И тут у Мулагеш что-то щелкает и переключается в голове:
— Так вот почему ваша штаб-квартира выглядит отнюдь не как временное сооружение?
— Прошу прощения?
— Вы говорите, что построите порт за два года. С чего бы вам возводить такое сооружение, если вы не хотите остаться здесь надолго.
— И как вы себе это представляете?
— Вы тоже хотите получить кусок пирога, — говорит Мулагеш. — Гавань — это краткосрочный проект. Но если вы займетесь поставкой грузов вверх по Солде — о, тут вас ждут миллионные прибыли!
Сигню безмятежно улыбается:
— Хм… Вы очень умны, генерал. И хотя некоторые из этих проклятых вождей пытаются выдоить нас сейчас, угрожая передать часть прав на поставку грузов другим компаниям… Но они забывают, кто будет контролировать устье.
— Мне вот интересно, главный инженер Харквальдссон, — говорит Мулагеш, — вы даже когда писаете, интригуете и вешаете лапшу на уши?
— Я также играю роль посла тех, кто расчищает гавань.
И она наклоняется вперед, прислушиваясь.
— Кстати, о гавани…
— …эти убийства совершили не наши соплеменники, — орет внизу тоненькая женщина. — И люди не приложили к этому руку! Ни один вуртьястанец не способен на такое, уверяю вас! Это проклятие, божественное наказание за святотатство, за то, что делают с наследием наших предков!
— Я так понимаю, миссис Балакилья, — говорит Бисвал, — вы имеете в виду гавань?
— Дрейлинги со своими огромными машинами скребут самые кости нашей древней культуры! — кричит женщина. — Они пробудили силы, которые до этого спали! Божественное оскорблений не спускает, и мы заплатим за это великую цену!
Бисвал кивает:
— Благодарю, что высказали свое мнение, миссис Балакилья. Однако я вижу, что на балконе стоит главный инженер Харквальдссон, возможно, она прокомментирует ваше выступление.
Все головы поворачиваются к Мулагеш и к Сигню. Генерал привыкла быть в центре злого внимания толпы, но даже она поеживается от стольких гневных взглядов. Но вот группа племенных вождей, все со светло-желтыми татуировками на шеях, поднимается и уважительно, так, словно честь отдают, приветствует их.
Возможно, они приветствуют так именно Сигню, которая стоит у перил балкона и громко и четко отвечает:
— Я засвидетельствовала перед этим собранием — а некоторым даже и показала, — что ЮДК перевозит со дна Солды в море лишь заиленный камень. Мы предприняли все усилия, чтобы удостовериться: в бухте нет никаких архитектурных сооружений. Мы вычерпываем лишь песок, наносы ила и мусор — более ничего. Если мы обнаружим какой-то артефакт или другую имеющую культурную ценность вещь, мы незамедлительно уведомим об этом собрание.
— Это ложь! — кричит тоненькая женщина, как ее, Балакилья.
Собрание тут же взрывается воплями.
— Уверяю вас, — спокойно говорит Сигню, — это не ложь.
А вот теперь слышно, как кто-то громко орет:
— А это еще кто там сидит?
Все замолкают, хмурятся и оглядываются, чтобы посмотреть, кто кричал. Это оказывается кривоногий мужчина с растрепанной бородой. Он вспрыгивает на скамью и тычет пальцем в Мулагеш:
— А это еще кто рядом с вами? С деревянной рукой?
— Вот дерьмо, — бормочет Мулагеш, глубже откидываясь в кресле.
Тут кто-то еще кричит:
— Разве это не та офицер, что была в Мирграде, когда убили Колкана?
Балакилья с победным выражением орет:
— Видите? Видите? С чего Сайпуру присылать сюда помощницу убийцы бога? Они боятся возмездия! Зачем она здесь? Да затем, чтобы защитить их от мести Вуртьи!
— Я… пожалуй, пойду, — говорит Мулагеш, вставая. — Похоже, мое присутствие здесь вредит делу.
— Уйдете, — не соглашается Сигню, — и у них возникнет еще больше вопросов.
— Она уходит, ибо я сказала истинную правду! — орет Балакилья и быстро шагает в центр зала. — Она боится правды и потому бежит от нее!
— Вот видите? — говорит Сигню.
— Генерал Мулагеш. — Бисвал поднимает на нее взгляд. — Возможно, вы сумеете в двух словах опи…
— Она здесь, чтобы расправиться с тем, что осталось от нашей культуры! — орет Балакилья.
— Она здесь, чтобы заставить нас склониться перед сайпурскими надсмотрщиками! — выкрикивает кто-то еще.
— Ох, ради любви к… — Мулагеш подходит к перилам балкона. — Вы хотите знать, почему я здесь? Здесь, а не где-нибудь еще?
— А вот и скажи нам! — кричит снизу какой-то мужчина. — Расскажи!
— Отлично, — рычит Мулагеш. — Я тут отпуск провожу, тупые вы сукины дети!
В галереях повисает гулкое молчание. Мулагеш разворачивается и уходит. Уже на пороге ее настигает чей-то тихий голос:
— Она сказала — в отпуске?
Мулагеш мрачно сидит в коридоре и ждет, когда окончится собрание. Галереи производят на нее странное впечатление: она чувствует себя внутри выбросившегося на берег кита, над головой у нее белые ребра крыши и хребет, увитый цветочным орнаментом. Громогласные выкрики, доносящиеся из зала, становятся рокотом волн, и потому ей кажется, что она действительно попала в брюхо какому-то подводному левиафану.
От скуки она начинает прохаживаться вдоль стен Галереи и посматривать, что тут выставлено. Очень похоже на какой-то музей. Она идет дальше по коридору, безразлично переводя взгляд с одного экспоната на другой. И сразу же понимает: это не просто предметы искусства.
Первый экспонат — большой округлый стоячий камень. Согласно аннотации, он был изрезан святым Жургутом, когда тот находился в состоянии экстаза. Камень словно пилой обработали, точнее, его рубили и рубили. Много раз подряд. Но он все равно не треснул.
Далее в аннотации говорится:
«Взяв в руки скованный Вуртьей меч, святой Жургут впал в экстаз, вошел в состояние совершенной битвы, и этот камень первый познал силу его клинка. Вуртьястанские клинки имели много применений, кроме собственно боевых действий: в летописях сказано, что древние вуртьястанские мечи могли разговаривать между собой, служа проводниками для мыслей и слов. Практически каждый житель древнего полиса обладал таким мечом, и многие записи свидетельствуют, что человек и оружие становились нераздельны. К несчастью, ни один вуртьястанский меч не дошел до наших дней».
— Тоже мне трагедия, — бурчит Мулагеш.
Однако это еще ничего, а вот при виде следующего экспоната ее охватывает смутная тревога.
Она останавливается и внимательно разглядывает эту вещь. И хорошо, что никого нет рядом, не хватало только заистерить перед всеми…
Следующий экспонат под стеклом — каменная маска на тонкой стальной спице. По сравнению с другими выставленными вещами маска кажется маленькой, правда, она выше и шире обычного человеческого лица. А еще она слишком круглая — а человеческий череп все-таки овальной формы. Но самое тревожное — это лицо: глаза маленькие и чересчур широко и низко посажены, над ними нависает огромный лоб со странным толстым рубцом посередине. Рубец переходит в крохотный, едва намеченный нос без ноздрей, а внизу — два ряда острых как иголки зубов, эдакая пародия на человеческий рот. По краям маленькие дырочки, через которые, вне сомнения, пропускали шнур, привязывая маску.
Впрочем, эта маска — не настоящая. Определенно. Но Мулагеш видела много рисунков и набросков, ибо эти маски до сих пор омрачают воспоминания сайпурцев. Маски — настоящие, сделанные из стали и кости — столетиями присутствовали в жизни сайпурцев. До самой Ночи Красных Песков.
Каждый сайпурец смертельно боялся проснуться и увидеть такое лицо за окном. Они были везде — на каждой дороге, реке и в каждом порту — бесстрастные лица, пристальные взгляды. Мулагеш рассказывали, что эти люди (если можно назвать людьми таких существ) надевали маски, отправлялись в сайпурские трущобы по ночам, когда все спали, и бросали в открытые окна металлические жетончики, похожие на монетки. Вот только это были не монетки, а кругляши, на которых были вырезаны те самые маски. Сайпурцы просыпались, обнаруживали ухмыляющиеся черепа величиной с ладошку — они лежали на полу, на столах, везде — и понимали, что им хотят сказать: «Мы были здесь. Вы — никто. Вы ничего не сможете от нас скрыть».
Тяжело дыша, Мулагеш смотрит на аннотацию:
«Глиняная реконструкция маски вуртьястанского адепта».
И больше ничего. Собственно, а что тут могло быть? Что можно еще рассказать о них…
— Это, конечно, не оригинал, — говорит Сигню за ее спиной.
Мулагеш разворачивается — да, вот она, быстро шагает к ней по залу.
— Да уж, мать твою, не настоящая, точно. Только настоящей нам не хватало…
— Они уже заканчивают, — говорит Сигню. — Бисвал и Рада вот-вот выйдут — вам недолго ждать. — Она останавливается, глядит на маску и спрашивает: — Генерал, а что вы видите, когда смотрите на эту вещь?
— Я вижу миллионы замученных и убитых, — отвечает Мулагеш.
Сигню хмыкает и кивает — мол, понимаю ваши чувства.
— Почему вы спрашиваете? А вы что видите?
— Культуру, в которой поклонялись смерти, — говорит Сигню, — и тех, кто смерть нес с собой. Их предков. Кстати, вуртьястанцы верили, что в того, кто возьмет в руку меч древнего адепта, переселится душа прежнего хозяина. То есть вы перестанете быть собой и превратитесь в него.
— Не очень-то приятно, хм.
— Да, для них меч был вместилищем души. Сделаешь это — и потеряешь свою душу навеки. Но мне рассказывали, что так поступали лишь от отчаяния. Но они восхищались не только предками. Они также уважали врагов, если враги того стоили. Вот почему сейчас, после вашей вспышки гнева, в зале настало полное умиротворение.
— Да? Вы хотите сказать, что я вам помогла?
— Конечно, — отвечает Сигню. — Вуртьястанцы уважают тех, кто проявил себя в бою. Вы — не просто ветеран, вы сражались с самим богом. Они восхищаются вами, генерал, хотя и ненавидят тоже. Поэтому они растерялись. Я думала, Бисвал как раз для того вас и позвал, разве нет?
Мулагеш склоняет голову к плечу — интересная мысль, да.
— Хм. Возможно, вы правы. Кстати, о восхищении… Почему те люди встали, когда вы начали говорить? А некоторые даже чуть ли не честь отдали.