, на сонной улочке из построенных по авторским проектам домов, очень продуманно размещенных на засаженных деревьями участках в один акр с богатым ландшафтом. Мартин Л. Бек, профессор Школы архитектуры Принстонского университета, спроектировал наш дом, находясь под влиянием представления Фрэнка Ллойда Райта о современном доме как о территории мирного, спокойного приюта. Наша семейная резиденция, хотя и маленькая по вечно растущим пригородным меркам, была нежно любимым убежищем. Деревья, укрывавшие фасад, лишь время от времени позволяли увидеть переднюю лужайку и улицу с въездными воротами, глубоко погруженными в тень. Но с обратной, задней стороны дома панорама утопала в зелени. Сдвижные стеклянные панели от пола до потолка выходили на большой, полностью изолированный двор, из которого не было видно ни одного дома. Каждый из членов моей семьи ценил особое удовольствие от жизни в этом идиллическом окружении, скрытом от глаз соседей цветущими кизиловыми деревьями и магнолиями, форсайтиями и цветочными клумбами, которое в то же время находилось на расстоянии короткой неспешной прогулки от университета и от главной торговой улицы Принстона. Внутри обшитые деревянными панелями интерьеры дома испускали мягкое оранжевато-коричневое сияние, свободно расположенные пространства окружали центральное ядро с камином и лестницей, оставляя укромные уголки, где можно было посидеть, почитать или поиграть. Даже сидя в задумчивом одиночестве, мы всегда знали, где в доме находятся другие члены семьи.