Сигруд и Мулагеш молчат, обдумывая то, что написано. Комната неожиданно кажется темной и маленькой, и только огонь в камине едва освещает ее.
— М-да, — говорит Мулагеш. — Ну ладно. Итак. Что у нас в сухом остатке. Надо подумать.
— Удачи, — говорит Сигруд, вставая.
Он подходит к камину и выбивает об него трубку.
Мулагеш поднимает указательный палец.
— Ну ладно. Хм. Первое — это не Чудри прокопала подземный ход в тинадескитовые шахты. Его прорыл кто-то другой, и Чудри их подстерегала, но они сумели скрыться. Именно так она получила рану в голову, о которой мне рассказали, и именно так она проникла в шахты, чтобы провести ритуал «Окно на Белые Берега». К несчастью, есть немалый шанс, что те, кто прорыл туннель, увидели, что они обнаружены, и перестали им пользоваться. Так что, увы, в засаде сидеть теперь бессмысленно.
— А что, если они оставили в шахтах нечто, за чем им нужно было вернуться?
— Тогда это нечто придавило и расплющило в полдрекеля этим обвалом.
— Да. Ты права.
— Второе. — Мулагеш поднимает еще один палец. — Похоже, Чудри действительно ни при чем, в смысле не имеет отношения к убийствам. Но она села на хвост тем, кто это сделал, возможно, именно так она узнала про убийства — хотя вот как раз о них она в письме ни разу не упоминает.
— Если это письмо подлинное. Вот в чем дело-то.
— Ну да. Но давай пока считать его подлинным. Потому что, судя по письму, Чудри покинула Вуртьястан и отправилась… куда-то. Повидаться с кем-то, с каким-то вуртьястанским стариком, который знал ритуалы и церемонии, о каких даже местные слыхом не слыхивали. И Шара наверняка их тоже не знает.
— А как у него получилось так долго прожить? — интересуется Сигруд. — Миг случился почти девяносто лет тому назад.
— Восемьдесят шесть, если быть точным. Во время Мига и чумы несметные тыщи людей погибли, но ведь не все же. Может, кто-то уцелел, родил детей и передал им секрет. Но она как-то странно о нем говорит… идея в образе человека? Что это могло бы значить?
Они погружаются в молчание. И каждый надеется, что другого осенит догадка.
— Чего мы не знаем, — наконец произносит Сигруд, — того мы, увы, не знаем.
— Точно. Давай думать дальше. Третье, — и Мулагеш поднимает безымянный палец. — Похоже, Чудри посещали такие же, как у меня, видения, воспоминания о самых жестоких боях. Только я была в тинадескитовых шахтах, а ей все привиделось в лаборатории. Она тут пишет, что застрелила кого-то из пистолета, — Турин тянется через стол к досье Чудри и листает его, — и она получила награду за безупречную службу после «инцидента». Ты знаешь, что это значит.
Сигруд приставляет палец к виску и показывает, как нажимает на спусковой крючок. И говорит: «Пум!»
— Правильно. Значит, каким-то образом… каким-то образом тинадескит реагирует на людей с боевым прошлым, тех, кто участвовал в настоящем бою. Он как-то влияет на них, и они припоминают самые тяжелые моменты. Панду говорил, что он тоже видел такое. И я видела. И теперь вот Чудри. Но никто из них не упоминает, что наблюдал что-то из другой эпохи, как я.
— Может, — предполагает Сигруд, — это потому, что ты больше их всех людей убила?
— Мо… — тут она осекается и смотрит на него. — Почему ты так говоришь?
— Я был агентом министерства. Такая работа у меня была — сведения добывать. Я общался со многими солдатами.
Мулагеш смотрит, как он выбивает трубку, потом выковыривает что-то из зубов.
— И… что же ты слышал от них? — спрашивает она.
Он рассматривает вытащенное и бросает его в камин. Пламя шипит в ответ. Он смотрит холодно и пристально:
— Мне краснеть не из-за чего.
Они некоторое время взирают друг на друга: Мулагеш с недоверием и тревогой, Сигруд — спокойно и бесстрастно.
— Ты необычный человек, Сигруд йе Харквальдссон, — говорит она.
— Ты тоже, — невозмутимо отвечает он.
— Понятно. — Она покашливает, прочищая горло. — Хорошо. Возвращаемся к нашему разговору… После всех этих видений Чудри что-то заподозрила — прямо как я. Поэтому у меня вопрос: что, блин, есть такое в тинадеските, что от него глючит? И почему оно дает отрицательный результат при тестировании на божественное?
Она припоминает, что сказала Рада, проводя вскрытие: смерть отзывается эхом. А иногда, похоже, эхо вытесняет самую жизнь.
— Ни одно из чудес Вуртьи не работает, я правильно понимаю?
— Ни одно. Чудеса Вуртьи — пример чудес, которые перестали работать со смертью Божества. Это мне Шара сказала. Сказала, что Вуртья — хрестоматийный пример и все такое.
— Но я-то видела собственными глазами этот проклятый Город Клинков. И я видела, как призрак Вуртьи уничтожил шахты. А теперь мы знаем, что Чудри тоже видела город. И вот теперь думаю: а куда она могла деться? Уж не туда ли она отправилась?
Сигруд перестает протирать трубку:
— Ты считаешь, что Сумитра Чудри попала в вуртьястанское посмертие?
— Никто не знает, куда она исчезла, и вестей от нее нет, — говорит Мулагеш. — А кроме того человека, что выходил из туннеля, у нее и врагов-то не было. И она ясно говорит в письме, что куда-то хочет отправиться. Это единственное логичное объяснение — хотя на первый взгляд оно как раз самое нелогичное.
— Но зачем ей в Город Клинков?
— Она пришла к тому же выводу, что и я: близится Ночь Моря Клинков, вуртьястанский конец света. Она поняла, что он вполне реален и что кто-то пытается его приблизить. Возможно, Чудри отправилась туда, чтобы не дать ему совершиться. Но как она хотела это сделать… я не знаю.
Мулагеш отбрасывает расшифрованную записку на стол.
— Проклятье. Не первый раз мне хочется, чтобы Шара была с нами. Она бы знала, что делать.
Сигруд забивает трубку доверху. Зелье немилосердно воняет дешевым табаком.
— Почему бы тебе не спросить ее?
— Она сказала, что должна держаться в стороне. Что, типа, промышленные магнаты пристально за ней наблюдают. Это значит, что контактировать я с ней могу только так: отправить телеграмму через Мирград в Аханастан. Она несколько дней идти будет.
— А про канал экстренной связи она тебе говорила?
— В смысле? Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду канал связи для срочных сообщений.
— Это то же самое, и я ни демона не понимаю, что ты имеешь в виду.
Сигруд посасывает трубку и морщится, думая о чем-то.
— Ты действительно хочешь поговорить с ней?
— Ну… да, это было бы прекрасно, но…
— Так, замолчи. — Он подходит к окну и облизывает палец. — Теперь… как же эта фигня делалась? Ага, вот так…
И он начинает рисовать на стекле, его толстый палец едва касается окна, выписывая что-то невесомыми аккуратными движениями.
— Что это ты делаешь? — спрашивает Мулагеш. — Ты… ого!
На ее глазах палец Сигруда погружается в стекло, словно это не окно, а поверхность лужи, которую кто-то взял и повесил на стену.
— Оно работает, — тихо говорит Сигруд. — Отлично. Это чудо Олвос, а она не умерла, так что оно должно действовать.
Мулагеш пробирает дрожь. Что-то такое меняется в воздухе: словно их обступили тени, а огонь в камине разгорелся, но света от него стало меньше. А может, ее глаз просто не воспринимает оттенки этого нового нездешнего света.
В оконном стекле сейчас темно и мутно: Мулагеш видит через остальные стекла гавань, но в той части окна, которой коснулся Сигруд, черно. А еще ей теперь ясно слышится тихое тиканье — это часы, вот только в ее комнате нет часов…
— Я… думаю, получилось, — медленно говорит он, правда, в голосе его не хватает уверенности.
Кто-то бормочет:
— Хм-м… хм-м-м…
Мулагеш оглядывается, пытаясь найти источник звука:
— Что… что ты сейчас сделал?
Потом слышится, как кто-то или что-то двигается, но звук странный, словно доносится по металлической трубе и очень издалека.
— Шара? — говорит Сигруд. — Ты здесь?
И тут откуда-то слышится женский голос:
— Какого демона?..
Раздается щелчок — и чернота в окне сменяется золотистым светом. Это включилась маленькая лампа на прикроватной тумбочке. Да, с другой стороны стекла — тумбочка…
Но это же невозможно. За окном — гавань. И Северные моря. Но окно превратилось в нору, а Мулагеш заглядывает в нору и видит…
…Спальню. Спальню, принадлежащую женщине. Принадлежащую очень высокопоставленной женщине, судя по огромной кровати с балдахином и пологом, письменному столу прекрасной работы, огромным дедушкиным часам и бесчисленным портретам очень суровых государственных деятелей при парадных поясах и орденских лентах.
Она была здесь. Естественно. Это особняк премьер-министра.
Из-за полога высовывается лицо. Знакомое лицо, вот только седины в волосах и морщин прибавилось. И лицо это искажает неподдельная ярость.
— Что! Что! — злится Шара Комайд. — Какого демона ты делаешь, Сигруд?
Мулагеш охает:
— Ох. Мать твою за заднюю ногу…
— Турин? — спрашивает Шара.
Голос ее идет откуда-то издалека и с помехами, словно не Шара сейчас говорит, а кто-то собрал ее голос, упаковал, перенес в комнату Мулагеш и распаковал над самым ее ухом. А еще в голосе чувствуется бесконечная усталость. И принадлежит он очень постаревшей женщине… такое впечатление, что Шара только и делала, что говорила, со дня их последней встречи…
— Турин, ты рехнулась? Мы не можем себе позволить так рисковать!
— Хорошо, — говорит Мулагеш. — Ух ты! Подожди-ка. Я и не знала, что такое можно провернуть.
Она недоверчиво осматривает стекло, словно пытается отыскать в нем какой-то тайный механизм.
— Это… это же чудо, правда?
— Блин, естественно, это чудо! А кроме того, сейчас три часа ночи! Может, мне еще о чем-нибудь вас информировать, прежде чем вы соблаговолите сообщить мне, какого эдакого вы вытащили меня из кровати в… неглиже! Это если предположить, что у вас есть причина. Причем уважительная!
Сигруд говорит: