лушки.
Она ничего не видит и нехотя признает, что не знает, что искать. Бронка уже лет двадцать не следит за такими технологиями. Сын подарил ей смартфон, и Бронке даже нравится, что она может смотреть на нем фильмы. И все же, кажется, еще только вчера люди пользовались дисковыми телефонами и набирали буквенно-числовые комбинации.
Что-то мелькает в поле ее зрения. Бронка моргает, переводя внимание туда. Что, неужели и правда прослушка? Клубничный Блондин помогает тащить коробку с бронзовой скульптурой, и что-то болтается у его лодыжки. Но нет. Пусть Бронка ничего не знает о скрытых подслушивающих устройствах двадцать первого века, но она вполне уверена, что они не похожи на… развязавшийся шнурок? Вот только на ногах Блондина сандалии по типу вьетнамок, так что и шнурка там точно быть не может. (Бронка морщится, видя уродливые ногти на его ногах.)
Но вот же – прямо над длинными костями его стопы из кожи Блондина что-то торчит. Оно похоже на очень длинный полупрозрачный волос. Белый, а не клубнично-русый. Длиной по меньшей мере шесть дюймов… впрочем, прямо на глазах у Бронки он вытягивается вперед, словно пытаясь коснуться ящика, который несет Блондин. Девять дюймов. Почти целый фут. Отросток почти дотягивается до стенки ящика… а затем останавливается и сжимается. Длины, по всей видимости, все же не хватает. Он снова приходит в изначальное положение, просто ложится Блондину на ногу, притворяясь волосом. Может быть, он попытается снова, когда еще немного отрастет.
Бронка точно не знает, что это такое. В той коллекции знаний, которую она впитала, нет сведений ни о чем подобном, и это ее сильно тревожит. Однако Бронка умеет складывать одно с другим.
Поэтому, когда «коллектив художников» заканчивает сборы, она идет за Блондином к двери. День уже почти закончился. Сегодня она закроется пораньше, даст сотрудникам отдохнуть после такого. Но сейчас, когда Блондин собирается выйти, она спрашивает его:
– На кого вы работаете?
Бронка ждет, что он промолчит. Такие, как он, обычно так и делают. Но вместо этого Блондин лишь криво усмехается и говорит:
– О, не беспокойтесь. Вы скоро с ней встретитесь. Лицом к лицу, она так и сказала. И на этот раз между вами не будет туалетной дверцы, которая вас защитит.
Бронка поджимает губы. Вот, значит, как.
– Спросите ее, чем все закончилось в прошлый раз, – резко отвечает она и захлопывает дверь перед его носом. Дверь стеклянная, поэтому сделать жест по-настоящему убедительным не получается – не может же она шарахнуть дверью, не разбив стекло, – но Бронка все равно торжествует, видя, как ухмылка сползает с его лица.
Закрыв дверь, Бронка смотрит, как гости забираются в машины – в огромный «Хаммер» и «Теслу», которые обе сто́ят больше, чем она зарабатывает в год, – и уезжают в общем потоке. Затем Бронка выдыхает и поворачивается к остальным. Вид у всех разный – у кого-то разгневанный, у кого-то обеспокоенный.
– Н-да, и такое тоже случается.
– Я знаю кое-каких ребят, – тут же говорит Ицзин. – Думаю, нужно им позвонить. Устроить этим уродам веселую жизнь.
Бронка приподнимает брови.
– Ты. Знаешь таких ребят.
– Если ты имеешь в виду ораву адвокатов, то да. – Она скрещивает руки. – То, что сейчас произошло, – это харассмент, да еще и с угрозами. И не говори мне, что это не так. Компания мужланов с фашистскими наклонностями приходит в галерею, которой руководят цветные женщины, и показывает такие «произведения искусства»? – Она поднимает пальцы, беря последние слова в кавычки. – Да пошли эти ублюдки куда подальше.
Черт. Бронке даже возразить нечем. А Джесс вообще молчит. Бронка обращается к ней:
– Джесс?
Джесс моргает, затем хмурится.
– Я считаю, нужно сказать всем, кто работает в мастерских наверху, что на сегодня мы закрываемся. Уйти должны даже те, у кого есть ключи. Нужно освободить здание.
Бронка отшатывается, потрясенная, а Венеца говорит: «Чего-о-о?» Ицзин тут же начинает возмущаться, но Джесс повышает голос, чтобы перебить их всех:
– Исключительно в качестве меры предосторожности, – говорит она резко, почти прикрикнув. – Вот что. Не знаю, как вам, дамы, но мне эти парни показались уж очень похожими на коричневорубашечников. У меня еще живы бабушка и дедушка, которые отвесили бы мне подзатыльник, не скажи я это вслух. А вторые бабушка с дедушкой погибли в концлагере. Смекаете?
Бронка смекает и мрачно кивает, соглашаясь. Все-таки… кое-кого из старших в ее семье постигла та же учесть, да и некоторых сверстников тоже. Ты не параноик, если люди вокруг в самом деле поджигают дома и устраивают перестрелки в ночных клубах.
И все же.
– Те, у кого ключи, пусть остаются, – говорит Бронка. – Я их предупрежу, но некоторым из них больше некуда идти.
Некоторые из художников-резидентов Центра в нем же и живут. Среди них ребята, чьи семьи выставили их за порог за нейроатипичность или за то, что они сказали «нет»; взрослые художники, вынужденные покинуть собственное жилье, потому что не смогли за него заплатить; и даже женщина одного с Бронкой возраста, недавно ушедшая от своего мужа, – она создает потрясающие стеклянные скульптуры, а муж избивал ее и уничтожил лучшие работы, прежде чем она ушла и стала проводить ночи на кресле-мешке в мастерской Центра.
Мастерские не предназначены для проживания, так что Центр никак не нарушает жилищные нормы… строго говоря. Чтобы соблюсти формальности, Бронка периодически напоминает тем, у кого есть ключи, что оставаться здесь можно лишь временно. Некоторым она твердит это уже несколько лет.
Венеца с мрачным выражением лица возвращается к столу, садится за компьютер и начинает делать что-то непонятное. Джесс вздыхает, но говорит:
– Ну хорошо, пусть остаются. Но хотя бы предупреди их. И… тебе стоит позвонить исполнительному комитету. Пусть они будут готовы.
Бронка склоняет голову набок, пытаясь понять, к чему клонит Джесс.
– К чему готовы? К протесту, что ли?
– Да, я так и думала, – прерывает их Венеца. – Подойдите сюда. Я хочу вам кое-что показать.
Они все обходят стол, чтобы посмотреть в монитор. У Венецы в браузере открыт «Ютуб», и поиск выдал ей целый ряд видео с кричащими названиями и мерзкими, ухмыляющимися рожами. Бронка уже собирается спросить, на что ей нужно смотреть, как вдруг она узнает одну из рож.
– Смотри-ка! – Она указывает на экран. Это Клубничный Блондин.
– Да ты шутишь, – бормочет Джесс, затем отворачивается и издает стон. – О, ну конечно.
– Что? – Бронка хмурится, глядя на нее, затем переводит взгляд на Венецу. – Ну что?
– В общем, я провела поиск по логотипу из их имейла. – Венеца стучит пальцем по иконке в углу видео. Бронка припоминает, что где-то уже ее видела. В письмах и на их визитках. Логотип словно предупреждал, насколько ужасными окажутся их работы. Он представляет собой стилизованную «А», окруженную подобием нордических рун и уродливых узоров. Изображение совершенно неразборчивое и не запоминающееся, отчего смысл в таком логотипе теряется полностью. – Это логотип «Альтернативных Творцов», а вот их канал.
Венеца кликает по одному из видео, выводит его на весь экран, а затем перематывает примерно на середину. Экран заполняет лицо Клубничного Блондина; тот в бешенстве, его пучок расплелся от того, как яростно он жестикулирует.
«…гвоздь в крышке гроба, последняя буква в алфавите, – говорит он. На заднем фоне комната, похожая на гостиничный номер. – Вот на чем настаивают эти ревизионисты, на неуважении к превосходящей их культуре, подарившей им Пикассо, Гогена и…»
– Выключи звук, – говорит Бронка, которую его голос уже начал раздражать. Слава богу, Венеца слушается. – Суть мы уловили. Значит, эти ребята устраивают что-то вроде… перформансов? Создают дерьмовые работы, пытаются пропихнуть их в галереи, у них это не выходит, потому что работы дерьмовые, а затем они снимают видео и говорят всем, что все дело в расизме против белых?
– Ну, примерно так? Все не настолько логично. Они скажут что угодно, лишь бы их аудитория продолжала смотреть видео или посылать им донаты. А еще вот что: Пикассо плагиатил африканских художников, а Гоген был педофилом, одарившим многих коричневых девочек сифилисом. Но что я в этом понимаю? – Затем девушка стучит пальцем по надписи под видео, и Бронке приходится прищуриться, чтобы различить ее. Кажется…
– Пожалуйста, скажи, что «k» не значит тысяча, – потрясенно говорит она, в ужасе выпрямляясь. – Скажи, что эту лажу не посмотрели сорок две тысячи человек!
– Ага. – Венеца возвращается к поиску и показывает другие ужасающе большие цифры. – То был один из их самых популярных роликов, но все же. Да и вообще, таких, как они, целая индустрия. Чем провокационнее они себя ведут, тем больше людей их смотрит и тем больше денег они получают.
– Нытье белых мужчин превратилось в прибыльную индустрию, – мрачно говорит Джесс. Она светленькая, милая и бледная, как бумага, и Бронка подозревает, что ей часто приходится выслушивать нытье белых парней, которые понимают, что она не на их стороне, лишь когда они начинают говорить про глобальные теории заговора. – Я хотела сказать, что нужно предупредить комитет о возможном погроме, но я забыла про интернет.
– Да уж, – говорит Венеца, – фанаты у таких ребят просто отбитые сектанты. Что бы те ни сказали, они всему верят. Они вывесят ваши адреса в интернете, если смогут найти. Станут писать угрозы начальству, преследовать ваших детей, вызывать наряды полиции к вам домой, сами приходить туда с оружием… ну или на работу. Вам нужно все потереть.
– Потереть? – Бронка непонимающе смотрит на нее. – Что потереть?
– Личную информацию. Все, что о вас известно. Я могу помочь, но придется остаться допоздна.
Они принимаются за дело, составляют планы и запасные планы, пока Венеца шерстит по сайтам-поисковикам, находит их имена и пытается за пару часов объяснить, как скрыть документы и упоминания, накопившиеся за целую жизнь. От этого кружится голова и становится страшно – а затем еще страшнее, потому что Бронка вдруг осознает, какие фундаментальные изменения произошли в мире со времен необузданных дней ее молодости. Тогда она беспокоилась лишь о том, что правительство может прослушать ее телефон. Скорее всего, оно и сейчас так делает, но все остальное было отдано