— Нет, — шепчет Лем. — Нет, не может быть. Этого попросту не может быть! Она мертва! Все знают — она мертва!
И тут он слышит новый звук — перекрывая грохот пушек, и треск пламени, и вопли ужаса, со стороны бухты доносится клич бесчисленных воинов, что стоят на палубах кораблей. Они выкрикивают одно и то же слово, точнее, имя, и так рождается древний, мерный, как удары боевого барабана, клич:
— Вуртья! Вуртья! Вуртья!
Солдаты в крайней западной башне в ужасе смотрят на то, как у них на глазах вырастает гигантская, практически заслоняющая им вид на море фигура. Откуда она взялась, непонятно, — словно сама собой из скалы проросла. На широких плечах ее — кольчуга с латными пластинами, каждая из которых украшена чеканкой с жуткими и страшными сценами. Пламя над кораблями в бухте подсвечивает ее снизу, и чудище выглядит адским выходцем из самого страшного сайпурского кошмара.
Богиня войны, Божество смерти, возродившееся к жизни на диких утесах в самый темный для Сайпура час.
— Во имя всех морей, — шепчет Сакти. — Во имя всех морей… этого попросту не может быть!
Один из техников оборачивается к капитану Сакти:
— Нам… э-э-э… стрелять, сэр?
Другой техник возражает:
— Мы не можем стрелять по ней! Она слишком близко! И стоит под неподходящим углом!
Все оборачиваются к Сакти.
Тот вздыхает:
— Ох ты ж мама дорогая…
Мулагеш стоит и смотрит на армаду кораблей и на воинов, скандирующих ее имя — вернее, то имя, которым ее называет меч. Трудно понять… он вообще много чего говорит ей, шепчет, убеждает: надо радоваться, надо исполниться яркой, счастливой ярости, ибо она воссоединилась со своей армией, с теми, кто построил ее империю.
Но Мулагеш может думать только о лежащем у ее ног теле — и о тех других мертвецах, что она оставила за собой.
Она делает вдох и громко кричит морю:
— Дети битвы! Дети Вуртьи!
Воины вопят и подвывают от свирепой радости.
Она вопит в ответ:
— Смотрите на меня! Смотрите на меня и слушайте мою волю!
Тут все крики стихают — воины ждут, что она скажет.
Она орет:
— Я — Императрица Могил! Я — однорукая Дева Стали! Я — Королева Горя, Я — Та, что расколола землю надвое!
Мир вокруг продолжает как-то странно дрожать, очертания предметов то и дело меняются. Она ощущает себя огромной, прямо-таки гигантской, титанических размеров фигурой, достающей головой до неба, — и одновременно чувствует, как по щекам текут горячие, мокрые, самые настоящие слезы.
— Я — война! — кричит она. — Я — чума и я — мор! Я оставляю за собой океаны крови! Я — смерть, я — смерть! Слушайте меня, смотрите на меня, ибо я объявляю свою волю, ибо я — смерть, я — смерть, и ничего более!
Жители Вуртьястана в ужасе смотрят на скалы и слушают гулкий голос, который эхом доносится до них по воде. Фигура на утесе вскидывает руки к небу, словно призывая на себя молнию.
И снова кричит:
— Я убила бессчетное число солдат! Я оставляла их гнить на поле битвы, и их матери так и не узнали, где полегли их сыновья! Я убивала, даже когда они умоляли меня о пощаде! Я обрушивала врата городов и слушала рыдания их жителей! Несть числа злодеяниям, что я совершила! Слышите ли вы меня?
Толпа вуртьястанцев молчит, и тут люди почему-то начинают плакать, вслушиваясь в летящий над водой голос. Лему становится тоже как-то не по себе — в этих словах нет угрозы, и звучат они не как объявление войны, а как полная боли и печали исповедь.
Голос завывает:
— Я убивала женщин! Я убивала детей! Слышите вы меня? Слышите? Все это я делала! Я сжигала их дома, я убивала их в их постелях! Я уходила, слушая, как они оплакивают своих близких! Я бросала детей замерзать в темные зимние ночи! Я совершила все эти ужасные злодеяния и тысячи других!
Тут она поднимает к небу меч и кричит:
— Я — битва! Я — смерть! Я — неизбывная печаль! Смотрите на меня! Смотрите на меня, умоляю вас, смотрите!
Мулагеш поднимает меч. Ощущение такое, что он тянет ее руку за собой, словно она — всего лишь сосуд, инструмент для него. Он хочет, чтобы она повернулась и обрушила его на крепость, обрушила удар такой силы, чтобы даже самая скала под ним раскололась, а затем повела этих воинов вперед, через Вуртьястан, вниз по Солде, через Континент и далее по всему миру.
Она же говорила, что сделает это. Она именно это им обещала. Именно в этом она клялась им, именно этого они ждут от нее.
И все же какая-то часть ее сопротивляется, и единственная мысль ее — как же я устала от этого всего.
И когда эта мысль проскальзывает у нее в голове, она вдруг понимает: а ведь не она держит меч, а он держит ее, словно загнав в большую темную пещеру, где она — лишь крошечное существо, потерявшееся во тьме и во тьму заключенное.
Меч наливается злой волей.
«Нет», — говорит она ему.
Он хочет ударить. Он хочет отделять плоть от кости. Он хочет расколоть землю надвое.
«Нет», — говорит она ему.
Мысли и желания всех ее воинов стекаются к нему, тянут его к себе, умоляют прийти в движение, быть той силой, что они должны были встретить.
Рука ее дрожит, сопротивляясь воле меча. Нет! Нет, я не позволю!
Их мысли налетают на нее волной бормотаний: «Ты должна! Ты должна, должна! Мы сделали все, как ты требовала. Мы стали такими воинами, как ты хотела! Теперь дай нам то, что мы заслужили! Дай нам обещанное!»
Она из последних сил удерживает меч. Он тяжелый, очень тяжелый, словно в ее руке сама луна, ее воля против воли бесчисленных мертвых.
А потом… Как там они говорили?.. Мы стали такими воинами, как ты хотела?..
А в Городе Клинков Валлайша Тинадеши сказала: «Тебе-то уж положено знать, что война — это искусство со своими приличиями и правилами. Она отчаянно цепляется за правила и традиции — и это можно использовать против нее».
Да.
Она поворачивает запястье, направляет острие меча вниз и, призывая всю его силу, вгоняет в утес у себя под ногами. Камень поддается, словно мягкий хлопок.
Почва под ногами вздрагивает, угрожая обрушиться. Но не обрушивается.
Воины на кораблях смотрят на нее, не зная, что делать. Почему она не выполняет обещания? Почему не дает им разрешения на последнюю битву?
Мулагеш глядит на бухту, сжимает зубы и выдергивает меч из камня.
Каким-то образом клинок понимает, что она хочет сделать, и кричит: «Нет! Нет! Ты не можешь, ты не должна так поступать!»
Она подавляет его своей волей, вливая в него всю, до донышка, решимость изменить, развернуть, раскрыть, переопределить и переписать его и все, что за ним стоит, — и эта невидимая, мучительная битва исчерпывает ее силы и едва ли не убивает.
Меч кричит: «Я должен убивать! Я сделан для битвы! Я откован для войны!»
В ответе Мулагеш слышен холодный звон железа: «Времена изменились».
И она завершает начатое. А потом разворачивается к воинам внизу.
Она начинает говорить, и голос ее срывается от ярости.
— Слушайте меня, дети мои! Слушайте! Вы многих убили, завоевали многие страны! Вы выиграли бессчетные битвы и вели бесчисленные войны! — Голос ее все крепнет и становится подобным громовым раскатам. — Теперь я спрошу вас: вы мародеры — или слуги? Делитесь ли вы силой или приберегаете ее только для себя? За что вы сражаетесь? За то, чтобы уничтожать и разрушать, — или за то, чтобы сделать мир лучше? Ваш клинок — он часть души или тяжкое бремя, инструмент, который требует осторожности? Вы солдаты, дети мои, или дикари?
Над бухтой стоит тишина, нарушаемая лишь треском пламени и плеском воды. Адепты стоят на палубах кораблей и смотрят на нее с изумлением.
И тут один из них обращается к ней:
— Матерь наша, матерь наша! О чем ты говоришь? Что ты описываешь? Солдат не таков! Он не дает, он берет! Он не служит, а заставляет служить других! Солдат не делится властью, но берет ее себе, вырвав из рук тех, кто смеет заявить на нее право! Солдат никогда не дает, никогда не служит! Солдат сражается, чтобы убивать, требовать, забирать и завоевывать! Вот каковы мы!
Мертвые бормочут слова согласия, и их тихие голоса плывут над водами.
Мулагеш склоняет голову. Ее неудовольствие, гнев и презрение ярко разгораются в ней, и меч отражает это, вспыхнув ярче, чем полуденное солнце, — теперь он белый клинок чистого света, подобный утренней звезде.
Она заносит меч и в ярости кричит:
— Вы взвешены и найдены легкими! В глазах моих вы не воины! Нет среди вас настоящих солдат! И таково мое слово: нет больше обетования между нами!
И она бросает сияющий меч вниз.
Капитан Сакти, не веря глазам своим, смотрит на то, как Вуртья размахивается и забрасывает сверкающий, горящий меч в море. Тот летит, подобный молнии, комете, вспышке света столь яркого, словно само небо треснуло и раскрылось. Он вскидывает руку, чтобы прикрыть глаза, сквозь пальцы наблюдая, как огненная взблескивающая звезда со свистом рушится в воду по самому центру флотилии.
Горизонт вспыхивает. Это походит на взрыв тысячи снарядов, на смерть звезды — и теперь на них катится волна чистейшего яркого белого света.
Сакти закрывает глаза. Он кричит и падает на пол, прикрывая лицо руками, собираясь для удара. Взрыв поднимет из моря волну ревущей воды, которая обрушится на берег. Шрапнель засвистит, заверещит над ними, прольется, подобно дождю, и разорвет их на части. И они растают в волне горячего огня, от которой вспыхнет все что ни есть на суше.
Но ничего не происходит.
Он ждет. Затем убирает руки от лица, поднимает голову и смотрит.
Глаза еще привыкают к свету, и этот скупо освещенный мир взрывается бледными зелено-голубыми пузырями. А когда они рассеиваются, глазам его предстает затянутая густыми клубами дыма бухта. И в этом дыму он не видит ни мачт, ни горящих кораблей…
Тут поднимается ветер. Дым еще быстрее сворачивается клубами, а потом поднимается, как занавес.