А может, Рада Смолиск чувствует себя комфортно только в обществе мертвых. Она не заикается и прекрасно знает предмет, а наяву, когда рядом Сигню и Бисвал, тут же превращается в дрожащее, нервное существо, выдернутое из привычной обстановки. Если смерть отзывается эхом, к этому, наверное, можно привыкнуть. И даже полюбить этот шум. Так, как Чудри окружила себя рисунками и набросками на темы проклятой истории этой проклятой страны.
И тут Турин припоминает…
Набросок углем в комнате Чудри — пейзаж с морским берегом, на берегу много коленопреклоненных людей, головы их опущены. А над ними возвышается башня…
Мулагеш резко выпрямляется в кресле. Она видела это. Точно видела. Она видела проклятый Город Клинков — так же, как и я.
Это все «Окно на Белые Берега». То самое чудо, о котором говорила Сигню. Значит, оно сработало. Чудри пробралась в цех со статуями и провела древний ритуал. Она видела тот же самый остров. А она, Мулагеш, видела этот Город Клинков прошлой ночью, потому что ритуал не завершен, он все еще действенен — и похож на открытую дверь, в которую может зайти кто угодно.
Так как же она погибла? После того что она сделала, как Сумитра Чудри могла принять ту же смерть, что и вуртьястанцы?
— П-простите, генерал, — наконец говорит Рада. — Я осмотрела все, что могла, но ничего не нашла.
— Ничего? — уныло переспрашивает Мулагеш.
— Ничего, никаких намеков на что-либо. Но тут особо и не с чем работать. Возможно, я недостаточно профессиональна.
Мулагеш встает, подходит к столу и осматривает то, что осталось от тела после того, как над ним хорошенько потрудилась Рада.
— Я это все ненавижу, Рада. Слов нет, как ненавижу.
— В-вы з-знали ее, генерал?
— Нет. Никогда ее не видела. Только слышала о ней. Но мне больно смотреть на эти останки… — Турин качает головой. — Мы же даже не можем установить, что это именно она. Мы и семье ее не можем сообщить, что она умерла. Мы только предполагаем это… И не можем их вызвать для опознания…
И тут она замолкает и задумывается.
— Г-генерал?
Молчание.
— Э-э-э… генерал?
— Она получила Серебряную звезду, — тихо говорит Мулагеш.
— Э-э… что?
— Серебряную звезду. За героизм и полученное ранение. Ей выстрелили… м-м-м… — она щелкает пальцами, припоминая, — в плечо. В левое плечо. Я читала ее досье.
— Значит…
Мулагеш наклоняется над телом и осторожно отводит в сторону свисающий лоскут кожи на плече.
— Кожа гладкая. Проклятье, она гладкая, никаких шрамов!
— Так значит?
— Значит, это не она! — Мулагеш не может разобраться, растеряна она или зла. — Это не она! Без понятия кто, но точно не Чудри!
— П-потому что ш-шрама нет?
— Ей выстрелили в плечо, входное отверстие было прямо над ключицей. Она едва не умерла, губернатор. Это тяжелое ранение, за другие Серебряную звезду не дают. И оно оставило бы след на коже.
Мулагеш поднимает глаза, лихорадочно думая:
— Кто-то со мной, мать его, в игры играет.
— П-простите?
— Кто-то, наверное… кто-то, наверное, услышал, что я расследую исчезновение Чудри. Явно кто-то прознал про это! И кто-то решил ввести меня — или нас — в заблуждение. Хотел, чтобы мы думали, что она мертва. Мои действия кому-то явно не понравились… Они обеспокоились настолько, что устроили целый спектакль: изуродовали чье-то тело и положили на утесах, чтобы сбить меня со следа!
— Г-генерал, в вас не п-паранойя г-говорит, случаем?
— Может быть. Но паранойя — она штука не вредная, а скорее полезная. — Надо же, ненавистную Сигню пришлось процитировать… — Проклятье. Который час?
— 19:00, г-генерал.
— Проклятье. Уже темно. Мне придется подождать до завтра, раньше я не смогу увидеть Надар.
Она сбрасывает с лица мокрую прядь.
— Ну что ж, губернатор. Признаться вам, это было очень познавательно.
— В-всегда рада помочь, — изумленно отвечает Рада.
— А что вы сделаете с… м-м-м… телом?
— К н-несчастью, мне п-привычно иметь дело с т-трупами, — отвечает Рада. — Н-никаких проблем, я д-договорюсь обо всем с крепостью.
Мулагеш благодарит Раду за помощь и собирается с духом, чтобы выйти на улицу — дубак-то какой. Однако, как ни странно, она не чувствует резкой перемены температуры. Видимо, в доме Рады столь жуткий, нечеловеческий холод, и она уже к нему привыкла. Взобравшись на мокрый от дождя утес, Мулагеш оборачивается: Рада стоит на пороге и смотрит ей вслед большими печальными глазами. Однако из трубы ее дома идет густой дым, завивающийся белыми кольцами в лунном свете.
Интересно, кому же все-таки выгодно было сфабриковать доказательства гибели Чудри. Ох. А ответ-то — очевиден. Самой Чудри.
Поздним вечером Турин наконец-то добирается до дома, выискивает в кармане ключ и открывает дверь. И тут же застывает на пороге — в камине пылает огонь. А потом она видит гору жирных костей и хлебных огрызков у себя на чайном столике. За столиком в одной рубашке и с болтающимися у пояса подтяжками заседает Сигруд йе Харквальдссон. Незваный гость нарезает огромный, толщиной с руку кусок белого сыра своим гигантским черным ножом. Из королевских одежд на нем только белая перчатка на левой руке — она прикрывает старый шрам.
Он вскидывает голову:
— А я все сижу тут, жду тебя!
Мулагеш смотрит на бардак в комнате и расстроенно вытягивает руки:
— Ка… какого хрена?
— Сигню сказала, что ты хочешь меня видеть.
— Как, демон тебя побери, ты сюда попал?
— Вскрыл замок? — Он поднимает глиняный кувшин, вынимает пробку и делает большой глоток. — Как еще-то?
— Во имя всех морей… — Она захлопывает дверь и бросает плащ на кровать. — И что, в этом огромном здании не нашлось тебе места, чтобы сожрать целых трех кур?
— Нет! Везде на меня бы таращились! Или вокруг бегали бы слуги со своими вопросами: вам того надо или того не надо… Они со мной обращаются как с бомбой с часовым механизмом. Поэтому я выбрал твою комнату. Здесь меня никто искать не будет.
— Проклятье! Уж я-то точно не стала бы! Ох, ты только посмотри, весь ковер куриным жиром заляпан…
— А зачем ты хотела меня видеть? — Он затыкает кувшин пробкой. — Сигню тут сказала — по линии министерства, но, честно говоря, я так и не понял, иронизировала она или нет.
Мулагеш плюхается в кресло рядом с камином.
— Да я даже не знаю, как это вслух сказать — а то подумаешь, что я дура. Или рехнулась. Или еще хуже: я сама себя послушаю и решу, что рехнулась.
— Шара такое говорила, когда мы только начинали работать, — замечает Сигруд, — со всякими божественными штуками.
И он смотрит на нее, приподняв бровь:
— В общем, я с большим вниманием слушаю тебя.
В комнате повисает молчание. Мулагеш поднимает руку. Сигруд все так же молча перекидывает ей кувшин. Она ловит его, выдирает пробку зубами, сплевывает ее в огонь и делает большой глоток.
Потом прикрывает глаза.
— Пойло из пшеницы, — хрипловато выговаривает она наконец. — Такое не для салаг.
— Да я б сказал, что не всякий дрейлингский морской волк такое пьет, — замечает Сигруд, пока Мулагеш снова прикладывается — и хорошо прикладывается — к кувшину. — Что-то мне подсказывает, что у тебя… э-э-э… плохие, м-да, новости.
— Угу. Да. Плохие.
В комнате снова воцаряется молчание.
— Я хотела, чтобы ты меня выслушал не как канцлер другой страны, — говорит Мулагеш, — а как бывший оперативник. И друг.
— В смысле, ты просишь не использовать полученную информацию против тебя и твоей страны.
— Ну да. Сможешь?
Сигруд пожимает плечами.
— У меня всегда хорошо получалось отделять одно от другого. И, если честно… работа канцлера никогда не была мне по душе.
И она рассказывает. Рассказывает все как на духу: про Чудри, про убийства, про надругательство над телами, про вставшего из моря призрака, который выглядел точь-в-точь как Вуртья, про видение нездешнего города в океане. К ее огромному облегчению, Сигруд не смотрит на нее как на окончательно съехавшую с катушек. Он просто сидит, помаргивая единственным глазом, словно старые сплетни слушает.
— Так, — медленно выговаривает он, когда она заканчивает рассказ.
— Так.
— Ты… м-м-м… ты думаешь, что созданное Вуртьей посмертие, этот Город Клинков, до сих пор существует.
— Да. Ты… ты мне веришь?
Он попыхивает трубкой, выпуская огромные клубы дыма.
— Да. Почему нет-то?
Отлично. Мулагеш решает, что лучше не распространяться насчет причин, по которым нормальный человек ей бы ни за что не поверил.
— Я видела это, Сигруд. Своими глазами. Трудно описать, что это было, но я… уверена в том, что оно — реально. И они все там, все эти вуртьястанцы, которые жили, сражались и умирали. Это… это целая армия, Сигруд! Я не понимаю, как так получилось, но они — они там. В том городе.
— А сейчас, как ты считаешь, они… как бы ловчее выразиться… проникают к нам?
— Да, я подозреваю, что это так. Меня к ним, как бы это сказать, выбросило. Вот и их может так выбрасывать. С той стороны к нам.
— И именно адепты совершили все эти убийства.
— Да, — говорит Мулагеш. — Перебили целую семью, разделали трупы, и все срезы такие чистые. Это не под силу обычному человеку. А вот удар их клинка способен развалить ствол старого дуба как тонкую соломинку.
— Но как они сюда проникают, эти адепты?
— Я вот все думаю о той женщине, которая стояла у угольных куч, — говорит Мулагеш. — Думаю, это как-то с ней связано. Она, верно, нашла способ открыть, я не знаю, дверь туда. И впустила их. И я думаю, что это она разделала то тело, чтобы сбить меня со следа.
— И хотя ты этого не говорила, — медленно произносит Сигурд, — но, похоже, ты считаешь, что эта женщина и есть Сумитра Чудри.
Мулагеш молчит. Ветер бьется в оконные стекла.
— Да, — тихо отвечает она. — Да, считаю. Я видела рисунки в ее комнате, все это безумие, все эти обезображенные тела, которыми она разрисовала стены… И она знает о божественном больше любого человека в Вуртьястане. И потом, кому еще выгодно, чтобы я считала ее мертвой? Только ей.