Почему-то хочется смеяться, но что-то не до смеха. Проклятье, какая глупость, как же так…
Затем она вздыхает, присаживается и переворачивает тело на спину.
Какие у нее были ожидания, она и сама не знает. Мулагеш видела досье и фотокарточку, своего рода идею человека, а не самого человека. И все равно при взгляде на тело молодой сайпурки, холодное и одеревеневшее тело, сердце отзывается неожиданной болью.
— Сумитра Чудри, — говорит Мулагеш. — Проклятье…
Тело не слишком разложилось, видимо, время тут идет не так, как в обычном мире. На брови — шрам, который Чудри заработала в столкновении у туннеля в шахты. Какая же она молоденькая, ей еще и тридцати нет. А в темных глазах — злость?.. Словно она поверить не может, что это с ней произошло, что она зашла так далеко, чтобы только умереть здесь, на мосту через канал с призрачной водой.
— Прости, — говорит ей Мулагеш.
В ответ только вода журчит в канале.
Турин присматривается к сумке со взрывчаткой — для чего-то же Чудри хотела ее использовать. Возможно, чтобы подорвать крепость, прямо как Сигруд предлагал. Может, забрать тротиловые шашки с собой? Но, с другой стороны, Мулагеш не слишком умеет этой взрывчаткой пользоваться. И она совсем не стремится рисковать, когда от ее успеха столько зависит. Как-то не хочется бегать по городу со взрывчаткой за спиной — которая, кстати, реагирует на трение. Нет уж, не нужны ей эти шашки даже на всякий случай.
И все-таки почему так больно видеть Чудри здесь? И тут Мулагеш понимает: она ведь думала о Чудри прежде всего как о солдате, да, солдате, который действовал самостоятельно, пытался справиться с угрозой до того, как она реализовалась, солдате, который был готов пожертвовать своей жизнью во имя долга. И вот оказалось, что увидеть — Чудри все-таки принесла на своем пути последнюю и самую большую жертву — было очень печально. Печально, несмотря на то что случилось потом.
— Я так долго считала, что ты мертва, — говорит ей Мулагеш. — И я не знаю, почему я так удивлена, обнаружив, что я все-таки была права.
Тут за ее спиной слышится мелодичный странный голос:
— Удивительно, что она вообще сюда добралась.
Мулагеш резко разворачивается с винташем наготове. И тут она понимает: голос-то звучит с высоты футов пятнадцати над ней, и медленно поднимает голову.
Над ней нависает что-то вроде фигуры огромной женщины, возможно, даже металлическая статуя женщины: она вся серебристая, переливающаяся, а руки и плечи у нее гладкие, как хромированная сталь. Изваяна она с удивительным искусством: ей придан вид прекрасный и в то же время отталкивающий — Мулагеш мгновенно ощущает, что такова и была задумка мастера: ее руки и ноги жутко неестественны — они слишком длинные и стройные для обычного человека. Чем-то они напоминают клинки — чересчур узкие и тонкие в середине. Ее руки и пальцы — ножи, длинные, изогнутые и острые: не сразу поймешь, сколько у нее этих пальцев. На ней оборванная юбка, начинается она над поясом, а потом свободно ниспадает вниз, оборачиваясь вокруг узких ног. На ногах пальцы у нее похожи на когти хищной птицы, а лицо ее скрыто под сплетенной из волос вуалью — длинной, шелковистой и немного просвечивающей.
Мулагеш кажется, что она различает черты лица под этой вуалью, видит глаза, рот, но… как-то ей не хочется присматриваться.
Снова звучит голос, странно мягкий и мелодичный, словно исходит он не из человеческого рта, а отдается эхом в многочисленных трубах, как в органе.
— Я тебя знаю. Ты была здесь раньше.
Мулагеш пытается держать себя в руках, целясь в… это, чем бы оно ни являлось. Однако существо не кажется угрожающим, оно просто бесстрастно смотрит на нее. В конце концов, если бы оно хотело убить Турин, просто наступило бы ногой.
— Что?
— Ты была здесь раньше, — отвечает существо. — Только ты упала сюда не целиком. Лишь тень твоя появилась. Часть тебя. — Существо оборачивается на канал, вся поза его выражает глубокую задумчивость. — Я запомнила. К нам так редко сейчас попадают гости. Недавно только несколько человек появилось.
Мулагеш лихорадочно вспоминает — точно, этот же голос спросил ее в видении: «А разве ты должна быть здесь?»
Она говорит:
— Ты ведь хранитель, да?
Гигантская голова оборачивается к ней:
— Я Страж, — отвечает она. — Я стерегу и охраняю эти берега.
— Это ты… убила ее?
— Ее? — Страж наклоняет голову к плечу, чтобы посмотреть на тело Чудри. — Если бы ее убила я, она бы лежала здесь по частям.
И она поднимает руку и сжимает свои пальцы-кинжалы:
— Разве нет?
— Тогда что произошло?
— Хм, — бормочет Страж. Что-то в ее тоне говорит: ее занимает высказанная Мулагеш мысль, будто она может быть заинтересована в таком неинтересном деле. Страж снова смотрит на труп Чудри, склоняет голову и говорит: — Обезвоживание.
— Обезвоживание?
— Да, — со скучающим видом подтверждает Страж. — Она попала сюда точно так же, как и ты, — активировав подношения. Но она использовала только свою кровь и, когда попала сюда, была слаба. И запаниковала. Она бежала слишком долго, слишком быстро. Израсходовала все силы, бедняжка. В этом маленьком теле недостало крови и жидкостей, чтобы жить дальше. Я точно говорю. Я — часть этого места, поэтому все знаю. Я видела.
— Что ты имеешь в виду под «активировала подношения»?
Сторож беззаботно тычет пальцем в горизонт:
— Ты же пришла сюда из города? Разве нет? Из плотского мира? Из места, где собраны идолы, статуи, барельефы, каждый из которых создан в память о великом воине, великой победе? Но вот изваяние Матери… оно очень крепко связано со здешним краем.
— Выходит, каждая статуя — это памятник погибшему? — спрашивает Мулагеш.
Страж со скучающим видом отмахивается:
— Конечно.
Затем она снова смотрит на Чудри и склоняет голову:
— Она недостойна этого места. Она убила единожды в жизни, причем убила со страха и от злости. А вот ты…
Тут Страж наклоняется, чтобы заглянуть в лицо Мулагеш. Гигантское тело ее двигается совершенно бесшумно, до ужаса бесшумно, — и вытягивает длинный, похожий на иглу указательный палец. Мулагеш замирает от страха, ей хочется выстрелить, но она не решается, но Страж всего-то убирает с ее лица прядь волос — нежным грациозным движением.
— Ты достойна. Больше, чем многие здесь, по моему скромному мнению… Но ты ведь уже знаешь об этом, правда?
— Что тут происходит? — спрашивает Мулагеш. — Почему покойники все еще здесь?
— Потому что два мира связаны друг с другом, — отвечает Страж. — Некогда они были связаны еще крепче. — И она показывает руки-клинки, сжимая все свои бесчисленные зазубренные пальцы. — Они помнили друг о друге. И не могли существовать друг без друга. Живые воевали, потому что Город Клинков ждал их, а Город Клинков существовал, потому что живые воевали. Но потом они разделились — но не до конца.
И она с невероятной скоростью раскрывает все пальцы. Кроме двух.
— Некоторые связи сохранились. Место это осталось, бледной тенью себя прежнего, но осталось. Но совсем недавно кто-то с другой стороны занялся обновлением связей. — Медленно ее пальцы разгибаются и сжимаются вместе. — Оба мира сближаются, как если бы рыбак вываживал рыбу. Мертвые просыпаются, но медленно. А вот когда они проснутся окончательно… Ну… Тогда, наверное, моей службе придет конец. Потому что в этом городе никого не останется, правда?
Говорит она это совершенно безразличным голосом, как служащий, уверенный в том, что начальство уже уехало домой.
— Как это можно сделать? — спрашивает Мулагеш. — Как может кто-то… заново связать миры?
— Откуда же мне знать? — удивляется Страж. — Я просто стерегу. Я разрешаю или не разрешаю приходить сюда. Такова моя роль, моя обязанность. Так всегда было, еще с начала времен.
— А что ты видела в последнее время? Может, что-то… странное?
— Странное? Нет. Это место не меняется. Оно всегда было таким. Хотя очень долго к нам никто не приходил, даже новые мертвые. А потом…
— Что потом?
Страж опять склоняет голову к плечу.
— А потом сразу трое появились. То есть, конечно, ты: ты тогда сюда прошла и сейчас. А потом вот она. — И Страж показывает пальцем на труп Чудри. — Она много раз приходила сюда, вываливаясь через Окно, снова и снова… Это подтачивало ее разум, я ощущала это. Каждый раз, приходя сюда, она чувствовала себя все хуже, все страннее. А потом явился служитель.
— Кто?
— Ученик святого Петренко, древнего кузнеца.
— Минуточку, — говорит Мулагеш. — Ты сказала «кузнеца»?
— Да. Святой Петренко первым научился ковать такие мечи. Он привел сюда помощника — я почувствовала, как их души вторглись на этот план существования, — но сочла их недостойными и малознающими и потому изгнала их и отправила обратно. Старая я и глупая, я даже представить себе не могла, что за игру он ведет…
— Их души… ты хочешь сказать, они воспользовались мечами, чтобы перенестись сюда?
— Да. Конечно. Как же иначе?
У Мулагеш сердце бьется так сильно, что едва не выскакивает из грудной клетки:
— А-а-а… а кто это был? Ты знаешь?
Сторож смотрит на нее сверху вниз.
— Когда они используют мечи, я не вижу лиц и не слышу голосов. Я вижу только их мысли и дела. А тот — он не был воином. — Она все так же смотрит на Мулагеш. — А ты достойна оставаться здесь. Я дарую тебе разрешение. Ты убила многих, и я чувствую твое сердце, твою душу — ты еще многих убьешь. Очень многих.
И Страж проводит когтепальцем по гладкому животу, и тот скрежещет так, что Мулагеш стискивает зубы.
— Пусть мое бормотание поможет тебе, маленькая воительница. Иди и исполни свой долг, да и мне пора возвращаться к делам. Прощай.
Страж разворачивается и уходит по берегу, огибая стоящих там бесчисленных адептов.
— Подожди! — кричит ей вслед Мулагеш.
Страж останавливается, чуть повернув голову, чтобы посмотреть на Мулагеш.