Этот дом – мои родители продали его сорок лет назад! – до сих пор остается составной частью личности, которой я теперь являюсь. Ощущение привилегированности, которое мы все испытывали, живя в том принстонском доме, влияет даже сегодня на то, как я живу и что думаю о моем теперешнем окружении в Восточном Гарлеме, Нью-Йорк. В том доме в Принстоне у меня развилось острое сострадание к относительно менее счастливым обстоятельствам, в которых живут многие другие люди – а на самом деле бóльшая часть человечества. Я благодарна за сильное влияние хорошо спроектированного дома – за способность архитектора создать ощущение защищенности, непринужденности и благополучия; за умиротворяющее присутствие природы, о которой я узнала не из учебника, а из личного опыта. Тот дом был живым, окруженным природой: его общие пространства заливал дневной свет, наполняли непрерывно менявшиеся виды ландшафта, а тени создавали укромные места, в которых ребенок мог спрятаться. Одни мысли о нем наполняют мое тело теплым, расслабляющим ощущением благополучия.
Какими бы ни были ваши личные детские воспоминания, вы в вашем теле и в особенном месте собираете и скрепляете ваши сенсорные впечатления, мысли, эмоции и значение всего этого для вас как личности тогда и теперь. Если бы вы росли в гаитянской лачуге, или в нидемском Макменшенс, или в пентхаусе на Луне, вы были бы другим человеком, отличным от того, кто сейчас читает эту книгу. Очевидный и не столь очевидный вывод из этого следующий: многоэтапный процесс переживания и вспоминания строительной среды приводит нас к пониманию того, кем являемся мы и кем являются окружающие, – то есть на месте и в пространстве.
Это новое понимание автобиографической памяти имеет глубокое и разностороннее значение для того, как мы представляем человеческий опыт в целом и восприятие человеком строительной среды в частности. Если наше понимание окружающих, наше понимание мира и наше понимание самих себя столь неразрывно связаны с нашим физическим окружением, мы должны признать, что значение, которое играют строительная среда и ее дизайн в нашей жизни, обществе, политике, поистине безмерно. Когнитивная механика автобиографической памяти перемещает строительную среду внутрь нас, образуя внутреннюю архитектуру нашей жизни. Среды, которые мы создаем, – это отнюдь не фон или просто незначительная часть сценических декораций, которые мы можем игнорировать без всяких последствий. Они образуют реально существующие леса, используемые нами для когнитивного строительства себя как человека, окружающих как человеческих существ и наших с ними взаимоотношений. Неизбежно и логически следующий из этого вывод – революционен. В почти неизмеримой степени удручающее состояние наших строительных сред ухудшает и обедняет, всесторонне и реально, нашу жизнь, жизнь окружающих и жизнь наших сообществ.
Вот почему объекты, которые мы строим, должны быть не просто примитивными укрытиями. Они должны давать нечто большее, нежели удовлетворение базовых физических, биологических потребностей человека. Дизайн строительной среды воздействует на то, как мы ведем себя в настоящем и как поведем себя в будущем.
До сих пор мы говорили о строительной среде как о целом. Но строительные среды – это единства, состоящие из частей. На улицах есть бордюры, тротуары, ступени, уличные фонари и дорожное покрытие. Здания имеют окна, крыши, пороги, задние и передние стороны. Ландшафты могут быть городскими площадями, ботаническими садами, полями аэрации или местами отдыха с деревьями, скамейками, игровым оборудованием и фонтанами.
Понимание того, как они структурируют наши впечатления, наши когниции и нашу самоидентификацию, делает необходимым рассмотрение их также на микроуровне. В конце концов, все, что человечество построило и еще построит, служит человеку. А люди, населяющие здания, которые они построили, живут прежде всего в телах – телах, зависящих от земли.
Глава третьяФизиологические основы осознания
Мерюсь высотой
с высоким деревом
и нахожу, что я много выше,
ибо достигаю до солнца
своим оком,
достигаю до моря
слухом.
Ум и тело тесно взаимосвязаны, и это лучше других понимают те, кому приходилось ухаживать за кем-либо в последние годы жизни. Представьте старшего родственника, возможно, мать, которая прожила много лет в большом беспорядочном пригородном доме, расположенном в десяти минутах езды на машине от ближайшего супермаркета или банка. Она больше не может уверенно водить машину. Она больше не может легко подниматься по лестнице. Прошло уже около десяти лет с тех пор, когда она могла должным образом вести хозяйство. Разумным решением при ее ухудшающемся физическом состоянии был бы ее переезд либо в учреждение, где ей будут оказывать помощь, либо в съемную квартиру поблизости от вас.
Не поддавайтесь этому искушению, если можете. Пожилых людей лучше оставить в давно обжитом месте, чем перемещать в незнакомое окружение. Ваша мать не только будет счастливее в собственном доме, но, вероятно, и ее здоровье будет более крепким, даже если медицинская помощь, предоставляемая на новом месте, эквивалентна той, которую она получает сейчас. Более практично устроенный и удобно расположенный дом облегчит ее повседневные хлопоты, однако эмоциональное и физическое здоровье вашей матери будет ухудшаться быстрее. Почему? Потому что ее когнитивный опыт расставания с домом на долгое время разрушительно подействует на ее физическое здоровье. Ум и тело едины: то, что она думает о перемещении в новое окружение, перевесит прагматические выгоды, которые оно сулит.
В наши дни все основные отчеты о человеческом познании, как бы они ни разнились, основываются на интеграции, а не на разделении ума и тела. Наш разум тесно сплетен с телом, которое определяет форму и содержание мыслей: наши неосознаваемые когниции, схемы и метафорические ассоциации, которые мы формируем со временем, живя в наших телах, наши воспоминания, эмоции и осознаваемые когниции. Все наши когниции связаны с тем фактом, что мы обитаем в очень специфической разновидности тела, которым обладают люди, и человеческое познание происходит только как воплощенное познание. Но что именно мы подразумеваем, когда говорим, что познание воплощено?
Воплощенный разум
Взгляните на любое известное изображение человеческой фигуры. Я выбрала одно из моих любимых – фреску, изображающую изгнание Адама и Евы из Эдемского сада, итальянского художника эпохи Возрождения Мазаччо. На ней мы видим тела того типа, который не раз видели прежде, в том числе стоя перед собственным зеркалом. Сверху вниз, смотрим ли мы на Адама или на Еву, голова составляет около восьмой части от размера тела, которое выглядит более или менее симметричным относительно вертикальной оси от верха головы до подошв ног. Ноги и торсы Адама и Евы занимают больше всего места, а их кисти, пальцы и стопы – меньше всего. Каждый глаз – не больше таблетки.
Дизайн мест, в которых мы живем, может и должен увязываться с размерами Адама и Евы и особенностями человеческой телесности. Это неоспоримо. Как выразительно показал Мазаччо, обнаженным, дрожащим Адаму и Еве необходима защита в их суровом, навязанном мире: одежда, убежище или и то и другое. В их будущем убежище входы должны иметь такие высоту и ширину, чтобы вместить входящего человека максимального размера.
Но знание о том, что человеческие тела ориентированы вертикально и что каждое тело снабжено двумя ногами, двумя руками, двумя глазами и десятью пальцами, даст нам немногое, если мы хотим выяснить, как мы, с точки зрения когнитивной науки, воспринимаем себя – воплощенных в теле как источники действия и как объекты в месте с географическими координатами. Новые сведения о том, как мы думаем, наглядно свидетельствуют: наше восприятие своих тел отличается от их существования как объектов в мире. Иначе говоря, взаимоотношения наших мыслей и тел, в которых мы живем, не демонстрируют изоморфизма, предполагаемого телами Адама и Евы и тем, что мы видим, стоя перед зеркалом. Живя, мы воспринимаем жизнь не так, словно смотрим в зеркало. Мы смотрим на окружающее своими глазами, чувствуем его кожей, слышим ушами, передвигаемся по нему и размышляем над ним в моменты восприятия снова и снова. Простой пример: в нашем восприятии тела пальцы, совсем небольшие, играют более значительную роль, чем бедра.
Нагляднее иллюстрируют наше внутренее – и по преимуществу неосознаваемое – восприятие своих тел – точнее, схем наших тел – другие художественные изображения: смешных созданий, знакомых когнитологам и называемых гомункулами, т. е. «маленькими человечками». Гомункулы – не более чем топографическое представление двух смежных центральных участков нашего мозга, обрабатывающих сигналы от раздражителей, – моторной коры (справа) и двигательной коры. В сочетании сенсорный гомункул, отображающий наши сенсорные способности, и моторный гомункул, который отображает наши двигательные возможности, в трех измерениях отражают реальное место, которое наш мозг отводит для обработки сигналов, поступающих от разных частей нашего тела и о них. Строже говоря, гомункул – схематическое изображение поверхностей всего нашего тела и сенсорных способностей, как они представлены в постцентральной извилине правого полушария мозга.
Если мы сравним голову моторного гомункула, например, с той, что расположена на наших плечах, мы сразу же увидим, что пропорции первой чудовищно искажены. Моторный гомункул предстает перед нами с сильно выступающими вперед глазами и носом, гротескно увеличенными руками и ртом, который во много раз больше, чем ступни, – и все это забавно контрастирует с карикатурно щуплым торсом и ножками-спичками. (Сенсорный гомункул снабжен также ушами и гениталиями.) Именно так наш мозг воспринимает относительную значимость разных частей нашего тела в пространстве. Так, находясь в стандартно пропорциональных, как у Адама и Евы, телах, мы по преимуществу проводим наши дни как когнитивные гомункулы, уделяя гораздо больше внимания информации, поступающей от самых крупных с точки зрения сенсорики частей тела. Они содержат бóльшую концентрацию нервных окончаний. Наши глаза и уши дают мозгу значительно больше информации, чем наши голени. Наша восприимчивость к раздражителям из мест, изображенных большими у гомункулов, настолько остра, что малые места по сравнению с ней кажутся бесчувственными бревнами, – вот почему порез бумагой, болезненный для пальца, остался бы почти не замеченным для бедра.