— Какой марки?
— «Облачное».
Мулагеш присвистывает:
— Ничего себе. Я такое только дважды в жизни пробовала, и то лишь на день рождения.
— Кто тебе его дарил?
— Каждый раз — тот же самый человек. Я.
Он передает ей фляжку. Рисовое вино подобно жидкому золоту. От одного глотка ей ведет голову. Приятное ощущение.
— Лучше, чем в прошлые разы.
— Это твое нёбо. Ты слишком привыкла к дрянной еде и дрянной выпивке, которыми мы здесь пробавляемся. Ты могла бы выпить дизельное топливо, и оно бы все равно порадовало тебя тонким вкусом.
Он снова вздыхает и смотрит на нее.
— Надар такая не одна. Многие не доверяют станцам. Большинство офицеров потеряли здесь друзей и товарищей. Мы на войне, Турин. Возможно, первой из многих — Континент ведь наращивает мускулы. В Галадеше не желают к этому прислушиваться. Премьер-министр тоже. И станцам это только на руку. Так что надо хоть кому-нибудь из командования иметь мужество, чтобы прислушаться.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что мятежники потихоньку прощупывают нас. Наблюдают за нами, высматривают уязвимые места. Мы им отвечаем — они отступают.
Он вздыхает:
— Но ты не думаешь, что это… — и он кивает на туннель, — и убийства никак не связаны с мятежниками?
— Может, как-то и связаны. Но не настолько сильно, как считает Надар.
— Я, наверное, с ума сошел. Но… Я хотел бы, чтобы ты и дальше занималась этим делом. Ты обнаружила то, что мы не сумели найти, Турин. Я просто надеюсь, что ты не раскопаешь что-то, от чего нам всем здесь придет конец.
— Я тоже.
Бисвал смотрит на фляжку.
— Интересно, кого они пришлют мне на замену, когда я тут нарвусь на пулю.
— Лалит, я гляжу, ты смурной какой-то. Смотри мне, а то фляжку отниму.
— А я не шучу, Турин. Они быстренько похоронили моего предшественника и заменили его — его и еще с дюжину офицеров. И теперь кто о них помнит? Никто.
В глазах у него появляется странный блеск — таким его Мулагеш видела только раз, когда они обиняками говорили о Лете Черных Рек.
— Они, по крайней мере, могли помнить о нас. Помнить о тех, кто принял на себя грехи нашей родины. Принял, чтобы сберечь ее. Не всем из нас посчастливилось участвовать в Мирградской битве, Турин. Эту-то битву они помнят и гордятся ею. Но не всем повезло, как тебе. К нам относятся как к гильзе от патрона — отстреляли, и можно выкинуть на помойку. А еще от нас требуют молчать. Молча нести наше бремя. Но мы же патриоты. Мы не жалуемся.
И тут он встает, разворачивается и уходит обратно в крепость.
10. Высевки войны
Что есть клинок, как не проводник смерти?
Что есть жизнь, как не предшествие смерти?
Из «О Великой Матери Вуртье, что взирает на нас с вершины Клыков Мира», около 556 г.
Мулагеш как-то не по себе, когда она идет обратно в штаб-квартиру ЮДК. Но на нее никто не обращает внимания. Она шагает по коридорам и поднимается к себе в комнату. Открывает дверь и шарит по карманам в поисках письма. И тут она краем глаза замечает, что дверь в ванную чуть-чуть приоткрывается.
Она не уверена, достаточно ли быстро двигается — но «карусель» уже у нее в руках и нацелена на дверь. Сигруд осторожно высовывает голову из ванной и поднимает бровь, глядя на пистолет.
— Ты… нервная какая-то. Успешно поговорила?
— Это зависит от того, как понимать успех, — отвечает Мулагеш, с облегчением выдыхая. — Твою мать, Сигруд, я могла тебя пристрелить! Чего бы тебе не стучаться? Или, для разнообразия, пойти куда-нибудь еще, а не ко мне в комнату?
— Ну уж нет. Моя дочка заставит меня делать что-то официальное: руки там пожимать или выслушивать рабочих…
— Я думала, ты хотел с ней сблизиться.
— Я и хочу. Она приводит меня к людям, с которыми мне нужно пообщаться, и бросает меня там. Они начинают говорить, а она берет и уходит. Это… невежливо с ее стороны. Но хватит о ней. Ты нашла что-нибудь от Чудри?
— Сообщение. Зашифрованное. — Она вынимает бумагу из кармана.
Сигруд подходит — причем совершенно бесшумно, хотя в нем две такие Мулагеш поместятся, — берет ее и идет к столу в углу комнаты.
— Я тут все приготовил, — говорит он, присаживаясь. — Много бумаги, ручек и чернил.
— Благодарю за заботу. Шара дала мне руководство по основным шифрам…
— Это не понадобится. — Сигруд вытаскивает ручку и разворачивает телеграмму Чудри. — Они меня столько всего выучить заставили, до сих пор шифры по ночам снятся. Это я не хвастаюсь, а жалуюсь, кстати.
Он смотрит на шифр и начинает подчеркивать карандашом все Х, И, М и цифры 3. Руки его двигаются с заученной грацией, словно он обычное письмо читает.
— А я не только это нашла. — Мулагеш с кряхтением снимает плащ, спина при этом неприятно потрескивает. — Те, на кого мы охотимся, прорыли сраный туннель прямо в тинадескитовые шахты.
Сигруд морщит лоб, бормоча какие-то цифры себе под нос.
— А? Что?
— Кто-то прорыл второй ход в шахты, короче. Ну такой, небольшой. Похожий на тот, что люди, бегущие из тюрьмы, роют. Бисвал и Надар уверены, что это вуртьястанские мятежники сделали, чтобы шахты взорвать. Но…
— Но ты считаешь, что это было Божество. Или что-то божественное.
— Точно. И, чтоб мне провалиться, я уверена, что тинадескит не только как проводник электричества может использоваться.
Сигруд поджимает губы и продолжает писать.
— Еще что-нибудь о Чудри нашла?
— Я вот больше не думаю, что она сошла с ума. Или что она как-то со всем этим связана. Она слишком много усилий вложила в то, чтобы передать мне — или кому-нибудь из министерства — эту записку. Ладно, все понятно станет, когда мы эту запись расшифруем. Ты как, продвигаешься вперед, да?
— Да, продвигаюсь. Это шифр, который использовали торговые атташе в Аханастане. Его вряд ли здесь знают. Собственно, потому она его и использовала.
— Мне это не нравится. Я бы предпочла, чтобы она была трюхнутой на всю голову… А это заставляет задуматься, да…
— В ванной стоит рисовый виски, — говорит Сигруд. — На случай, если тебе нужно выпить.
— М-м-м? Что? Ты спрятал выпивку у меня в комнате?
— Я тут везде выпивку заныкал. Не зря меня тайники учили делать, хе-хе.
Мулагеш обнаруживает кувшин виски — тот был хитро припрятан под раковиной, — садится и пьет. Сигруд продолжает работать над запиской. Иногда качает головой, словно что-то в письме его смущает, однако все равно продолжает трудиться. И тут он морщится и кладет ручку на стол.
— Все? — спрашивает Мулагеш.
— Я… я не знаю.
— Как это?
— Да так, что я не уверен, что перевел правильно. Возможно, опять шифр, но… Если это так, то он мне не знаком. Подойди и посмотри сама.
Мулагеш встает у него за плечом и читает:
«Слушайте, слушайте, святые дети.
Близятся сверкающие белые берега и верное стадо, что сейчас плачет.
Сироты, брошенные и забытые, высевки войн, подобные снегу на бесконечной равнине.
Слушайте, слушайте.
Я слишком много времени провела здесь. Через слишком многое прошла. Мой разум, мои мысли, какая-то часть меня не подчиняются мне, и я не могу говорить связно. Я чувствую, что теряю себя, и не знаю, что это значит.
Нет, я знаю. Я знаю, что это значит.
Я мало убивала. Одно подтвержденное убийство, ничтожное дело, его недостаточно, недостаточно, чтобы отправиться туда. Туда уходят лишь воины, видите ли, те, чьи руки пролили океаны, озера крови.
Я стараюсь, мне так жаль.
Тот металл был каким-то странным. Необычным, небывалым, что-то пошло не так. Когда я подошла к нему, когда часами сидела в лаборатории, изучая его, ко мне приходили видения. Жуткие воспоминания о прошлом.
Как дрожало дуло пистолета, когда я его поднимала, она остолбенела от удивления, сотрясший меня удар, когда арбалетный болт вонзился в мое тело, и потом звук выстрела, выстрела из оружия в моей руке.
Поэтому я наблюдала за шахтами. Я не знаю зачем. Что-то было не так, а за чем мне еще наблюдать, и я смотрела, и смотрела, и смотрела.
Увидела фонарь. Потом свет погас. Видела одинокую фигуру, как кто-то крался через холмы, к деревьям, к древнему алтарю. Потом исчезла она, фигура.
Исчезла.
Я нашла тайный туннель. Я ждала, чтобы поймать их, когда они оттуда выйдут. Я попыталась, по крайней мере. Сразилась с ними. Но они ударили меня по голове, сильный удар, повезло им, повезло.
Я едва не умерла.
Я думаю, что почти умерла.
Умерла ли я.
А как это узнать наверняка.
Я могла бы спуститься в туннель, но я не знала, кто это был и что они там делали, потому я провела ритуал, последний ритуал, я думала, он мог сработать. Я чувствовала, что в прошлый раз у меня почти получилось, почти, почти, почти, как ключ в замке проворачивается, когда все бороздки подходят.
Я почувствовала — оно этого хотело. Мне просто нужно было попробовать это в правильном месте.
Шахты.
Я видела их там, забытую армию.
Они все еще там, за океаном, внизу в темноте.
С Ней.
Кто-то должен остановить это, остановить их.
Есть один человек, я выяснила про него, старик, который знает, как и что делать, знает про стародавние времена.
Одни говорят, что он человек, другие, что не человек, а идея в образе человека.
Но возможно.
Возможно, возможно, возможно, он, он знает песни противоположности Вуртьи, песни жертвенности.
Он знает ритуалы, о которых нет записей, о них не пишут, он знает тайные пути из нашего мира в следующий и обратные пути.
Он знает, как оно все было раньше.
Как жизнь течет к смерти, а смерть к жизни.
Память, старая и усохшая, ждет на острове.
Я должна найти его.
Я должна найти его и найти путь туда, чтобы покончить с ними, всех их убить, остановить то, что надвигается, чтобы оно не пришло.
Помните.
Помните обо мне, помните это.
Помните, что я попыталась».