Дети в классах, достаточно освещаемых дневным светом, лучше сосредоточиваются, лучше запоминают информацию, лучше себя ведут и показывают лучшие результаты при тестировании. Дневной свет существенно влияет на настроение людей (при условии, что его яркость и температура должным образом контролируются) и доказал свою эффективность в качестве паллиативного средства, смягчающего симптомы ментальных заболеваний, особенно у людей, страдающих биполярным расстройством и сезонными аффективными расстройствами. Если дневной свет помогает лечить больных, разве не сможет он восстановить эмоциональное равновесие любого?
Естественный свет, благо для физического и ментального здоровья человека, также облегчает социальные взаимодействия. Люди вообще не склонны замечать свое физическое окружение, тем более когда они общаются с другими людьми. Однако наша неосознаваемая восприимчивость к дневному свету и его смягчающим свойствам сохраняется. В одном исследовании людей разделили на две группы, создав идентичную социальную ситуацию. При этом одну группу поместили в более ярко освещенную комнату (1000 люкс белого света), а другую – в комнату с разной степенью приглушенности света. Люди в ярко освещенной комнате ссорились меньше, чем те, которые оказались в более темном помещении. Биологически мы так «подключены» к природе, что, помимо зелени и света, сильно реагируем на природные материалы, биоморфные очертания и отдельные топографические особенности. Среди них – те, которые оказались решающими для африканских саванн, где наши предки процветали на протяжении десятков тысяч лет: мягкие изгибы холмов, ровный напочвенный покров, петляющие дорожки, купы деревьев и кустарников, скрывающие освещенные поляны. Представьте нью-йоркский Центральный парк или вообще любой парк, включая тот, который окружает здание водолечебницы в Коннектикуте. Мы охватываем ландшафт, все его «перспективы и укрытия» одним широким взглядом, отмечая заманчивые места, которые он предлагает исследовать. Даже не думая об этом, мы определяем места, где можем спрятаться и отдохнуть, так же как перспективы, которые помогут нам отыскать воду и пищу. Какими бы ни были причины – эволюционная адаптация или прагматизм, – людей влекут ландшафты «перспектив и укрытий». Они ищут такие в реальной жизни, и им нравятся они, даже исчезнувшие, в пейзажной живописи Дж. М. В. Тернера, Альберта Бирштадта, художников-любителей, в фотографиях Энсела Адамса и тысяч коммерческих студий. Созерцание даже изображений природных ландшафтов улучшает физическое и психическое здоровье людей. Так что если ваш доктор или ваш босс не в состоянии прорубить окно в стене кабинета, то попробуйте повесить картину или обзавестись мебелью биоморфных очертаний из природных материалов. Это будет лучше, чем вообще ничего не делать.
Форма как средство влиять на восприятие: «глубокое почтение к миру природы» Луиса Кана при создании Института Солка
Конечно, использование зеленых насаждений, топографии и освещенности места и активация поведенческой схемы «перспективы и укрытия» предполагают нечто большее, нежели прорубание световых люков в потолке или развешивание горшечных растений по коридорам. Чтобы изучить диапазон путей, которыми мир природы может обогатить дизайн объекта, можно посетить один из величайших и любимых шедевров современной архитектуры – Институт биологических исследований Солка в Ла-Хойя, Калифорния, Луиса Кана. Джонас Солк – заказчик строительства института, носящего его имя, и создатель первой вакцины против полиомиелита, считал, что для прорывов в научных исследованиях необходимы как строгость научного подхода, так и свобода творчества, и тесно сотрудничал с Каном, воплощая в жизнь комплекс исследовательских лабораторий и кабинетов ученых, расположившийся на краю утеса, обрывающегося к Тихому океану. Институт Солка (испорченный в 1996 году очень нужной, но жутко банальной пристройкой) преднамеренно апеллирует к присущей людям биофилии явными и не вполне явными способами. Кан гармонично вписал комплекс в существующее окружение и прибег к схемам «перспектив и укрытий», представив различные аспекты родства человека и природы в тщательно продуманной последовательности сцен. Результатом стало захватывающее архитектурное переживание, объединяющее сиюминутное восприятие с воскрешением в памяти безграничного разнообразия природы.
Мы выходим к Институту Солка, приближаясь к нему с двух возможных направлений: с юга (зеркальный подход есть и с севера, но он редко используется) и с востока. С юга наш первый беглый взгляд на здание, которое отделяет от нас поросший травой холмик, являет нам голый бетонный монолит стены, прерываемый четырьмя выступающими бетонными призмами, в тени каждой из которых прячется небольшой вход. Такое впечатление, будто мы натолкнулись на стены средневековой крепости, одновременно и угрожающей, и интригующей. Мы не можем удержаться от вопросов: что за этой стеной? смогу ли я войти туда? а если смогу, то что увижу?
Если бы мы приближались к первоначальному, «допристроечному» Институту Солка с другой, восточной стороны, то начали бы путь к нему от стоянки машин на обочине оживленной Торри-Пайнс-роуд. Тогда впервые мы увидели бы комплекс за лиственной ширмой эвкалиптов (впоследствии вырубленных, чтобы освободить место для пристройки), разделяющих многорядную дорогу, с которой мы только что съехали, и сам Институт. Только выйдя из машины, мы уже оказались бы в мире природы, где здание бы только угадывалось по видимым ребрам симметрично удаляющихся блоков. Как и при подходе с юга, мы с первого же взгляда поняли бы, что это необычное здание. Вместо привычной для постройки формулы – большой объект, брошенный на землю, – архитектура здесь – просто трехмерная рама, кажущаяся функция которой – предварять ошеломляющую безмерность Тихого океана и неба над ним.
Присутствие вызывающей благоговение природы завладевает нашим вниманием. Симметрия двух лабораторных блоков выполняет ту же функцию, что и схема А: В: А: В на южном фасаде: архитектура спокойно заявляет о присутствии людей. Сдержанные, симметрично расположенные лабораторные корпуса невысоки, охватывают утес, акцентируют внимание на горизонте, так что, откуда бы мы ни начали осмотр, природа доминирует. Эти здания не топают ногами и не размахивают руками; нет ничего, что взывало бы: «Посмотри на меня!» Вместо этого соотношение этого места и размеров, объемов и сдержанных материалов зданий манит идти дальше, разведывать, исследовать.
Эти беглые впечатления от первоначального здания Института Солка предлагают легко воспринимаемые образы и паттерны, поскольку приспособлены к механизмам и – особенно – ограничениям человеческого зрительного восприятия. Часть визуального поля, в которой человек воспринимает предметы наиболее четко, называется фовеа, или центральная ямка, ее размеры составляют всего два градуса. Эта зона настолько мала, что ее полностью можно заслонить ногтем большого пальца, расположенным примерно в 36 сантиметрах перед глазами. Поскольку наши лицо и ступни ориентированы в направлении, которое мы называем «передом», чтобы увидеть то, что сзади или даже в шестидесяти градусах от этой фокусной точки перед нами, мы должны повернуть голову, или тело, или и то и другое. За пределами этого двухградусного конуса разрешающая способность нашего зрения на удивление низка, хотя вы можете не осознавать этого, поскольку ваш мозг, используя детали, накопленные в результате беглого осмотра и извлечения из памяти прошлых сцен, поставляет информацию, восполняющую то, чего не смог отметить ваш глаз. В любой момент бóльшая часть того, что человек, как он считает, видит в мире своим периферическим зрением, – паттерны, ритмы и элементы общей композиции – не более чем заполнение пустот воображением в сочетании с догадками о значении, основанными на мимолетных взглядах. В результате человеческое зрение совершенствуется в быстром извлечении смысла, нашей полезной способности получать важную визуальную информацию из нашего окружения так быстро (за двадцать миллисекунд), что буквально можно сказать «во мгновение ока», и когда мы понимаем суть сцены, мы вознаграждаемся небольшим выбросом нейромедиаторов, которые дают нам ощущение удовольствия. Комплекс Солка уступает своему местоположению, в то же время передавая ощущение порядка явно антропогенного происхождения путем повторения прямоугольных объемов на южном и восточном фасадах. Проектируя комплекс так, чтобы растворить его в местности и в то же время создать ощущение таинственности его предназначения, Кан умело управляет нашей эмоциональной реакцией на этот объект. Он словно говорит, обращаясь непосредственно к нам: «Забудьте о дороге. Вы входите в убежище у океана». И его он называл «миром внутри мира». Даже когда мы замечаем внутренний двор Института Солка, не архитектурные формы завладевают нашим вниманием. В симметрично расположенных парах светло-серых бетонных объемов Кан минимизирует то, что могло бы помешать нашему взгляду стремиться к центру этой композиции – тихоокеанскому сверкающему горизонту. Отвлекающие взгляд лестницы, окна, коридоры, двери – обычные архитектурные индикаторы человеческого присутствия и передвижения – по преимуществу скрыты. Эти методы делают архитектуру ненавязчивой: Кан последовательно отвлекает наше внимание от зданий, перенаправляя наш взгляд на залитую светом, овеваемую ветрами местность, к темной горизонтальной линии Тихого океана, к ясному великолепию синих небес Ла-Хойи.
Люди приспособлены для того, чтобы отслеживать изменения и аномалии в своем непосредственном окружении. Кан нарушает наше умиротворение при первом знакомстве с комплексом – сначала звуком: вода журчит в канале, прорезающем травертиновое мощение двора; фонтан, который его питает, производит гораздо больше шума, чем можно было бы ожидать от сооружения столь скромного размера. Время, кажется, замерло для всего, кроме звука воды, льющейся из отверстий, видеть которые мы не можем. Фонтан, напоминающий фонтаны в Альгамбре (Гранада, Испания) и в индийском могольском мавзолее среди садов, чуть шире длины человеческой ступни. Наши слуховые и проприоцептивные способности приходят в состояние боевой готовности: слыша звук струящейся воды, заинтригованные этой «световой линией», мы решаем войти во двор немедленно. Движется ли эта вода в канале? холодная ли она? поместится ли моя ступня в желоб, если поставить ее поперек? Кан спроектировал эту последовательность подхода, чтобы замедлить наше движение и сосредоточить наше внимание на содержательном смысле миссии Института Солка: биологических исследованиях, которые есть не что иное, как проникновение в глубокие тайны природы. Он делает это, умело управляя нашими зрительными, слуховыми и проприоцептивными когнициями, чтобы снова и снова перенаправлять наше внимание на природное окружение объекта: эвкалиптовые деревья, вид на океан за краем утеса, тепло солнечного света, отражающегося от белого голого травертина. Вот почему Кан, выступая перед аудиторией, говорил, что проектировал Институт Солка «из глубокого почтения к миру природы». «В нас заложено, – продолжал он, – почтение к стихиям, к воде, к свету, к воздуху – глубокое почтение к животному миру и миру природы».