— Я видела много неприятного в своей жизни, — пожимает плечами Мулагеш. — Сдается мне, ничего нового я сейчас не увижу.
Надар с очень серьезным видом обдумывает ее слова.
— Я… я не уверена, мэм.
5. Составные части
Сайпур может похвастаться огромным флотом, который контролирует практически все торговые пути во всех морях, но, даже если бы размеры нашего флота в два раза превысили нынешние, это все равно не шло бы ни в какое сравнение с морской мощью древнего Вуртьястана.
Мощь эта основывалась не на числе кораблей и не на числе воинов на их палубах — хотя цифры эти были впечатляющи. Основа мощи флота Вуртьи — невероятные свойства каждого судна вне зависимости от его размера. Корабли обладали колоссальной разрушительной силой. И хотя то, что вуртьястанцы бросались в битву с одним мечом и без щита, — чистая правда, правда и то, что связь воина с мечом была божественной по своей природе.
Меч вуртьястанца считался продолжением души воина, его сердцем — человек и оружие были связаны на самом высоком, если не метафизическом, уровне. А самое потрясающее заключалось в том, что меч всегда возвращался к хозяину, даже если тот бросал его как копье на поле боя или в воды открытого моря: меч быстро возвращался к руке, что кинула его, вне зависимости от того, что он пронзил или встретил.
Мечи вуртьястанцев представляли собой удивительное оружие: невероятно длинные и острые, вкупе со сверхчеловеческой силой адептов они наделяли носителя поражающей мощью, сравнимой с нынешней пушкой. Если верить описаниям морских сражений — а они весьма многочисленны и последовательны в изложении, этого у них не отнять, — крохотный вуртьястанский катер с горсткой адептов на борту мог бы с легкостью потопить сайпурский дредноут.
Как можно понять, связи души воина и меча придавалось огромное духовное значение. Если воин долго жил на свете, считалось, что меч превращался во вместилище его души, а тело становилось не чем иным, как придатком к оружию. Бытуют также рассказы о простых континентцах, обзаведшихся вуртьястанским клинком: в рассказах люди становятся одержимыми духом прежнего хозяина меча и гротескным образом меняют облик. Трудно сказать, насколько эти истории реальны; возможно, этот миф — лишь концентрированное в сюжете представление об отношениях, связывавших Вуртью и ее воинов: она требовала, чтобы они стали ее оружием, и они добровольно превращались в него.
Доктор Ефрем Панъюй. «Континентальная империя»
Они выезжают из крепости после полудня — двадцать человек верхом, Надар впереди. Давненько Мулагеш никуда не отправлялась на лошади: промежность и задница начинают немедленно жаловаться, а увечье тут же напоминает о себе — держать поводья одной рукой не слишком-то удобно. Однако тропы здесь такие, что машине не проехать.
На дороге спокойно. Мрачные ели практически смыкаются над ними своими лапами, с них капает влага. Вдалеке низкие облака медленно заволакивают Тарсильские горы, раскрашивая розовые пики в грязно-коричневые цвета. Потом горы и вовсе скрываются из виду.
Самое время в очередной раз спросить себя: «Турин, ты хоть понимаешь, во что ввязалась? За каким демоном ты потащилась на север, где тебя ждут расчлененные останки фермеров? Это как-то поможет в расследовании судьбы Чудри? Или разобраться с тинадескитом?»
Да нет, поможет. Как раз поможет. Что тут сказала бы Шара? Что-то вроде: хороший оперативник заходит к цели со всех возможных углов, ко всем втирается в доверие и слушает все, что ему хотят поведать.
Вот так, да, сказала бы Шара, будь она здесь. Так что не такая уж плохая ее посетила идея.
Но в то же время Шара могла бы выразиться и так: хороший оперативник не тратит свое и чужое, мать его, время. А Мулагеш, возможно, занимается именно этим.
По обеим сторонам дороги торчат странные высокие и гладкие стоячие камни. Причем расставлены они явным образом не случайно. Что-то их расположение друг относительно друга да значит. А вот провалившаяся арка или разбитая мощеная дорога, белые камни сплошь затянуты мхом… Милю спустя они натыкаются на развороченную до половины башню, взорванную изнутри какой-то чужеродной катастрофической мощью: кирпичи раскатились по склону холма, как выбитые зубы. Остатки и останки древней погибшей культуры…
А вот и вовсе нечто удивительное! И вполне знакомое, судя по виду… Над вершиной далекого холма торчат две гигантские каменные ступни, футов восемьдесят в длину и пятьдесят в высоту. Чудовищно огромную статую что-то разрушило по самые икры. Ступни босые, стоят на массивном мраморном постаменте, который частично ушел в землю, словно глина не выдержала веса колосса, некогда здесь высившегося. Однако никаких обломков не видать, как ни присматривайся: ни лежащей вдалеке мраморной руки или остатков плеча, никаких разбитых камней, усыпавших соседние холмы. И головы нет, хотя так и видишь, как из глины выступает потрескавшееся и размытое бледное лицо с пустыми глазами…
Мулагеш оглядывается на чудовищные ступни на пьедестале и интересуется:
— Мне нужно знать, что это было?
Надар отчеканивает:
— Мне — точно не нужно.
Запах Мулагеш учуяла до того, как все увидела: где-то поблизости горит мягкое влажное дерево. Панду утыкается в донесение.
— Тут так все запутано, что сам Колкан ногу сломит, генерал, — выдыхает он.
И указывает на одну из узких сельских дорог. Они объезжают пихтовый бор, и Мулагеш видит — вот оно. В вечереющее небо поднимается струйка темного дыма.
Они приближаются к месту в полной тишине. Фермерский дом низкий, с большим крыльцом, жиденький столб дыма встает откуда-то сзади. Но вот перед порогом… там торчит что-то странное: шесть тотемов, а может, декоративных деталей бледно-белого цвета. Бледно-белое насажено на колья. А еще эти штуки дрожат, словно вокруг них мерцает и переливается свет.
«Мне это не нравится», — думает Мулагеш.
Они подъезжают ближе. Так. У одного из тотемов явно есть груди, на другом курчавится волос, а воздух вокруг них дрожит, потому что по ним толстым слоем ползают и перелетают мухи.
— Ох, во имя всех морей… — с отвращением выговаривает Надар.
Это человеческие тела, точнее, их половинки, разрезанные от шеи до промежности и водруженные на колья. Анатомический театр какой-то… органы внутри все черные и сморщенные. Головы, руки и ноги аккуратно срезаны и сложены кучками между столбами, словно какой-то хворост… И да, несмотря на вонь и вываленные внутренности, это очень чисто, с подходцем, исполнено, аккуратно и выверенно сделано. Будто эти тела — какие-то овощи, которые вымыли и ошкурили для ужина…
Разглядев, что творится, солдаты в ужасе держатся подальше от дома. Надар быстро смекает, что к чему, поворачивается и приказывает:
— Берем это место под контроль. Панду, посмотри в лесу, не проходил ли там кто. Ты и ты — оставайтесь здесь и охраняйте ворота. Задерживайте любого, кого увидите.
Потом поворачивается обратно к жутким останкам и бормочет:
— Сраные станцы…
— Сможете подойти и осмотреть поближе? — спрашивает Мулагеш.
Надар вспыхивает:
— Да!
Мулагеш посылает лошадь вперед, Надар едет следом, и ей на глазах становится все хуже и хуже. Лошади начинают пятиться — запах, им не нравится запах.
— Как они… как они могли сделать такое? — спрашивает Надар.
— Очень аккуратно, похоже, — замечает Мулагеш, объезжая тела и разгоняя ладонями мух. — Они даже сумели отделить грудину от спинного хребта. А это не просто сделать — хотя вот с позвоночником пришлось потрудиться…
Надар отворачивается, ее рвет. Конь испуганно ржет.
— Водички дать? — спрашивает Мулагеш.
— Как вы можете просто смотреть на это? — Надар сплевывает и вытирает глаза.
— Да, такого я еще не видела, — мрачно произносит Мулагеш, присматриваясь к ближайшему телу. — Но похожее — видела, и не раз.
Она осматривает сложенные на траве отрубленные головы. Целая семья, сказал Панду. Да — жена и двое сыновей, оба подростки. Лица синие, искаженные смертными гримасами, глаза смотрят тупо и пусто, как у всех мертвых: словно им задали трудный вопрос, а они не могут найтись с ответом.
Мулагеш спрыгивает с лошади, отмахиваясь от мух, и подходит ближе. Тела раскромсаны и разделаны, однако никаких ран нет: ни от холодного оружия, ни от пуль. У одного из сыновей глубокий разрез в области ребер — но это не смертельная рана… Ноги и руки она не изучает — даже ее на это не хватает. Однако поверхностный осмотр показывает: там тоже нет ничего подобного.
— Их отравили, возможно, они задохнулись или что-то в этом роде, — говорит она вслух. — Или их рубили, и от этого они и умерли.
— Им головы отрубили, — мрачно говорит Надар.
— Может, так оно и есть.
Мулагеш осматривает половину обрезанной шеи — срез уже заветрился и посерел.
— Чистый удар. Либо с одного удара отрубили, либо резали медленно. Так или иначе, это все непросто осуществить. Люди не стоят смирно, когда с ними такое делают. У мальчика какая-то инфекция на коже, что-то гадкое… Но я не уверена, что это как-то связано с убийством.
— Не могли бы вы… не могли бы вы отойти? — просит Надар. — Вас мухи облепили.
Мулагеш идет через тучу жужжащих насекомых.
— Панду сказал, жертв четверо.
— Что?
— Когда рапортовал. Сказал, что семья из четырех человек. Где четвертый?
Они объезжают дом и находят четвертое тело. Оно лежит лицом вниз среди клевера. Мужчина примерно сорока лет, но на теле — никаких следов насилия. Вообще никаких. Мулагеш снова спешивается, осматривает его с ног до головы, затем приседает на корточки, берется здоровой рукой и переворачивает тело на спину.
Застывшее белое лицо смотрит в небо. Бледная кожа трупа, жуки везде ползают — бр-р-р, вот один побежал изо рта в ворот рубашки, — но никаких порезов, ударов и прочего. На горле, правда, странная татуировка. Нет, не на горле, она идет вокруг шеи. Рисунок выполнен зелеными чернилами, что-то похожее на косичку.