— Я так понимаю, это вы взломали ящик с ключами в заправочном цехе, угнали грузовик и перелезли через стену?
— Почему это сразу — угнала? Я не выезжала с парковки.
— Знаете, а вас могли подстрелить.
Сигруд встает:
— Так, не…
— А вы попробуйте, — говорит Мулагеш. — А потом попробуйте объяснить, где меня подстрелили. Вот смотрю я вокруг и думаю: вы по уши в дерьме, главный инженер Харквальдссон.
— Вы же сайпурка. Я так и думала, что вас встревожит такое количество божественных артефактов — пусть даже их хорошо охраняют.
— Именно так. И да, как сайпурка я думаю, что вы поступили очень хреново, не рассказав нам об этом. Хотя… Я так понимаю, что это ваш козырь в рукаве. Отдадите его — и как вам продолжать дальше переговоры с племенами?
Сигню морщит лоб, пытаясь понять, как Мулагеш удалось разгадать ее план.
— Я тут пряталась, — говорит Мулагеш, обводя сигариллой цех. — И все слышала.
Сигню заливается ярко-розовой краской.
— Да как вы посмели! Это… это… — И она оглядывается на отца. — Ты что, так и будешь молчать?
Сигруд пожимает плечами с удивленным видом:
— А что, по-твоему, я должен сказать?
— Что-нибудь авторитетное! И полезное! Для начала, да! Ты еще спрашиваешь, что ты должен сказать, поди-ка! Эта женщина подслушала приватный разговор!
— Не то чтобы это был ваш семейный секрет, — говорит Мулагеш. — Или конфиденциальные корпоративные сведения. Это, главный инженер Харквальдссон, угроза национальной безопасности. Все это демоново кладбище.
— Но это же просто статуи! — с негодованием восклицает Сигню. — Мы протестировали их на божественность, все результаты вышли отрицательными! Если бы мы нашли хоть след божественного присутствия, я бы немедленно поставила в известность крепость!
— Да, и эти тесты вам подогнал кто-то из крепости, — говорит Мулагеш. — Вы же, наверное, не захотите, чтобы я разоблачила человека, который был с вами в контакте?
Сигню слегка бледнеет:
— Это не имеет никакого отношения к Сумитре Чудри.
— Вы так в этом уверены? А может, у вас есть еще какие-нибудь секреты от меня, Сигню? Или это был единственный? Потому что, если я шепну на ушко Бисвалу о том, что здесь происходит, он вашу стройку по камушку разнесет. Просто на всякий пожарный случай.
Сигню так и стоит с открытым ртом, не зная, как быть дальше.
— Эта… эта женщина подвергает риску нашу страну! Все провалится в тартарары, если мы оплошаем с работами в гавани! И ты и дальше будешь стоять и смотреть?
— Ты умная девочка, Сигню, — говорит Сигруд. — Поэтому должна понять: тебя загнали в угол. Если у тебя есть что сказать — скажи ей.
Сигню в отчаянии вздыхает:
— Я рассказала все, что знала, о Сумитре Чудри. Я никогда ничего не скрывала!
— Посмотри мне в глаза, — говорит Мулагеш, подступая ближе. — И повтори мне это.
Ледяные глаза Сигню ярко вспыхивают:
— Я клянусь, генерал. Я клянусь.
Мулагеш некоторое время пристально смотрит ей в глаза, затем кивает:
— Ну хорошо. Я тебе верю. Пока.
— А… а статуи… вы ведь…
— Не буду о них шептать на ушко? Не знаю, я еще не решила. У меня и так забот полон рот, так что я не хочу дополнительных осложнений.
— Я так понимаю, нам придется довольствоваться этим. Пока, во всяком случае. А теперь, если мы уже закончили угрожать друг другу, можно я отведу отца на встречу с Бисвалом? И где твоя шапка?
Сигруд пожимает плечами:
— Ветром унесло.
— Ну ладно. Мы подыщем тебе другую. Идем. Нам пора.
Все трое направляются к выходу из цеха. Сигруд кашляет и что-то бормочет про то, как он бы с удовольствием побыстрее оказался в штаб-квартире и лег спать.
— Твои комнаты уже готовы, — сердито отвечает Сигню. — Мы разместим тебя в сьюте под маяком.
— О, — говорит Сигруд.
— Это лучшие комнаты в здании, — сообщает она.
Вот как у нее так получается — вроде бы пару слов всего сказала, а как злобно.
— Мне это вовсе не нужно, — возражает Сигруд. — Приходилось мне спать в местах…
— Я знаю, — отрезает Сигню. — Но это не имеет никакого отношения к делу. К делу имеет отношение то, что ты довкинд и все ждут, что мы примем тебя как положено. Если бы я тебя отправила в стандартную комнату в рабочем общежитии, они бы подумали, что я не выказываю тебе должного уважения.
— Тогда… тогда я скажу им, чтобы не смели так думать! — резко возражает Сигруд. — Я скажу им — пусть своим делом занимаются!
— Так тоже нельзя делать! Они подумают, что ты меня выгораживаешь! Это раньше ты был никто, а сейчас… сейчас люди ждут от тебя великих дел!
— Ты прямо как твоя мать, — бормочет Сигруд.
— Если это значит, что я умная, то да, я как мама и считаю это компли…
Мулагеш перестает вслушиваться в их разговор. Она еще не была в этой части цеха, потому не видела массивную, футов пятнадцать высотой статую у железной стены. Самый вид ее заставляет Мулагеш встать как вкопанная. И сердце словно пронзает острой льдинкой.
Она тут же ее признала. Еще бы нет! Ведь именно ее, точнее, ту, с которой статуя была изваяна, Мулагеш видела той ночью: как она вставала из моря и клала огромную ладонь на утесы. И даже жуткие сцены на нагрудной броне врезались ей в память — она видела их, эти ужасы, вздымающиеся стеной перед ее ошеломленным взглядом.
— Вуртья, — шепчет Мулагеш.
Она застывает перед статуей. Изваяние такое бледное, что кажется — лунный свет пронизывает его насквозь, будто статую слепили из белейшего и чистого снега. Она стоит на постаменте, а у ее ног — купель, такая большая, что кажется ванной на львиных лапах. А на постаменте выгравированы все титулы:
Интересно, кто мог поклоняться такому чудищу. Даже не верится. А потом Мулагеш понимает: она так считает потому, что они, сайпурцы, победили. Как однажды в один из пасмурных жестоких дней Желтого похода сказал Бисвал: «Война — это ад, такой, что ни божествам Континента, ни их поклонникам даже и не снился. Ад требует от нас вести себя сообразно себе. И те, кто принимает его таким, какой он есть, — тот и победит».
Вуртьястанцы, похоже, с удовольствием принимали его таким, какой он есть. Они поклонялись ей, сделали из этого национальную идею, создали целую культуру, опирающуюся на всегдашнюю готовность вступить в бой и вести жесточайшую войну. И они сделали это и потому раз за разом побеждали. Они пережили Войну Божеств и захватили практически всю обитаемую землю.
Конечно, они любили ее. Да, она была жестока и не знала жалости, однако помогла им победить.
Мулагеш делает шаг вперед, разглядывая холодное спокойное лицо. Она припоминает, что где-то слышала: Вуртья никогда не разговаривала — ни с другими Божествами, ни со своими верными. Но ей и не надо было говорить — достаточно посмотреть в это лицо, и ты сразу поймешь, что тебе нужно…
И тут она замечает, что перед статуей что-то движется. Какое-то дуновение воздуха, похожее на горячий бриз, словно на земле разложен невидимый костер. Она прищуривается, чтобы лучше разглядеть источник движения.
Неужели кто-то разложил здесь костер? В грязи, над которой колышется воздух, до сих пор видны обгоревшие ветки и серый пепел. Будто кто-то здесь остался на ночлег.
И тут голова у Мулагеш идет кругом. А ведь это очень похоже на то, что они видела в тинадескитовом руднике. А что, если Сумитра Чудри пришла сюда, чтобы совершить нужное ей чудо?
Она подходит совсем близко: нет ли в золе чего-то похожего на жженый розмарин или сушеные лягушачьи яйца.
Но как только Турин подступает к кострищу, что-то… меняется.
Мулагеш останавливается и смотрит вверх, Вуртье в лицо.
Мир вокруг замирает.
В статуе кто-то есть. Это очень странное ощущение, но Турин очевидно: у статуи есть разум. Кто-то там находится, какая-то мыслящая субстанция. И она смотрит на Мулагеш.
— Тут кто-то есть, — шепчет она.
— Что? — издалека окликает ее Сигню.
Мулагеш всматривается в пустые, слепые глаза.
— Кто-то смотрит на меня через эти глаза. Кто-то, кто отвечает взглядом на мой взгляд.
Статуя Вуртьи словно бы наклоняется к Турин. И тут она видит море.
Темные воды волнуются в лунном желтом свете. Она бросается в море и ныряет — глубоко, еще глубже, и вот она опускается ниже взбаламученных вод и блестящих копий лунного света, вихрей пузырьков и взблескивающих вдалеке рыб.
Свет вокруг нее меняется. Словно на дне моря есть вторая луна и второе небо, только луна эта не желтая, а белая, белоснежно-белая…
Она выныривает из темной воды, поднимается ко второму небу и видит…
Остров. На горизонте вырисовывается окутанный туманом остров. Из туч поднимаются странные горные пики, похожие на кораллы.
И в ночи она слышит голоса: «Матерь наша, матерь наша, зачем ты оставила нас…»
Остров надвигается на нее. Она видит белые берега, белые, как кость, перламутровые, а из этих странных песков выступают огромные здания, гигантские башни, созданные словно из когтей и хитина. Впрочем, нет, некоторые сооружения — это не здания. Это статуи, статуи выше самого высокого небоскреба в Галадеше, такие огромные, что даже вершин не разглядишь…
«Матерь наша. Мы любили тебя. Мы любим тебя. Пожалуйста, дай нам обещанное».
Мулагеш плывет через белый город. На черном небе сияет холодная белая луна. Где она? Это сон или явь? А может, сюда ее кто-то привел? Она не знает, ничего не знает, она просто плывет через этот странный, бескровный город между нависающими над ней бастионами, над которыми поднимаются спиральные хрупкие башни. Город массивных, молчащих гигантов, окутанный облаками.
И тут Мулагеш понимает, что она здесь не одна.