Сакти медленно встает.
Бухта пуста. Нет, не просто пуста — вода спокойная и гладкая, какой она была каждую ночь на этой неделе. На берегу — ни следа обломков, и фигура Вуртьи тоже исчезла.
— Все, — говорит он. — Их больше нет.
Он слишком ошарашен, чтобы отреагировать, когда техники начинают хором орать от радости.
Сакти пытается бежать быстрее, но тело его не слушается. Он уже больше четырех часов на ногах, с молниеносной скоростью перемещаясь по крепости, — с того самого момента, как Бисвал объявил, что эта ночь будет жаркой. Теперь ноги его болят, колени поскрипывают, да и с нижним отделом позвоночника не слишком ладно. Впрочем, его собратья-солдаты измучены не меньше, и они тоже бегут по камням туда, где они видели Божество, свет факелов мечется вверх-вниз в темноте, и Сакти собирается с последними силами, поднимает угасающий, горящий красным факел и кричит:
— Ко мне, мальчики и девочки, ко мне! Поспешим же!
А еще это все совершенно неправдоподобно. Наверное, все тоже думают: мы что, правда видели сегодня ночью Божество войны? И она действительно уничтожила прямой наводкой собственную армию, стерла их с лица земли одним ударом? Или случилось… что-то другое?
Сержант Бурдар показывает пальцем на что-то впереди:
— Вон, вон там, капитан! Вот там!
Там, на самом краю утеса, кто-то сидит.
Капитан Сакти бежит к ним, крича:
— Не стреляйте, демоны вас задери, не стреляйте, мать вашу за ногу! Стрелять только в случае крайней необходимости! Мальчики и девочки, не открывать, мать его, огонь!
Они останавливаются и пропускают его первым. Чего ему ждать, он не знает: может, они найдут меч Вуртьи воткнутым в камень по самую рукоять. Или обнаружат какую-то нездешнюю, божественную рану в реальности, как это было в Мирграде. Или утесы возьмут и обрушатся, не выдержав натиска безумия, овладевшего миром сегодня ночью.
Но вот солдаты окружают тех, кто находится на утесе, и он не обнаруживает ничего странного, ничего ирреального. Капитан Сакти побывал во многих боях, поэтому открывшееся его глазам зрелище до боли знакомо: молоденький солдат, распростертый на земле, бледный и неподвижный, раненный в бок, а рядом с ним сидит, скукожившись, женщина и истерично всхлипывает, словно бы это ей, а не солдатику нанесли смертельную рану.
Она раз за разом повторяет те же слова:
— Хватит, хватит. Пожалуйста, пожалуйста, хватит…
17. Любовь, которая не перестает
Люди часто спрашивают меня: что я вижу, когда смотрю на окружающий нас мир. Ответ мой прост и правдив. Возможности. Я вижу возможности.
Из переписки Валлайши Тинадеши, 1649 г.
Мулагеш смотрит в потолок тюремной камеры.
Все болит. Голова, левая рука, правая рука, колени, обе голени — что-то болит больше, другое меньше, но все равно болит. Болит даже ампутированная левая рука — любопытная фантомная боль, — впрочем, возможно, рука болит из-за того, что Мулагеш пока так и не вернули протез. Но все это какая-то ненастоящая боль. Она приглушенная и далекая, словно все это происходит с кем-то на другом конце света.
Турин с секундным запозданием слышит чьи-то шаги. А вот это необычно: с тех самых пор, как майор Хуккери настоял на том, чтобы ее бросили сюда, ее оставили в покое — разве что давали еду и выносили ночной горшок. Они в целом относились к ней как к бомбе, которая может в любой момент взорваться, и в том нет их вины. Поэтому интересно, кто это набрался храбрости прийти к ней?
Мулагеш смотрит, как этот кто-то подходит к решетке камеры. И хотя в коридоре темно, судя по звону медалей и лентам на груди, это кто-то весьма высокопоставленный. На самом деле на свете есть лишь один человек, который получил столько наград.
Она чуть подымает голову:
— Нур?
Генерал Ади Нур наклоняется вперед, и на лицо его падает узкий луч света. Это он, да, вот только кажется, что он на тысячу лет постарел после того, как они встречались в последний раз.
Он улыбается:
— Здравствуй, Турин. Можно мне войти?
— У меня есть выбор, сэр?
— Если таково твое желание — да, есть.
Она кивает и встает по стойке «смирно». Он отпирает дверь и заходит внутрь.
— В этом нет необходимости. Вид у тебя такой, что врагу не пожелаешь, я не буду тебя мучить.
Он садится на койку у другой стены камеры.
— Присядешь?
Она садится. Думает. А потом спрашивает:
— Сэр, зачем вы здесь?
Он снова улыбается, но на этот раз с горечью:
— Когда Бисвал сообщил министерству о нападении Жургута на город, это имело далеко идущие последствия. Я тогда находился в Таалвастане. Премьер-министр рекомендовала мне немедленно сесть на корабль и отправиться сюда как можно скорее. И только на борту судна она… посвятила меня в детали операции. Непростое дело тебе поручили…
Он очень внимательно смотрит на нее.
— И судя по тому, что все говорят, либо ты устроила здесь переполох, либо тут все закрутилось еще до твоего прибытия, и тебе пришлось разбираться с уже сложившейся критической ситуацией.
Мулагеш молчит. Нур снова окидывает ее взглядом, и она знает этот взгляд: она сама так часто смотрела на солдат под своим командованием.
Он снимает фуражку и кладет на колени.
— Расскажи мне все, как оно было, Турин. Хорошо? — тихо говорит он.
Она колеблется. Проще всего запереть случившееся внутри и задвинуть в самые потемки — подальше от дневного света. Но она не успевает додумать эту мысль, потому что начинает говорить.
Она рассказывает все как есть. Она описывает все единственно известным ей языком донесений: сухо, официально и клинически точно. Он так внимательно слушает, что даже не шевелится.
Когда она замолкает, он некоторое время не говорит ничего. Потом тихо отзывается:
— Вот это сюжет…
Она сглатывает:
— Это правда, сэр.
— Я знаю. Я верю тебе.
— Вы… вы верите мне?
— Да. Ты никогда мне не лгала, Турин. И ты никогда не пыталась вывернуться с помощью полуправд и умолчаний — хотя, признаюсь честно, иногда мне хотелось, чтобы ты это сделала. И, может, ты позабыла, но я прибыл в Мирград буквально через несколько дней после битвы. Я знаю эту страну так же хорошо, как и ты.
— Я не сомневалась, сэр… Просто… просто генерал Бисвал…
Нур поджимает губы и кивает.
— Да. Бисвал. Я говорил с майором Хуккери и с одним офицером, который, с моей точки зрения, отличился в этом бою, капитаном Сакти. Составленные ими описания действий Бисвала выглядят не столь фантастично, как ваши, но… близки к этому. Похоже, Бисвал по-разному информировал своих офицеров касательно того, что происходит, пытаясь таким образом заручиться их поддержкой в своем безумном желании развязать новую войну. Это уже причина для того, чтобы не доверять его словам. Кроме того, по моему личному мнению, его пребывание здесь в качестве командующего, пусть и краткое, едва не оказалось гибельным по своим последствиям.
— Это не оправдывает солдата, который убил старшего по званию, сэр.
— Нет. Не оправдывает. Но поскольку мы обнаружили в комнатах Бисвала фрагменты мечей, которые ты описала, я нахожу, что у тебя были серьезные причины поступить так, как ты поступила.
— Фрагменты, сэр?
— Да. И мечи, и столь бережно хранимые ЮДК статуи… скажем так, рассыпались. Если ты права — если эти чудеса работали только потому, что их поддерживала в существовании воля мертвых, которые жаждали увековечивания, — тогда похоже, что их сила иссякла. И тинадескит тоже больше не выказывает никаких необычных свойств. Он стал простой пылью.
Генерал Нур поворачивает фуражку в руках, щупая околыш.
— Если эти мечи — проклятье, ненавижу обсуждать такие вещи, — если эти мечи притянули сюда флот и Бисвал, ничего не делая, позволил этому случиться, — что ж, какие бы ни были у него причины, это важная улика, однозначно свидетельствующая о его виновности. То, что ты смогла разрешить эту кризисную ситуацию — каким бы образом ты это ни сделала, — замечательно.
Он взглядывает на нее:
— Наверное, я пожалею об этом — ибо ненавижу, как уже сказал, говорить о чудесном, — но… как ты это сумела сделать? Ты просто бросила в них меч?
Она качает головой:
— Этот меч… он был как символ, сэр, воплощенная в реальности идея, а может, и несколько идей. Он представлял собой знак их завета — они будут солдатами Вуртьи, а она взамен подарит им вечную жизнь и последнюю битву. Так что пришлось… переписать соглашение.
— И как же?
В глазах ее появляется стальной блеск:
— В моих глазах они не были достойны звания солдата, сэр.
— А раз так… у тебя более не было обязательств перед ними касательно войны… — говорит Нур. — Хм. Сейчас-то это кажется простым и ясным, но… Впрочем, нет, и сейчас не кажется простым. Я мало что понял. — Он вздыхает. — Я восхищаюсь премьер-министром, но мне не доставляет никакого удовольствия анализировать всю эту божественную чушь и жуть. Но я рад, что она послала именно тебя. Предусмотрительно с ее стороны.
— Я не была одна, сэр. Главный инженер Харквальдссон оказала мне неоценимую помощь, и… и…
— Да. — Лицо Нура темнеет. — Довкинд. — Он долгое время молчит. — Это правда, что он убил тех солдат?
Мулагеш кивает.
— Если он был твоим другом… если он действительно помог тебе… так почему ты не соврала? Зачем ты в этом призналась?
— Только трусы, сэр, лгут относительно того, как погиб тот или иной солдат, — отвечает Мулагеш. — Это против чести. Да, мне тяжело в этом признаваться, но нужно говорить правду. Он… он совершил это в состоянии аффекта. Они только недавно убили его дочь…
Она замолкает.
— И ты прекрасно знаешь, что это неважно, — говорит Нур. — Даже если речь идет о довкинде. Мы не можем оставить это безнаказанным. Когда мы найдем его, ему придется ответить за содеянное.
— Когда мы найдем его, сэр?
— Ах, да. Ты же не знаешь. После ночи вторжения довкинда никто не видел. В прошлом он был агентом министерства. Таких, как он, найти нелегко. — Нур откашливается. — Так или иначе, но он оставил письмо.