Сигруд выступает из тени, таща что-то за собой. А потом сбрасывает это на землю. Пахнет потом и кровью. В темноте Турин может разглядеть только щеку и сжатый кулак.
— Это не похоже на ракетницу, — говорит она.
— Нет, — кивает он. — Но я подумал, тебе лучше самой посмотреть.
Он вынимает ракетницу и передает ей. Она колеблется некоторое время, затем поднимает ракетницу и стреляет.
Ракета заливает все ярким, праздничным красным светом, озаряя лицо парнишки, который лежит на земле: это вуртьястанец лет пятнадцати, с элегантно татуированной шеей и идеально круглым входным отверстием под ключицей. На груди у него портупея, в ней сайпурский пистолет. Ему, наверное, пришлось максимально затянуть ремни, чтобы портупея села как надо на его щуплое тело еще не вошедшего в возраст мальчишки. Мулагеш все еще смотрит ему в лицо, когда их окружают сайпурские солдаты.
11. Справедливая смерть
Мир есть не что иное, как отсутствие войны. Война и вооруженный конфликт — море, через которое надо переправиться нации.
Те, кому посчастливилось плыть через чистые тихие воды, могут считать иначе. Но они забывают, что война — это движущая сила всего.
Война — естественное состояние человека. Война делает его сильным.
Писания святого Петренко, 720 г.
Мулагеш отправляется на поиски Бисвала в госпиталь — впрочем, это слишком громкое название для такого темного, грязного и не приспособленного для лечения места. Шаткие койки и кровати выстроились вдоль стен, и почти на каждой кто-то лежит.
Турин идет по госпиталю. Ее форма спереди запачкана кровью, но это не ее кровь — они с Сигрудом помогали медсестрам и врачам чем могли. Еще у нее болит правый бок, причем болит сильно. Надо бы показаться врачу, но ей не хватает духу: кругом лежат молоденькие солдаты, мужчины и женщины, и память предательски подсовывает воспоминания о том, как она мучительно выздоравливала в мирградском госпитале. При одной мысли об этом начинает болеть рука. Как же жалко ребят…
Она останавливает медбрата и спрашивает:
— Где генерал?
Тот показывает — там, мол. В морге. Мулагеш подходит к дверям, мгновение колеблется, а потом открывает их.
Оказывается, морг здесь — весьма просторное помещение. Вдоль стен тянутся ряды высоких ящиков. Тут холодно и пусто. Один из ящиков открыт, каталка наполовину выдвинута из его темного ледяного нутра.
Лалит Бисвал стоит над ней и смотрит на тело. Погибшая офицер невысокого роста, форма у нее грязная, а руки белые как мел — смерть уже берет свое. В комнате стоит полумрак, но Мулагеш видит блестящий шрам на лбу покойницы и понимает — это когда-то было капитаном Киран Надар.
Бисвал оборачивается, кивает Турин, потом снова возвращается к Надар. Мулагеш выдерживает паузу — ну и как и о чем с ним теперь говорить… Затем она подходит и встает рядом с ним.
На левом боку у нее три огнестрельных ранения. Наверное, она умерла быстро — иначе бы ее раздели перед операцией. На щеке — фиолетовая царапина, и кожа вокруг нее потемнела. Видимо, Надар упала с лошади.
— Они стреляли именно в нее, — тихо говорит Бисвал. — Она ехала верхом в голове колонны. Это стандартное поведение станцев в последнее время — они первым делом убивают офицеров.
— Что произошло?
— Я же говорил тебе — за нами наблюдают. Станцы засели в холмах и следили за каждым нашим движением. Они увидели, что мы отправляем в город батальон. Когда эта… тварь принялась уничтожать город, все выезды и дороги из Вуртьястана заполонили беженцы. Мятежники смешались с гражданскими и заняли позиции к востоку от главной дороги. Они устроили нам засаду, открыли прицельный огонь. Мы потеряли много людей. Когда мы пошли в контратаку, они отступили.
Мулагеш склоняет голову. Внутри у нее все кипит.
— А мы ведь пытались им помочь…
— Да. Мы пытались помочь городу. Но они так не считают.
— Прошу прощения, если это прозвучит грубо, но… старший сержант Панду?..
— Он выжил. Чудом. Он ехал рядом с Надар и остался жив после первого залпа. Потом укрылся на блокпосту и храбро защищал группу гражданских, которые бежали из города. Там была и главный инженер Харквальдссон.
Как интересно, Сигню и Панду снова рядом. Как-то это уже не похоже на простое совпадение…
Бисвал смотрит на нее:
— Что, демон побери, произошло в этом городе, Турин? Что за тварь нас атаковала?
Ну что ж. Время выложить все карты на стол. Потому что Бисвала нужно убедить: катастрофа в городе — результат божественного вмешательства. Поэтому Турин четко излагает свои выводы относительно Жургута, адептов и убийств. Чем больше она говорит, тем более фантастическим выглядит ее рассказ: волшебные мечи, одержимые, тайные копи, древняя рудная жила. Про Город Клинков и Вуртью она не рассказывает — в нынешних обстоятельствах это было бы уже слишком.
Бисвал слушает ее, не шевелясь. А когда она заканчивает, говорит:
— Ты по-прежнему считаешь, что мятежники никак не связаны с убийствами, обрушением копей — и божественной тварью, которая проснулась и вылезла в гавани?
— Да. Я так считаю. Я не думаю, что за всем этим стоят мятежники. У них гораздо более приземленные цели — они сражаются за территорию. А тот, кто за этим стоит, отдает предпочтение духовному.
Бисвал снова смотрит на Надар и качает головой.
— Тридцать семь солдат. Самые крупные наши потери за все время после Мирградской битвы. — Он снова качает головой, в шее у него что-то щелкает. — Премьер-министр требует от меня одного. Парламент дает мне понять, что желает совершенно другого. А тут еще ты, Турин, рассказываешь мне страшилки про божественные козни и заговоры, которые кто-то плетет под самым нашим носом.
— Лалит…
— Ты говоришь: это разные проблемы — мятежники и божественное. Ты говоришь это, несмотря на то что шахты подорвали сразу после прибытия в город племенных вождей. Ты говоришь это, несмотря на то что нападение той жуткой твари замечательно совпадает с тщательно подготовленной атакой мятежников. Ты и премьер-министр, Турин, имеете наглость говорить мне это. — Он резко разворачивается к ней: — Зачем ты здесь, Турин? Ты ведь не на обзорную экскурсию сюда приехала. Не лги мне, Турин, я сумею отличить ложь от правды.
Мулагеш решает сказать правду. Не всю, но хотя бы часть:
— Меня сюда прислали искать Чудри.
— Почему это потребовалось держать в тайне?
— Потому что они не знали, что с ней случилось. Возможно, они думали…
— Думали, что ее убил кто-то из нас, кто-то из наших солдат. — В голосе Бисвала слышится неподдельная горечь: — Как же плохо о нас думает наша премьер-министр. Она считает нас бандитами и головорезами.
— Она не знала, что тут произошло. И подумала, что лучше действовать с осторожностью, чтобы…
— О да, конечно, она так думала! Как же я устал от этого! От этих уговоров: действовать надо с осторожностью! — рычит Бисвал. — Надо отступать, держаться, миротворствовать и увещевать! Как же я устал выслушивать, что, мол, сейчас не война! Да любой человек, у которого глаза есть, прекрасно видит, что эти люди не пойдут на сотрудничество! И никогда не цивилизуются! Они относятся к нам как к врагам! А с теми, кто нас считает врагами, нужно и обращаться соответственно!
— Что ты хочешь этим сказать, Бисвал? — спрашивает Мулагеш.
Бисвал выпрямляется во весь свой немалый рост.
— Я хочу сказать, что в свете происходящего я иначе интерпретирую свои приказы! — говорит он. — Я буду защищать гавань. Я умиротворю горные племена. И я сделаю это, беспощадно преследуя тех, кто осмелился напасть на нас. Я их уничтожу. А вместе с ними — тех, кто их укрывал.
Мулагеш в изумлении смотрит на него:
— Ты хочешь вторгнуться на территорию этих сраных горцев?
— Я хочу сказать, что форт Тинадеши, а также остальные вуртьястанские крепости с нашим гарнизоном перейдут в полноразмерное контрнаступление с целью полного уничтожения противника.
— И что, просто посмотришь сквозь пальцы на то, что этот демонов святой появился в городе, а не в крепости? На то, что он убил десятки, если не сотни людей? — в ярости спрашивает Мулагеш.
— О, я уведомил министерство, — отвечает Бисвал. — Я отправил им депешу. Они пришлют сюда агентов, без сомнения, и я позволю им разобраться с произошедшим. Это в их юрисдикции. А в моей — преследовать мятежников, пока все они не будут перебиты. У каждого из нас свои цели, не правда ли, Турин?
Он идет к двери и кладет ладонь на ручку. Перед тем как он открывает дверь, Мулагеш говорит:
— Это плохой план, Бисвал. Они знают местность, и у них было время подготовиться. Потери будут огромными.
Он оборачивается к ней. В глазах его — ледяное презрение.
— Ты сомневаешься в моих солдатах?
— Генерал Бисвал, я сомневаюсь, что это станет вторым Желтым походом, — говорит она. — Времена другие.
Он смотрит на нее еще несколько мгновений. Потом говорит.
— Турин, ты трус. Ты ушла из армии, потому что была не готова брать на себя ответственность, не готова стать командиром. Вместо этого наша мягкотелая премьер-министр превратила тебя в малодушную шпионку. Возможно, ты со времени Мирградской битвы позабыла, что вот так, — и он указывает на тело Надар, — выглядит настоящий бой. Или, что тоже возможно, ты была слишком занята выслушиванием похвал своей храбрости и так и не собралась вернуться на передовую.
— Генерал Бисвал, — с ехидцей замечает Мулагеш, — а ведь в вас сейчас говорит зависть…
Он одаривает ее холодным взглядом:
— Делай в городе то, что тебе положено, Турин. Но если я снова увижу тебя в крепости — посажу под замок.
Он выходит и с грохотом захлопывает за собой дверь, оставляя Мулагеш один на один с покойниками.
Мулагеш, хромая, идет по дороге в Вуртьястан. Она попросила у врачей костыль, но однорукому человеку трудно управляться с костылем, даже с протезом от Сигню. В особенности трудно, если твоя рабочая рука покрыта синяками. Мулагеш очень, очень нужно показаться врачу. Но, подходя к блокпосту, она видит знакомое лицо — Сигню стоит на дороге, курит и явно поджидает ее.