— Точно. — Мулагеш держится за край купели и замирает, пронзенная ужасом. А ведь вполне возможно, что это ее последний миг в этом мире, последняя секунда подлинной жизни в яви. — Я не думала, что доживу до такого возраста, — говорит она. — Если… если я не вернусь… скажите им… скажите всем, что я сожалею. Хорошо? Просто вот это вот скажите.
— Хорошо, — говорит Сигню. — Я скажу им. Я скажу им это — и я скажу им правду.
— И это правильно, — подтверждает Мулагеш. — Кто-то же должен это сделать.
А потом быстро опрокидывается в водоворот.
Турин думала, что упадет в туннель. Собственно, это и был туннель: водоворот бурной ревущей воды, а в середине узкая воронка, крутящаяся ровно по центру купели.
Но когда Мулагеш падает спиной вперед, видит и чувствует она совсем другое. Ощущение такое, что она свалилась в спокойное озеро — вода обтекает ее со всех сторон; это упругая, плоская поверхность, а совсем не ревущий водоворот, и вовсе не узкая воронка, а широкий темный океан с отверстием наверху. Оттуда падает свет. Ее не мотает по кругу, она просто… падает. Словно бы она рухнула в полынью и видит над собой расплывающиеся в ряби лица Сигурда и Сигню.
А самое странное — она погружается. И быстро.
Тут включаются инстинкты: она должна всплыть, вырваться на поверхность, немедленно. Она колотит ногами, пытаясь вынырнуть, но ее тянет ко дну амуниция и оружие, а его не так-то просто сбросить.
Турин летит в темноту, чувствуя, как давит на тело огромная масса воды. Словно она лежит в ладони гиганта, который сжимает пальцы. Отверстие со светом наверху уже сжалось до игольного ушка. Мулагеш знает, что так делать нельзя — ее учили, как себя вести, когда тонешь, — но у нее начинается паника, она дрыгается, беспорядочно дергает руками и ногами, разгоняя ледяную воду. И тут в губы ее затекает струйка воды, и вдруг весь воздух вырывается из нее, из носа и рта поднимаются пузырьки, поднимаются и по спирали улетают к точке света над головой.
Мулагеш тонет. Она тонет и знает это. Она умрет в этой демоновой ванне, и тут уже ничего не поделаешь.
А затем мир… накреняется.
На нее наваливается сила тяжести.
И вдруг она уже не падает, а, наоборот, поднимается, поднимается к поверхности, ногами к тому, что кажется прудом с отражающимися в нем звездами, звезды у нее под ногами — о нет. Они над ней!
Турин неловко кувыркается и смотрит вверх, легкие требуют воздуха, вздоха, а она летит и летит к пруду со звездами. А потом она понимает, что это не пруд, а дырка, такая же, как та, в которую она провалилась… вот только звезды на этом небе очень странные…
Она пробивает поверхность воды и вырывается наружу, на воздух, задыхаясь и кашляя.
Ее пальцы нащупывают камень. Она вцепляется в него и висит прямо как ребенок, который только учится плавать. А отдышавшись, оглядывается.
Да нет. Она таращится во все глаза!
— Какого… какого хрена… — выдыхает она.
Мулагеш барахтается в чем-то вроде декоративного пруда во дворике между двумя огромными высокими зданиями, каждое из которых напоминает цветущий анемон. Дворик посыпан белым гравием, на который наложены белые мраморные плиты, образующие решетку. Из ближайших дверей льется золотистый свет, свет ложится медовыми полосами на гравий, а на плитах, повернувшись под странными углами, высятся статуи…
Так. А это вовсе не статуи.
Турин продирает дрожь: шестеро вуртьястанских адептов стоят рядом с ней, массивная мерзкая броня чуть шевелится в такт их дыханию. Мулагеш замирает в пруду — она, конечно, только что вдоволь поплескалась, но никто из них на нее не реагирует. Прямо как тогда, в видении.
Она ждет. Ничего не происходит. Тогда она собирается с духом и окликает их:
— Эй! Эй!
Все шестеро стоят неподвижно. Осторожно она выбирается из прудика, затем перебегает к стене, чтобы спрятаться. Изо рта у нее вырываются огромные облака пара — странно, потому что телу совсем не холодно. Такое впечатление, что дело в воздухе этого места — есть в нем что-то такое ледяное, что не может правильно отреагировать на присутствие живого существа.
Она осматривает себя — не растеряла ли она свое оружие. Но нет, все на месте. Патроны сработают — она уже видела, как эти штуковины стреляли под водой. И кольцо Сигню тоже на месте — протез крепко держит винташ. И вот тогда-то она замечает: она же вся, вся темно-красная, от макушки до пяток. Одежда, кожа, даже волосы — все алого цвета, словно ее мариновали в крови. А ведь она пробыла в купели от силы минуту!
Она облизывает пальцы и трет кожу — бесполезно, не отходит.
— П-проклятие, — бормочет она.
В этом бесцветном месте она будет легкой мишенью…
Так, но надо решать, что делать дальше. Она смотрит на две массивные башни над ней. Окна в них горят белым и золотым светом. Над головой — звездное небо, потрясающе красивое и странное: она видит несколько незнакомых звезд, причем все они неправильной величины и неправильного цвета. Время от времени в темноте вспыхивает падающая звезда. Какая красота, завораживающая прямо. Здесь действительно красиво — правда, ощущение такое, что сейчас к ней призраки выйдут…
Мулагеш смотрит на адептов, потом подходит поближе. Теперь их разделяет не более десяти футов. Сейчас она видит, что доспехи у них не одинаковые: у кого-то больше водных мотивов в украшении, у кого-то — рогов, а у кого-то по спине и плечам торчат сплошные зубы. Наверное, это разная военная форма. Может, они из разных полков. Или разных районов Вуртьястана. А может, из разных эпох…
Она подходит еще ближе с винташем наготове. Ближайший адепт все так же стоит лицом от нее, однако, если бы он был в сознании, он бы услышал ее шаги. А потом она понимает, что адепт… говорит, точнее, бормочет. Она наклоняется поближе и различает слова:
— Я обрушил мосты, обрушил стены, в прыжке настиг беглецов и убил их всех до единого, и они полегли, как пшеница под серпом… я сделал это для тебя, Матерь наша, я сделал это во имя твое…
Она подходит к следующим двум адептам и слышит:
— Я стоял на носу моего корабля, и сердце мое рвалось из груди, и разбил я все их суда одно за другим, и стали они щепой и обломками, и мы шли мимо них и видели тех, кто держался за мачты и просил помощи, а мы смеялись над ними… Я сделал это для тебя, Матерь наша, сделал это во имя твое…
— И взяли мы город в осаду, и стояли под ним три недели и четыре дня, и они открыли перед нами ворота и признали свое поражение. А наши мечи обрушились на них, как капли дождя на крышу дома. Они думали, что мы пощадим их, оставим их жить, если они покорятся, что за глупцы, Матерь наша, что за глупцы…
Турин слушает их — каждую страшную повесть о каждой жуткой победе. Они рассказывают всякий свою историю, снова и снова, вспоминают о сделанном, радуются тому, чем заслужили место в посмертии. И каждый раз, рассказывая, они обращаются к Матери, и каждый раз она слышит упрек в их обращении. Да, они многое совершили во имя ее, но кажется, что они в глубине души вовсе не хотели делать это, и сейчас она их взяла и предала.
Мулагеш прислушивается к бормотанию, затем смотрит на залитый золотистым светом проход, ведущий прочь из дворика.
— Так, — шепчет она, — где, демон побери, Чудри?
Она бродит по коридорам и улицам Города Клинков, перебегает через мосты, ходит по набережным каналов и заглядывает в широкие туннели. Не все улицы вымощены белым камнем — многие из них покрыты разбитыми и скованными в единое целое щитами, прямо как в том куполе на Клыке. Турин все посматривает на горизонт, пытаясь узреть гигантскую башню из своего видения, но здания и статуи настолько высокие, что за ними трудно что-либо разглядеть. На самом деле у нее только получается задирать голову и смотреть вверх.
На улицах группками стоят адепты — все они в полусне бормочут что-то свое, прямо как те, что она видела во дворике. Они не обращают внимания друг на друга, не то что на Мулагеш. А потом она замечает, что, вне зависимости от того, где они стоят, все они смотрят в одном направлении, словно могут видеть что-то за всеми этими стенами и статуями.
Но тогда… на что же они смотрят?
А отчего бы не проследить за ними? Конечно, здравый смысл сопротивляется этой идее, но Мулагеш решается: она бежит от адепта к адепту, от группки до большой толпы, и все они смотрят и смотрят, словно взгляды их как магнит притягивает что-то в глубине города.
Вот она проскальзывает между двумя высокими, бормочущими адептами, которые стоят на узком мостике цвета слоновой кости, и… замирает на месте. А потом делает пару шагов назад и смотрит на канал.
В Городе Клинков этих каналов бессчетное количество, а тот, над которым Турин сейчас стоит, самый большой. Она смотрит вниз и видит огромное число мостов и мостиков самых причудливых форм.
И на одном из мостов, где-то в четверти мили от нее, что-то лежит на ступенях.
Нет, не что-то. Кто-то. Человеческое тело, обмякшее и неподвижное, лежит на мосту. И этот кто-то тоже с ног до головы облит красным.
— Ах ты мать твою… — тихо говорит Мулагеш.
Она пробирается через толпу адептов и бежит по набережной к этому мосту.
Как же так. Так не должно было быть, как же так…
Турин выбирается из толпы и видит: волосы, длинные темные волосы стекают по белым ступеням. Мулагеш видит это — и поникает. Потому что знает, что это. И кто это.
Она медленно идет к телу.
Это женщина. На ней обычная гражданская одежда, однако с одного взгляда на патронташ, гранаты и сумку становится понятно — это все армейские боеприпасы. Мулагеш осторожно поддевает ногой сумку и открывает ее. Внутри лежат перевязанные бурые трубки с металлическими колпачками. На которых четко различается надпись: «Тротил».
Взорвутся — все здесь разнесут к хренам…
— Вот, значит, куда подевалась взрывчатка со склада, — вслух говорит она. — Вуртьястанцы ее не крали. Ее украла ты.