— Это все наследие древнего Вуртьястана, — вслух говорит Мулагеш. — Они ведь подняли их со дна, не правда ли?
А ведь Сигню утверждала, что с глубины они поднимают лишь ил и строительный мусор. А эти статуи — да они кажутся только вчера изваянными! А почему никто о них не знает? Странно это все…
Хотя… хотя она понимает, почему никто не знает о происходящем. Вот черный шар, который против всех законов физики удерживается на тоненькой мраморной колонне. При виде его волосы на руках Мулагеш встают дыбом. На шаре — бесчисленные отпечатки рук, словно кто-то поддерживает его со всех сторон, и из глубины души всплывает мысль: а ведь этот шарик до сих пор держат, до сих пор прикладывают к нему ладони — просто поддерживающие стали невидимками…
Это все за милю попахивает Божественным. А чего больше всего боится цивилизованный мир? Правильно, слухов о возрождении Божественного в Вуртьястане.
А вот следующая статуя вызывает в Мулагеш чистый, беспримесный ужас. Над ней нависает массивная фигура адепта Вуртьи. В руке у него — гигантский меч, на плечах и на спине топорщатся рога и кости, а на лице — та самая маска с едва намеченными человеческими чертами, тут же напоминая Мулагеш о посетивших ее в шахте видениях. На адептах была такая же броня, и выглядела она так, словно проросла в тело. А еще Турин вспоминает и догадывается, что доспех этот питается кровью, и чем больше ее носитель убивает, тем быстрее этот доспех растет. На каменном гиганте броня разрослась так, что под ней с трудом угадывается человеческое тело — возможно, оно также мутировало… Очень хочется надеяться, что статуя несколько преувеличивает реальные размеры — это чудище на четыре добрых фута выше обычного человека.
А что там на постаменте у нас написано? Ага. «Жургут».
Мулагеш вытаскивает свою папку и смотрит на запись, сделанную в комнате Чудри. Ту самую, за авторством самого Ефрема Панъюя.
Клинок и рукоять имели разные значения для вуртьястанцев. Клинок символизировал атаку, нападение, агрессию, в то время как рукоять в виде отрубленной руки сына святого Жургута была символом жертвенности.
— Вот этот монстр — святой у них? — вслух удивляется Мулагеш.
Жуть какая… Чудовище с торчащими отовсюду рогами, костями и зубами — да такое в страшном сне не увидишь… А представить, что такое вот встретится тебе в яви — это… это…
— Кошмар, — шепчет она.
Что там говорила Гожа? Устрашающе огромная фигура, выходец из кошмарного сна…
Мулагеш выключает фонарь и прикрывает глаза, чтоб дать им привыкнуть к темноте.
А потом снова разглядывает статую Жургута — из темноты проступает что-то человекообразное и усаженное иглами.
— Человек из шипов, — тихо говорит она.
Неужели это оно? Неужели человек, которого Гожа рассмотрела на поляне с угольными кучами, был облачен в доспехи адепта Вуртьи? А ведь Турин сама считала, что эти убийства носили ритуальный характер. И доспех адепта мог составлять часть ритуала, каким бы он там ни был…
Но Гожа еще сказала, что человек тот внушал ужас своим ростом и совсем не походил на обычного вуртьястанца. Но таких людей больше нет! Чтобы разрастись до подобных размеров, необходимо вмешательство Божественного.
А еще эти тела на ферме, изуродованные так же, как восемьдесят лет назад сайпурские рабы.
Так. Неужели правда? Неужели вполне реальный адепт Вуртьи совершил все эти жуткие злодеяния? А как такое чудище пережило Миг?
И тут раздается громкое лязганье, эхом отдающееся среди статуй. Цех заливает ярким белым светом — включились электрические лампочки на стенах.
— Какого…
За ее спиной раздается скрежет металла. Мулагеш оборачивается — так и есть, огромная железная дверь начинает приоткрываться.
— Твою мать, — бормочет Турин и прячется за постаментом.
И прислушивается.
Кто-то говорит. Еще она слышит чьи-то шаги. Их несколько, этих людей, ноги их чавкают в грязи.
Сигню произносит:
— …я не понимаю, из чего сделана облицовка. Это не обычный камень. Что бы это ни было, оно не похоже на статуи, которые лежат у берега Солды. Так или иначе, но есть два типа изваяний, служившие двум разным целям. Одни использовались для чего-то. Другие были чисто декоративными. Те, что лежат у берега, — декоративные, их ваяли из обычного камня. И этот камень подвергся эрозии с годами и в результате смены климата. А эти… М-да. Они прочнее. И тяжелее. Сколько ни старались, даже кусочка не удалось от них отбить. Мы даже для анализа ничего не можем отколоть. Видимо, тут дело в том, как их изготавливали. Нам такого еще не попадалось. Мы также предполагаем, что они не божественного происхождения, потому что они бы рассыпались в прах, когда Вуртья умерла. Похоже, древние вуртьястанцы хранили многие тайны — и это помимо того, что делалось с непосредственно божественной помощью.
Мулагеш осторожно высовывает голову — Сигню разговаривает с богато одетым дрейлингом. На нем темно-красные одежды, на голове — церемониальный убор — меховая шапка, обильно расшитая золотом. Сигню стоит бледная, зажатая. Она явно не в своей тарелке, куда только подевалась ее былая харизма.
Не очень понятно, почему она так обеспокоена присутствием этого человека. На том белые меховые перчатки, белые меховые сапоги и белый меховой пояс — с виду обычный щеголь. И тут человек поворачивает голову, чтобы поскрести щеку, и Мулагеш видит блестящий золотой кругляш, прикрывающий один глаз.
Во имя всех морей. Это же Сигруд.
Она продолжает изумленно разглядывать его смешную богатую одежду, золотые кольца на руках, свисающую с шеи цепь.
Проклятье, да он как на парад нарядился!
Мулагеш с трудом сдерживает смех. Кому сказать, что этот хлыщ — доверенный агент Шары Комайд, на счету которого бесчисленное количество убийств!
И тут он начинает говорить — и да, голос не изменился: басовитый и хрипловатый, словно вымоченный в темном эле.
— А для чего, — медленно говорит он, — они предназначались?
— Что? — сердито переспрашивает Сигню. — Статуи?
— Да, — говорит он. — Ты сказала, что они для чего-то использовались. Так для чего?
— Да мы понятия не имеем! Понятия не имеем, что они там делали или делают до сих пор!
В голосе слышатся злость и нетерпение, и ответ звучит грубо. Сигню спохватывается и продолжает уже спокойнее:
— Мы заметили, что на всех статуях вырезаны имена, иногда не на самом заметном месте. Кто-то полагает, что это что-то типа памятника над могилой усопшего. А другие похожи на маленькие саркофаги. Вот здесь стоит такой — весьма скромный, похожий на коробку, но мы ничего в них не нашли. И непонятно, как там тело могло лежать. Зато ясно, что там было… оружие.
— Оружие?..
— Да, в каждом лежало оружие. В каждом таком саркофаге есть небольшое возвышение, на которое, как мы поняли, укладывали меч. Но их мы не нашли. Наверное, они исчезли во время Мига, а возможно, их смыло морем, когда древний город пал.
Сигруд некоторое время молча разглядывает изваяния. Воспользовавшись паузой, Сигню продолжает:
— Благодаря нашему контакту в крепости нам удалось получить список тестов на божественное. Это такие методы, с помощью которых можно определить, есть ли следы божественного в… вещах. Или предметах. Все изваяния обследованы, и все с отрицательным результатом. Этого должно быть достаточно, разве нет?
Сигруд молчит.
— Разве нет? — зло спрашивает Сигню.
— Я слышал, — спокойно говорит он, — что однажды в тебя стреляли.
— Что?
— Кто-то в тебя выстрелил. Пуля срезала прядь волос. Это правда?
— Ах, это. Ну да, это случилось некоторое время тому назад. Но мы с тех пор усилили охрану.
— А взрывчатка? Вы рассматриваете ее как потенциальную угрозу?
И он смотрит на Сигню, и единственный его глаз странно поблескивает.
— Да, — коротко и сердито отрезает Сигню. — Но это все безосновательные страхи. Итак. Вернемся к теме нашего разговора. Наша служба безопасности справляется с охраной объекта. Если бы мы допустили ошибку, главы племен потребовали бы передать им статуи. Так что план мой заключается в том, чтобы использовать изваяния как дополнительный рычаг давления на глав племен: они нам — право пользования гаванью, мы им — статуи. В противном случае мы поставим министерство в известность, и, поскольку это Вуртьястан, я уверена, что министерство конфискует их и отправит на экспертизу. Длительную весьма. И в результате они так и останутся в руках сайпурцев.
Молчание.
— Как ты считаешь, хорошая это стратегия? — спрашивает она. — Или ты хочешь… что-то в ней поменять?
Сигруд продолжает молчать.
— Так как? — не выдерживает Сигню.
В конце концов он пожимает плечами:
— Я в тебя верю.
Сигню изумленно смотрит на него. Изумленно и подозрительно.
— Ты… веришь в меня? То есть ты считаешь, что это хорошая идея?
— Я этого не говорил. По мне, так это дерьмо лучше выбросить с концами в океан. Я ненавижу божественное, дохлое оно или живое. Но ты — не я. Ты — это ты. И если ты думаешь, что идея хорошая, что ж, поступай, как считаешь нужным.
Сигню так опешила, что долго не может найтись с нужными словами:
— Почему?
— Почему что?
— Почему ты разрешаешь мне сделать это, хотя считаешь, что это плохая идея?
— Потому что… — тут Сигруд испускает глубокий вздох, — я думаю, что у тебя получится.
— Что-то ты не очень-то этим обрадован.
Сигруд снова молчит в ответ.
— Я терпеть не могу, когда ты отмалчиваешься, — говорит Сигню. — И да, эти игры в молчанку вовсе не лучшая тактика.
— Дело не в тактике. Я просто не знаю, что сказать. — Тут он снова замолкает. — Я хотел спросить… Сколько раз тебя уже пытались убить?
— Зачем тебе это знать?
— Потому что я хочу знать.
— Это неважно.
— А я думаю, что важно.
Сигню презрительно фыркает.
— Значит, уже несколько раз. Ты считаешь, оно того стоит? — спрашивает Сигруд. — Что это нормально — рисковать своей жизнью ради стройки? Если ты погибнешь на этих берегах, под этими кранами, ты посчитаешь, что жизнь прожита не зря?