— Значит, ты это видишь, — мрачно отвечает Тинадеши. — Моя… не знаю, моя телесная сущность тает. Я не должна тут находиться, и это место настаивает на том, что меня здесь нет. Ни один смертный человек до сих пор не пытался нести бремя Божества. — Она снова надевает перчатку. — Здешняя реальность меня отвергает, это происходит медленно, но верно. Я знаю, что проигрываю эту битву. Уже давно знаю.
Мулагеш прижимает повязку к ране на плече. Та до сих пор кровоточит.
— Могу ли я спросить, как вы здесь оказались? Точнее… что здесь вообще происходит?
— Я так понимаю, в обычном мире все считают, что я просто исчезла.
— Так и есть.
— Но я на самом деле не исчезла. Я выбрала остаться здесь, в этом месте, и я тут с тех пор, как покинула знакомый мир.
— Вы по собственной воле отправились сюда?
— О нет, я не по своей воле здесь оказалась. Но, попав, я по своей воле решила остаться. Потому что поняла, какие будут последствия, если я уйду. — Она вздыхает и трет глаза — видно, что очень устала. — Что последнее ты знаешь обо мне?
— Что вы исчезли в Вуртьястане. Это всем известно.
— Да… у меня была задумка найти место для железной дороги в пустошах вдоль Солды и дальше к морю. Это помогло бы нам установить контроль над этими краями. Здесь царили бандитские князьки, свирепствовала война и чума, женщин массово насиловали. После Мига здесь не было ни лидера, ни власти. А Миг очень тяжело отразился на Вуртьястане. Я помню, как приехала и увидела все это: нищету, вандализм… Мы отбивались от разбойников днем и ночью. Наглости мне было не занимать. Я вела себя безрассудно. Я ведь только что потеряла Шомала.
Мулагеш вспоминает строки из учебника: во время поездок Тинадеши по Континенту умер от чумы ее четырехлетний сын.
— Да. Понимаю.
— Я готова была сражаться со всеми и за все, — тихо говорит Тинадеши. — Победа или смерть — так я рассуждала, и… на самом деле, я не знала, чего хочу больше — победить или умереть. И вот однажды мы сделали это. Мы преодолели горы и вышли к океану. Но оставался вопрос: какой из путей удобнее? Как наилучшим образом связать Северные моря и Сайпур? Поэтому мы должны были осмотреть местность. А однажды я шагала по берегу, делая замеры: мне требовалось отыскать нужной ширины проход через горы. И тут я наткнулась на… это.
Тинадеши говорит все более неразборчиво — опиаты начали действовать, угнетая ее нервную систему.
— Миг сильно отразился на побережье. Строили они в основном на море, поэтому скалы и сам берег поддерживались чудесами, а Миг только что случился. Везде царили хаос и невообразимая разруха. Развалины домов и мостов лежали каменной кучей у подножия утесов. А некоторые утесы треснули, словно яйца. И вот я подошла к одной из таких трещин и заглянула туда, — тут ее лицо мертвеет от страха, — и они увидели меня, и воззвали ко мне.
При виде искаженного ужасом лица Тинадеши у Мулагеш мурашки бегут.
— Кто? Кто это сделал?
— Солдаты, — тихо отвечает Тинадеши. — Все вуртьястанские солдаты, сколько их было. Они ждали меня в этом утесе. Это была могила. Огромная, я таких гигантских никогда не видела. Но у вуртьястанцев очень странные представления о похоронах. — Она безумными глазами смотрит на Мулагеш. — Ты знаешь об их мечах? Что они неразрывно связаны с хозяином, что они как сосуд один для другого: тело хранит меч, а меч хранит душу?
— Я о таком слышала, да, — отвечает Мулагеш.
— Вот это там и было, — продолжает Тинадеши. Ее глаза по-прежнему широко раскрыты от ужаса. — Все эти мечи. Тысячи. Миллионы мечей. И все с разумом внутри, все с памятью своих носителей, памятью об их жизнях и жутких кровопролитиях. И все они взывали ко мне.
Мулагеш припоминает, что в отчетах она читала: Чудри искала в холмах какую-то легендарную могилу… Но она даже представить не могла, что речь идет о таком.
— Значит, в могиле лежали не тела, а мечи?
— Да. Вуртьястанцы не видели между ними разницы. Адепты считали себя живым оружием, закаляли тело и душу, чтобы те стали подобны мечам, — а клинки становились придатком тела или даже сердцем того существа, в которое превращались. Вот почему они называют это место Городом Клинков. И когда я их нашла, их было так много, так много, и их поливал дождь, и они падали в море, и все они как один кричали: «Найдите нас! Помогите нам!»
— Но как так вышло, что они еще живы? Как так получилось, что они еще активны? Они же божественного происхождения, так ведь? Как они могли выжить после смерти Вуртьи?
— Потому что Вуртья заключила с ними договор, — устало объясняет Тинадеши. — Соглашение было таким: они станут ее оружием, будут ее воинами, чтобы сражаться во имя ее, а она взамен подарит им вечную жизнь. И договор этот обладал такой силой, что его нужно было исполнять во что бы то ни стало — даже если Вуртья уже покинула этот мир! Ее смерть, говоря юридически, не считалась причиной для прекращения договора! Мертвые все равно должны были получить свое посмертие! Они должны были оказаться вместе с Вуртьей в Городе Клинков. И однажды вернуться к своим мечам в смертных землях и начать последнюю войну, которая бы покончила со всем творением. Так им было обещано, и мертвые, по сути, требуют, чтобы сделка состоялась. Если бы речь шла об одной или двух неприкаянных душах, сила их была бы ничтожной, — но здесь со мной, в Городе Клинков, собраны миллионы! Такова их совместная сила, что реальность вынуждена соблюдать условия договора! Они настаивают, чтобы о них помнили, и любая божественная конструкция, поддерживающая память о них, обречена на существование. — И тут Тинадеши вдруг поникает от усталости. — Но для того, чтобы соблюсти договор, им нужна была Вуртья. Какая-то часть ее должна была находиться с ними в Городе Клинков. Или кто-то на нее похожий…
До Мулагеш медленно доходит, что она имеет в виду:
— Вы? — в ужасе спрашивает она. — Они хотели, чтобы вы заменили им Вуртью?
Тинадеши слабо улыбается:
— Им нужна была Стальная Дева, Королева Горя, Императрица Могил, Та, что расколола мир напополам, Пожирательница Детей. Разве я не подхожу, пусть частично, под это описание? Я посвятила всю свою жизнь железным дорогам и строительству, так что я — Стальная Дева. Я обрушивала горы, чтобы построить их, — поэтому я Та, что расколола мир напополам. Сотни рабочих погибли, чтобы воплотить мою опасную мечту, — поэтому я Императрица Могил. И… мои собственные дети умерли, когда я делала свою работу. Моя семья невообразимо страдала ради того, чтобы я преуспела в делах. Поэтому я — Королева Горя и Пожирательница Детей. Возможно, я стала этим, ибо таково мое наказание. Возможно, я заслужила его. Так или иначе, им требовался кто-то, в ком они бы могли увидеть Вуртью, — и я им подошла. Там был вакуум, и я всего лишь заполнила его.
— Но почему вы согласились?
— Потому что, когда они заговорили со мной, — отвечает Тинадеши, — когда они воззвали ко мне и попросили взять мантию их матери, я поняла: их подлинная надежда в том, что я позволю им выйти на последнюю битву. Великую апокалипсическую битву, которую им столетиями обещали. А я не могла позволить этому случиться. Я не могла позволить, чтобы они напали на мою страну, страну, которая только что освободилась от рабства.
Поэтому я спустилась к ним. И тогда мир… изменился. Небеса потемнели. Звезды изменились — эти были старше и странно выглядели. И чем дальше я шла вниз по расколотому утесу, тем более менялся мир, все вокруг кипело, и наконец я обнаружила, что спускаюсь по белой лестнице, а потом оказалась в огромном белом дворе, из которого вели многие коридоры и лестницы — и голоса попросили меня идти наверх. И я пошла. Я взбиралась и взбиралась по лестницам, пока не оказалась на вершине башни, и там стоял огромный и жуткий красный трон, а рядом с ним… рядом с ним было это.
Тинадеши снова прикрывает глаза и сосредотачивается. Она вытягивает вперед правую руку, словно что-то перебирая в пустом воздухе впереди. А потом ее пальцы на чем-то смыкаются. И она достает…
Достает из воздуха меч. Точнее, рукоять меча, потому что клинок его слабо мерцает золотистым светом. Мулагеш не может взять в толк, откуда этот меч явился: такое впечатление, что он всегда был в руке Тинадеши и она просто сделала его видимым.
Странная это рукоять и гарда странная: поначалу кажется, что они сделаны из какого-то вязкого черного материала, похожего на вулканическое стекло. Но потом свет меняется, рукоять уже не каменная, нет — это отрубленная рука. Почерневшие пальцы крепко держат расплывающийся сиянием клинок, большой и указательный палец так искривлены, что сразу понятно — это не работа человека.
Чем дольше Мулагеш смотрит на меч, тем больше видит, точнее, ощущает: она слышит звон стали о сталь, видит далекий пожар, слышит грохот копыт. Меч меняется — то он из камня и огня, из стали и молнии, то опять человеческая рука. И это никакая не скульптура — а настоящая рука, пожертвованная много лет назад человеком Божеству, и хотя через жертвоприношение сына того человека мощь Вуртьи многократно усилилась, и жертвоприношение это было запечатлено в бесчисленных книгах, статуях и доспехах, рука держала клинок, и жертвенность шла рука об руку с агрессией.
— Меч Вуртьи, — тихо говорит Тинадеши. — Он теперь всегда со мной. Как мечи адептов, он теперь — часть меня. Он шепчет мне, что я Вуртья, говорит, что мне делать, играет с моими мыслями. Ему очень трудно противиться. Иногда я думаю, что я Вуртья, и эта мысль овладевает мной надолго.
— Опасно это… — говорит Мулагеш.
— Еще бы. Я думаю, что это не настоящий меч; во всяком случае, он не таков, как был раньше. Как и Город Клинков, как все божественное ныне — лишь бледное подобие себя прежних. И все равно он опаснее и сильнее, чем любой клинок, скованный для смертного человека. Однажды я избавлюсь от него. Возможно, совсем скоро.
Тинадеши откидывается на спинку кресла — похоже, после контакта с мечом она совсем обессилела.
— Когда я взяла в руку меч Вуртьи, в глазах мертвых я стала ею. А поскольку она подарила им силу, эту силу они вернули мне. У меня появились новые способности, пусть и ограниченные, но я могла их использовать и в этом призрачном царстве, и в обычном мире. Одной из них была возможность возвращаться в царство живых и разрушать. Что я и сделала.