— Ты полагаешь, она безумна? Иначе с чего ей так поступать?
— Я не знаю, почему она это делает. Но да, сумасшествие — первое, что приходит мне в голову.
— А какая у нее может быть цель? Зачем ей убивать всех этих людей? Целую семью?
— Я не знаю, что у нее на уме. Но она, похоже, тренируется, как-то совершенствуется, что ли. Оттачивает технику, проводит ритуал за ритуалом. И я думаю, что это как-то связано с тинадескитом — мы его нашли на месте первого убийства.
— Руда из шахты, — говорит Сигруд. — Той самой, что обрушило Божество.
— Вуртья, да. Или какая-то ее версия, ну не знаю, я вообще не понимаю, что за хрень тут творится. И я не знаю, почему адепты не остаются здесь дольше, почему исчезают. Может, именно над этим Чудри и работает. Она хочет провести их сюда, выпустить и чтоб они тут оставались. Но зачем ей это — я не представляю.
Сигруд медленно откидывается в кресле, задумчиво остругивая кусок сыру.
— Что тебе говорит твое профессиональное чутье? — спрашивает Мулагеш.
— Чутье подсказывает мне, — говорит Сигруд, — что Вуртья мертва. Это факт. Абсолютно точный. Шара сказала, что на примере Вуртьи стало понятно, что происходит, когда Божество умирает. Его чудеса больше не работают.
— А я вчера как раз в такое чудо и попала.
Сигруд почесывает бровь.
— А почему все это происходит, я не знаю. Но у меня… в общем, у меня есть идея, и она тебе не понравится.
— Какая?
— Вуртья ведь богиня смерти, да?
— Да. И что?
— А что, если Божество, которое сумело создать посмертие для своих адептов, смогло сделать то же самое и для себя?
— Что ты хочешь этим сказать? Что на утесе тогда я видела Вуртью?
— А что такого? Ты говоришь, что все эти души до сих пор в Городе Клинков. Если они там, то почему бы и Вуртье там не оказаться? Как-то же у нее получилось собрать там армию мертвых воинов, она их оживила после смерти — так почему бы не сделать то же самое с собой? Если посмертие для ее адептов действительно существует, то получается, в Городе Клинков сколько душ собрано? Миллионы? Десятки миллионов? Все мертвые воины, которые в течение столетий туда уходили… Это больше солдат, чем в любой другой нынешней армии. И то, что она до сих пор поддерживает их существование, — дело нешуточное.
Мулагеш замирает. В камине с треском лопается полено.
Она выпрямляется в кресле, чувствуя, как от лица отливает кровь. И медленно поворачивается к Сигруду.
— Что? — осторожно интересуется Сигруд.
— Армия, — говорит Мулагеш. — Ты сказал — армия. И я тоже это говорила.
— И?
— А что делает армия?
— Они… э-э-э…
Мулагеш поднимается.
— Так вот зачем все это нужно! Точно! И Сигню это говорила, когда рассказывала о посмертии вуртьястанцев!
Сигруд хмурится:
— А Сигню-то откуда все это знает?
— Знает. Она же здесь выросла, правда?
Сигруд настолько поражен, что, похоже, пропускает ее слова мимо ушей.
Мулагеш продолжает:
— Сигню сказала, что, когда воины Вуртьи умирали, их души отправлялись через океан на белый остров, в Город Клинков. Она сказала, что вуртьястанцы верили, будто однажды все эти души приплывут обратно из Города Клинков. И тогда они пойдут войной против всего мироздания, и наступит Ночь Моря Клинков.
— И что?
— Ты не понимаешь? Именно это она и хочет сделать! Демонова Сумитра Чудри собирается запустить демонов апокалипсис! Конец света на вуртьястанский манер!
— Мы должны немедленно поставить в известность Шару, — говорит Мулагеш. — Сказать ей, что ее оперативница не просто пропала без вести, что рехнулась на всю голову и хочет разжечь демонову войну! Войну Божеств, последнюю битву!
Сигруд качает головой:
— Здесь слишком много неизвестных, Турин. Вот представь себе, мы сообщаем в министерство, просим Шару и ее людей начать расследование… Однако Шара должна убедить власти, что нужно действовать! А как ей убеждать, если у нас нет улик, а только догадки… Одни предположения… Турин, ты должна накопать больше. Нужно что-то конкретное.
— Что может быть конкретнее? Я конкретно Город Клинков видела! Своими глазами! — расстраивается Мулагеш.
— Однако я не видел остров, пока мы были в цехе со статуями. И Сигню не видела. Мы не можем начинать военную кампанию, имея в загашнике только твои видения. Особенно сейчас, когда у Шары в правительстве нет большинства. Ей и так урезали полномочия в прошлом году.
— А что сейчас-то нам делать? Сейчас, мать твою, прямо сейчас! Ждать очередного убийства?
— Я этого не говорил, — качает головой Сигруд. — И потом, я тебе тоже могу пригодиться… Дай-ка мне посмотреть твой блокнот. Я хочу видеть эти рисунки.
Мулагеш протягивает ему блокнот, Сигруд листает его, всматриваясь в каждую почеркушку.
— Что скажешь? — спрашивает Мулагеш.
— Я думаю, — тихо говорит он, — что это было не лучшее решение. В смысле, не стоило моим соотечественникам приезжать сюда и раскапывать всякие штуки, которые должны спать на дне океана.
— Хорошо, что тебя Сигню не слышит.
Сигруд на глазах мрачнеет. Да уж, не надо было этого говорить. Но теперь следует либо извиняться, либо молчать. Она будет молчать.
В камине трещат дрова. Прогоревшее полено падает с фейерверком искр. Сигруд сжимает пальцы на левой руке, перчатка заминается.
— Ты знаешь, она до сих пор болит, — еле слышно говорит он. — Моя рука. Я думал, все это осталось в прошлом. После того, что было в Мирграде. После явления Колкана. Но оно вернулось.
— Мне очень жаль.
— Видимо, не так-то уж просто оставить все прошлое за спиной. Скажи, — говорит он. — У тебя ведь не было детей?
— Родных нет, — фыркает она. — Разве что пара тысяч приемных.
Сигруд изумленно смотрит на нее, потом понимает:
— А, ты о своих солдатах… — И он разворачивается к огню, качая головой. — Я не понимаю, как мне с молодежью общаться. — Тут он задумывается. — Возможно, не просто с молодежью, а с теми, кто на нее похож. — Повисает еще одна пауза. — Или, возможно, я только с ней не могу общего языка найти.
Мулагеш молчит.
— Я ей не нравлюсь, — говорит он. — Ей не нравится, что я снова появился в ее жизни.
— Она тебя не знает, — отвечает Мулагеш. — А ты не знаешь ее. Но все получится, если ты захочешь узнать ее поближе.
— А зачем ей узнавать меня поближе? — возражает он. — Как я расскажу ей о том, что видел и что делал? Как я скажу ей, что иногда в тюрьме я… я приходил в такую ярость, что моя кровь выплескивалась из меня, текла из носу… Я временами был не в себе — от гнева, я был как берсерк и кидался на всех подряд… Иногда под руку мне попадались совершенно случайные люди. Или те, кто просто оказался рядом… Я душил их голыми руками…
Тут он осекается и замолкает.
Мулагеш говорит:
— Ты стал теперь другим человеком.
— И она тоже, — возражает он. — Я думал, что я знаю ее. Дурак я был, вот что.
— Почему?
— Ну… — он пытается подобрать нужные слова. — Когда я был молод, а она еще маленькой, я… я гонялся за ней по лесу рядом с нашим домом. Это у нас такая игра была. Она пряталась, а я делал вид, что потерял и ищу ее. А потом она за мной бегала. А позже, когда я попал в тюрьму… когда я думал, что все, с ума сойду… я цеплялся за это воспоминание — белокурая девочка со смехом убегает от меня по лесу. Маленькая, тоненькая, а деревья такие большие и толстые. Когда мир поворачивается к тебе задом, нужно найти пару угольков, чтобы они тлели в сердце. Вот это и было моим угольком. Самым ярким, самым теплым. А после Мирграда Шара предложила мне вернуться. Отыскать семью и заново отстраивать страну… А я просто думал, что и она это помнит. Что она увидит меня и вспомнит, как мы бегали по лесу и смеялись. Но она не помнит. Глупо, конечно, с моей стороны было думать, что она помнит… — Повисает долгая пауза. — А мне пришлось многое пережить, Турин Мулагеш. Но такого со мной еще не случалось. Что мне делать? Как мне быть с этой чужой молодой женщиной, которой на меня плевать?
— Поговорить с ней. С этого и начать. И выслушать ее. Не ждать, что она скажет то, что тебе понравится, а выслушать. Она ведь росла и жила вдали от тебя. У нее была своя жизнь.
— Я пытался. Когда я пробую что-то ей объяснить, у меня почему-то все слова разбегаются. — Он качает головой. — Иногда мне кажется, что лучше уж было мне умереть. Вернуть себе страну — и умереть. Уйти, благородно и окончательно. Или сбежать куда-нибудь в глушь.
— Я никогда не думала, что ты можешь вот так сидеть и жалеть себя.
— А я не думал, что снова стану отцом, — говорит Сигруд. — И вот посмотри теперь на меня.
Он глядит на ее блокнот, и тут… Ох, как же он одинок… Сколько всего на него свалилось: теперь он и принц, и муж, и отец, и ничего-то у него не получается…
И вдруг на глаза ему попадается семиконечная звезда, которую Мулагеш срисовала в комнате Чудри. Сигруд выпрямляется в кресле и указывает на нее:
— Погоди. Вот эта звезда… Ты ее точно скопировала?
— Ну… да… наверное…
— Ты уверена?
— Ну да…
— И это было на стене в комнате Чудри?
— Ну да. А почему ты спрашиваешь?
Сигруд почесывает бороду. Он явно встревожен.
— Это… условный знак. Агентурный. Она сообщает, каким кодом будет пользоваться. Как станет подавать нам знаки. Звезда обозначает, что она собирается придерживаться правил Старого Мирграда.
— Э-э-э… а что это? Правила Старого Мирграда? Я о таком не слышала, хотя двадцать лет там просидела…
— Когда министерство начало посылать на Континент агентов, — говорит Сигруд, — оно их отправляло в основном в Мирград. Тогда у нас этих продвинутых технологий не было: ни телефонов, ни условных сигналов — ничего. Поэтому использовались все подручные материалы. Пометка мелом, булавка в стене, что-то вырезанное на стволе дерева, пятно краски. Все такое вот. Обычно это делали, чтобы агент добрался до тайника. Или когда кто-то чувствовал, что ему сели на хвост.