Лицо у нее мрачное и испуганное.
— Они называли его Клык. На вершине там развалины — какое-то древнее сооружение из металла и ножей. Ходили слухи, что там живет человек, старик, который помнит все, — человек памяти, другими словами, — но я думала, что это легенда, миф. Мы никого не видели, да и никто и не ожидал, что мы что-то там увидим. Я в то время думала, что это место некогда было божественным и имело какое-то назначение, ныне забытое, — а горцы, они же жуткие традиционалисты, — в общем, я думала, что они возвращаются туда, чтобы исполнить какую-то клятву. А эти острова… очень странное место.
— Что они там делали? — спрашивает Сигруд. — Горцы, я имею в виду.
Сигню поджимает губы и вынимает сигарету.
— Ничего хорошего.
Мулагеш прочищает горло.
— Значит, туда-то Чудри и отправилась, да? А как мне попасть на этот Клык? Я на лодке ходить не умею, а вплавь добираться далековато…
— Тебе не нужно уметь ходить на лодке, — говорит Сигню, зажигая очередную сигарету. — Потому что я умею.
Бьорк шлепает по грязной дороге к маяку ЮДК, волнолом тянется по левую руку. Скоро, говорят, здесь все замостят и сделают красиво — все ж таки нужно будет встречать иностранных послов, а место это станет визитной карточкой ЮДК, когда вверх по Солде откроется навигация. Но пока тут — как и везде в Вуртьястане, по мнению Бьорка, — все покрыто слоем жидкой грязи.
За спиной он слышит окрик и неловко поворачивается, перехватывая норовящий выскользнуть из рук ящик. Разглядев, кто его окликнул, Бьорк хмурится.
— Ну надо же, Оскарссон, — бормочет он себе под нос. — Вот же невезуха, сел мне на хвост, собака драная…
— Бьорк! — кричит молодой дрейлинг, подбегая. — Какого демона ты тут делаешь? Почему ты не на посту у ворот?
Бьорк злобно смотрит на Якоба Оскарссона: тот на пятнадцать лет его моложе и на несколько ступеней выше в должности. Бьорк прекрасно знает, какие слухи ходят о молодчике: мол, он сын какого-то городского головы, который очень помог правительству во время антипиратской кампании и тем оказал неоценимую услугу молодым Соединенным Дрейлингским Штатам. Но Бьорк также прекрасно знает, что ходят и другие слухи: мол, отец Оскарссона был лучшим другом тем пиратам и ударил им в спину, только когда понял, что дело швах. Так или иначе, но папаша этого Оскарссона оказался достаточно большой шишкой, чтобы устроить своего сынка на тепленькое место в ЮДК, даже несмотря на то, что мальчишка не имел никакого опыта ни в строительстве, ни в мореходстве, уж не говоря о каких-то там достоинствах и добродетелях.
— Доставка для генерала, — мрачно отвечает Бьорк. Потом добавляет: — Сэр.
— Доставка? — говорит Оскарссон и закусывает палец. — Как интересно. Ты посмотрел, что там?
— Да, я все проверил, сэр. Это меч. Просто меч.
— Меч? — изумленно переспрашивает Оскарссон. — Кто это послал генералу меч?
— А кто-то из крепости, — пожимает плечами Бьорк. — Я дальше интересоваться не стал. Ну вы меня понимаете.
Оскарссон перекатывается с носка на пятку и задумчиво чешет подбородок.
— Значит, особый какой-то меч из крепости, для генерала… А знаешь, Бьорк, по-моему, это я должен отнести меч генералу. Это дела для человека повыше рангом, чем ты, согласен?
Бьорк вперяется взглядом в ближайший фонарь в четырех футах справа от Оскарссона: лучше не смотреть на этого наглого урода, а то так и чешутся кулаки дать ему в нахальную морду…
— Как скажете, сэр. — И он передает ящик. — Она велела не трогать его.
— Кто велел?
— Посыльная. Так она сказала — не дотрагиваться до содержимого.
Оскарссон задумывается на мгновение, потом пожимает плечами, смеется и кладет ящик на волнолом.
— Ну-ка, дай-ка я посмотрю, что это за меч такой.
Он открывает ящик и, как и Бьорк, ахает от восхищения.
— Ух ты! Красота-то какая…
— Да, — отвечает Бьорк с кислой миной.
— Интересно, для кого такое ковали? Он же слишком тяжелый, враз не подымешь…
Оскарссон, совершенно завороженный, смотрит на меч. И тут что-то такое мелькает у него в глазах, и Бьорк понимает, что тот замыслил.
— Она… она сказала — не трогать, сэр, — повторяет Бьорк.
— А эта женщина, она кто? Зам по безопасности? Или, может, она гендир?
— Н-нет, сэр.
— А если зам по безопасности считает, что безопасность превыше всего, что нужно сделать? Правильно, проверить, не опасен ли меч.
Бьорк прекрасно понимает, что мальчишка не думает ни о какой безопасности, он просто хочет взять эту штуку в руки — примериться к ее весу и покрасоваться.
— Я… я…
— Да, — говорит Оскарссон. — Я прав. По крайней мере, я прав, если некий охранник не хочет загреметь в бессрочный отпуск за свой счет.
Бьорк прекрасно знает: Оскарссон такими угрозами просто так не разбрасывается — как сказал, так и сделает. Поэтому он закрывает рот, не произнеся ни слова, и отворачивается. Оскарссон смеется:
— Бьорк, ну и лицо у тебя — серьезней некуда, ха-ха, — и он протягивает руку к мечу. — Знаешь, в чем твоя проблема? У тебя такая рожа, что…
Он вдруг замолкает. Рука его лежит на мече. А он стоит не двигаясь, будто окаменел.
— Сэр?
Оскарссон смотрит прямо перед собой с открытым ртом. Глаза у него пустые.
— Оскарссон? Сэр? С вами все в порядке?
Тот не отвечает. В горле у него что-то щелкает.
— Может, позвать врача, сэр?
И тут Бьорка продирает дрожь — не от страха, нет, но потому, что становится жутко, жутко холодно, словно ледяной ветер дунул и змеей забрался к нему в рукава. Он смотрит на меч и… нет, не может быть.
Всего несколько мгновений назад в клинке отражалось лицо Оскарссона — обычное лицо молодого человека с нагловатым взглядом. А теперь… то, что отражается в клинке… это вообще не человек!
Там маска, возможно из металла, с грубо намеченными скелетообразными чертами, прорези для глаз маленькие и широко расставленные, нос едва намечен. Из-за маски вздымаются жуткие рога и клыки, словно некая чудовищная грива волос…
Бьорк смотрит Оскарссону в лицо. Это все то же лицо, только с потухшим, безжизненным взглядом. А в клинке — в клинке-то чудище отражается!
В глазах Оскарссона гаснут последние искры разума. Изо рта вырывается шипение. А потом оно набирает голос, звук становится низким, жужжащим, словно это бесконечную мантру читают и читают. Стонущий, низкий звук, не громкий, но всепроникающий, ввинчивающийся Бьорку в уши, резонирующий с телом, с руками, ногами, костями, с каждым булыжником волнолома, бесконечный стон, который не может, не может вырываться из человеческих легких…
— Сэр, — говорит Бьорк. — Что с вами? Что с вами?
Оскарссон поднимает лицо к небу. Из глаз, носа и рта вылетают фонтаны крови, кровь течет по лицу, по телу, Бьорк в ужасе видит, что кровь оплетает плечи Оскарссона, застывая и чернея, нет, переливаясь странными цветами жуткой радуги, твердея на глазах, словно чудовищный поток ее обладает собственным разумом и затягивает Оскарссона в свой кокон, преображая его во… что-то.
Бьорк вскрикивает от ужаса. Возможно, инстинктивно — а может, и нет, слишком он от этого Оскарссона натерпелся — он бросается вперед и пихает Оскарссона в грудь, тот падает навзничь, через волнолом, прямо в темные воды моря, все еще удерживая в руке невероятно тяжелый меч.
Раздается тихий всплеск. Бьорк смотрит на руки — они все в темной крови. И тогда, крича на пределе возможностей легких, он бежит к ближайшему посту охраны.
— Секундочку, — говорит Мулагеш.
— Да, — рассерженно повторяет Сигруд, — секундочку.
Сигню поднимает ладони — так учительница просит внимания в шумном классе.
— Я уже слышала все ваши возражения. Ты, — говорит она Мулагеш, — не хочешь, чтобы я ехала, потому что ты мне не доверяешь. Тем не менее я лучше всех знаю побережье — просто потому, что бо́льшую часть жизни провела, изучая карты. И я уже там побывала. А ты, — обращается она к Сигруду, — не хочешь, чтобы я ехала, потому что считаешь: там опасно. И хочешь сделать все сам, потому что ты часто бывал в разных переделках, а самое главное, тебя хлебом не корми, дай поучаствовать в какой-нибудь дерзкой афере, лишь бы не сидеть здесь, вдохновляя тысячу дрейлингов трудиться день и ночь, дабы удержать на плаву экономику нашей страны. Так или иначе, я вижу, что люди воодушевились с твоим приездом, и я не допущу, чтобы они охладели к работе. Твое место — здесь, рядом с теми, кто трудится на благо нашей родины. По большому счету, — тут она скрипит зубами, выдавливая слова из какой-то гадкой части своей души, — твое присутствие важнее моего.
— А разве не ты курируешь все работы в гавани? — удивляется Мулагеш.
— В какой-то мере, да, — отвечает Сигню. — Но мы уже справились с главными препятствиями, а для остального у меня есть давно подготовленные планы. Я могу себе позволить отсутствовать пару дней — или меньше.
Сигруд качает головой:
— Мне это не нравится. Мне твой план не по душе, совсем.
Сигню закатывает глаза:
— Ты позабыл, наверное, но я жила не в самой цивилизованной части Вуртьястана. Я там выросла.
— И я не хочу, чтобы ты туда возвращалась!
— Если генерал права — а я, пусть и с трудом, готова допустить, что она, по крайней мере, верит в истинность того, что рассказала, — то все, ради чего я трудилась, сейчас в опасности, — увещевает его Сигню. — То, над чем я работала всю жизнь, может пойти прахом!
— Всю жизнь? — сердится Сигруд. — Ты думаешь, что каких-то пять лет — это вся твоя жизнь? Да это смехотворный срок, пять лет! Моргнуть не успеешь, а они прошли!
— Для меня это пять лет, — говорит Сигню, — а для страны — это миллиарды дрекелей, все наши прибыли за ближайшие десять лет! И все это сейчас висит на волоске!
— Вот! Тебя только деньги и интересуют! И давно ты стала такой?
— Деньги? — разъяряется Сигню. — Ты реально думаешь, что я тут ради денег? Нет, папочка, нет! Я хочу, чтобы таким, как вы, больше нечего здесь было делать!