И он прикрывает глаза.
Мулагеш подавляет дрожь. Так, хватит с нее.
— До меня сюда приходила женщина, — говорит она. — Она спрашивала про один ритуал. Я думаю, что про ритуал для перехода в посмертие, в… в Город Клинков. Это так?
— Я помню это.
— Мне нужно знать, что ты ей сказал.
Серый сухой язык высовывается из глубин его рта и проходит по мелким черным зубам. Мулагеш борется с тошнотой — до того это мерзко выглядит.
— Что ты ей сказал? — спрашивает она. — Как я могу попасть в Город Клинков?
Он протягивает руку к дереву и срывает один серебристый листик. Кладет его в чашу своей трубки и затягивается дымом — и вдруг замирает, словно его посетила какая-то важная мысль. Пустые белые глаза расширяются, и он поворачивается к Мулагеш — и в первый раз за все время она чувствует, что на нее смотрят, смотрят пристально и в полном сосредоточении.
Он глядит на нее и затем тихо говорит:
— Я… я помню тебя.
— Что?
— Я помню тебя, — повторяет он. И снова затягивается трубкой — похоже, это помогает ему вспоминать. — Молодая, смышленая. Ты была полна холодного гнева. Я помню тебя. Ты прошлась по этим краям как свирепая буря. В одной руке ты держала ярость, а в другой — смерть.
Мулагеш холодеет.
— Что ты такое говоришь?
— Воплощенная война, — говорит он. — Битва во плоти. Так я тебя запомнил. Так я помню тебя сейчас — ибо ты пролила кровь в краях к востоку отсюда. О, долго же пришлось этой крови течь, чтобы достигнуть главных корней серебряного дерева… но, когда кровь прилила, ты вспыхнула в моем разуме, как ярчайшая из звезд. Как бы Великая Мать обрадовалась, заполучив такую стрелу в свой колчан. Каким ценным приобретением ты была бы…
Мулагеш борется с тошнотой. Сама мысль о том, что это — она не может думать о нем как о человеке — это знает, что она делала во время Желтого похода, знает и одобряет, — сама мысль ей отвратительна.
— Закрой свой рот! Я об этом не просила!
Он затягивается и критически оглядывает ее.
— Ты хотела попасть в Город Клинков, — говорит он. — Я это помню. Почему?
— Я иду по следу женщины, которая побывала здесь до меня.
Он отрицательно качает головой.
— Нет. Нет, это не так. Я наблюдал за тобой все время, пока ты ехала сюда из западных земель. Я помню, как ты пришла, помню, как ты сражалась за то, чтобы попасть сюда, ко мне. Ты пролила кровь на мои горы, на землю моей родины. И когда ты сделала это, я заглянул в тайный уголок твоего сердца. — Он закрывает глаза. — Я помню… Я помню… — Глаза резко распахнулись. — Ты хочешь найти там Армию Победы, хочешь ступить на белые берега Города Клинков. Ты хочешь отыскать их и остановить, не дать им вступить в их последний бой.
Мулагеш молчит.
— Почему? — спрашивает он. В голосе его звучит вежливое недоумение.
— П-почему? — переспрашивает Мулагеш. — Почему я хочу остановить армию, собирающуюся уничтожить мир? Ты это хочешь у меня спросить?
— Ты говоришь так, — произносит он, — словно они — нечто противоестественное. Словно война — нечто временное.
— Я прекрасно знаю, что не хочу их однажды увидеть у своего порога!
Он качает головой:
— Но это неправильно. Война — свет. Война и конфликт — энергии, питающие мир. Думать иначе — значит думать, что в твоих жилах не течет кровь, что твое сердце не бьется. Ты уже познала это. Однажды, среди холмов моей родины, ты поняла, что вести войну — значит жить, а проливать кровь — значит нежиться в лучах солнца. Почему же ты это забыла? Почему ты хочешь сразиться с ними, а не присоединиться к ним?
— Присоединиться к ним? — потрясенно спрашивает Мулагеш. — Присоединиться к солдатам, которые некогда поработили мой народ?
— А разве сейчас вы не обращаете людей в рабство? — спрашивает старик. — Из чего только не куют нынешние цепи. Например, из бедности. Из страха. Ритуалы, обычаи — это тоже цепи. Все действия есть лишь формы рабства, способ заставить людей делать то, что им совершенно не хочется делать. Разве твой народ не заставил мир склониться перед собой в раболепном поклоне? Когда ты надеваешь форму и идешь по этим землям, разве люди не испытывают сильнейшего желания встать на колени и склонить голову?
— Мы не оставляли за собой проклятых массовых захоронений! — рычит Мулагеш. — Мы не пытали, не убивали и не калечили людей, чтобы получить от них то, что хотели!
— Ты так уверена? По ночам ты поджигала дома, и целые семьи погибали в пламени. Я это помню. А теперь ты оглядываешься назад с чувством вины и говоришь: «Это была война, и я поступала неправильно». — Он наклоняется вперед, вкладывая все силы в то, что готовится сказать: — Но это же ложь. Ты видела свет. А теперь, когда ты вернулась во тьму, ты хочешь убедить себя в том, что света вовсе не было. Но он есть. Ты не можешь стереть то, что запечатлено в сердцах людей. Даже если бы Великая Мать не ходила среди нас, ты все равно бы знала это.
Мулагеш чувствует, как по щекам ее текут слезы.
— Времена, — в ярости говорит она, — времена сейчас другие. И я изменилась. Солдаты теперь не посвящают свои жизни завоеваниям и убийствам.
— Ты не права, — говорит старик. Голос у него низкий и гулкий. Железные стены купола, все ножи, и мечи, и копья — все отзываются дрожью на каждое из его слов. — Ваши правители и пропаганда внушили тебе фальшивые представления о войне, о воине под ярмом цивилизации и ее прихотей. Но, несмотря на хорошие манеры и самопровозглашенную цивилизованность, ваши правители с преогромным удовольствием отправят солдата на смерть, чтобы улучшить свой имидж и чтобы не поднималось в цене сырье. Они отправляют на смерть чужих детей и вспоминают о них только тогда, когда есть возможность громко и пышно поспекулировать на их смерти, восхваляя великую жертву, которую они принесли.
Старика окутывает столь плотная завеса дыма, что Мулагеш уже едва его видит.
— Только дикарь может так говорить о мире!
— Нет. Это правда. И ты это знаешь. Ты была намного честнее с собой, когда убивала своих.
Мулагеш замирает на месте. В воздухе все так же висит дым. Старик медленно смигивает своими белыми глазами и попыхивает трубкой.
— Что ты сказал? — шепотом спрашивает Мулагеш.
— Ты знаешь, что я сказал, — спокойно отвечает он. — Однажды люди под твоим командованием отказались подчиняться приказам. И когда это случилось, ты сделала то, что было необ…
Она вскидывает винташ на плечо и быстро идет вперед, прорываясь через клубы дыма. Старик не ворчит и вообще не издает никаких звуков, когда дуло винташа упирается ему в лоб, прижимая спиной к стене из ножей.
Мулагеш нагибается над ним.
— Ты говори, говори, — шепчет она. — Рассказывай, старик, и мы посмотрим, получится ли у меня вылить воды памяти через дырку в твоей поганой башке.
— Ты видишь, чем ты стала, — невозмутимо говорит он. — Ты видишь, куда ведут тебя инстинкты. Почему же ты отрицаешь то, чем являешься?
— Говори про демонов ритуал! Рассказывай, как мне попасть в Город Клинков!
— Ритуал? Но зачем, ведь ты знаешь его. Ты знаешь, как вызвать к жизни «Окно на Белые Берега».
— Но оно меня туда не пропускает!
— Но ты же знаешь, что есть еще один важный элемент, который как раз переправит тебя на Белые Берега, — говорит старик. — Ты часто проливала ее в свое время, и она течет у тебя в жилах — кровь убийцы. Что же еще…
Мулагеш крепче прижимает дуло к его голове.
— Что ты имеешь в виду? Учти, начнешь опять говорить загадками — пожалеешь.
— Ты видела статую, — шипит старик. — Статую Великой Матери, сидящей перед большим котлом. Заполни котел морской водой и кровью убийцы, возьми столько крови, сколько уместится в мочевом пузыре козла, и проведи ритуал «Окно на Белые Берега», и тогда ты сможешь перенестись туда — через море, через наш мир, прямиком в страну мертвых.
Мулагеш задумывается. Да, точно, она увидела Город Клинков в цехе со статуями, перед огромным изваянием Вуртьи… а у ее ног была емкость, похожая на гигантскую ванну.
— Живая сущность жизни смерти, — говорит она, — отправит живого человека в страну мертвых.
Она отступает на шаг, убирая оружие.
— Какая ирония судьбы…
Старик смаргивает своими пустыми глазами.
— Ты думаешь, что это вторжение. Что ты штурмуешь позиции врага. Но ты не права. Ты возвращаешься домой. Ты достойна этой жизни после смерти.
— Задери тебя демоны, — сердится Мулагеш. — Ну-ка, расскажи мне о мечах, о мечах адептов. Кто-то их нашел? Или научился делать? Кто это был?
— Это мне неведомо, — тихо отвечает он. — О таких вещах я не знаю.
— Кто-то разграбил ваши священные могилы! Они не могли не прийти к тебе!
— Я не помню их, — произносит старик. — У меня нет этих воспоминаний.
— Кто-то, мать его, воскресил святого Жургута! Только не говори мне, что ты не в курсе, кто за этим стои́т!
— Я помню тех, кто пролил кровь, — отвечает старик. — Я помню мертвых. Я помню битвы, победителей, побежденных. Я помню то, что имеет значение. Остальное — пустяки.
— Кто-то пытается приблизить Ночь Моря Клинков! Как это может случиться? Как это работает?
— Работает? Словно какой-то механизм, машина? То, что ты описываешь, — оно неизбежно. Спроси еще, почему звезды танцуют в небе, почему вода течет вниз по склону холма. Спроси, как это работает.
Он опускает веки.
— Она обещала, что это случится. Значит, это случится. Таковы законы мироздания.
— Я убью тебя, демон тебя задери! — кричит Мулагеш, поднимает оружие. — Убью, если не ответишь на мой вопрос!
— Если бы я мог умереть, — говорит старик, — я бы позволил тебе это сделать. Я не боюсь смерти. Но ты сейчас в моем мире, и это место не даст мне умереть.
— Спорим, я сейчас как…
Он качает головой:
— Ты думаешь, что вытрясла из меня правду. Но ты не права — я хочу, чтобы ты снова увидела Город Клинков, ибо там ты узришь истину. Истину о мире, истину о твоем тайном сердце. А теперь иди и смотри.