Бронка меняет положение рук, одна ладонь повисает в нескольких дюймах над другой, а затем она начинает переставлять их лесенкой, все выше и выше, изображая слои. Торт «Наполеон» из миров, каждый надстраивается над предыдущим, образуя ветвящиеся кораллы, которые тянутся все выше, сплетаются и снова расходятся. Бесконечно разрастающееся древо, которое возникло из единственного крошечного семени и ветви которого отличаются друг от друга настолько невообразимым образом, что жизнь на одной была бы совершенно неузнаваемой для жизни с другой. Но есть одно важное исключение.
– Города пронизывают все слои. – В этом мире Бронка указывает на силуэт города, который возвышается над деревьями парка Хайбридж на их стороне реки. – Люди все еще рассказывают о том, как ужасен Бронкс. В то же время где-нибудь какой-нибудь риелтор расписывает, как здесь замечательно, чтобы те, у кого есть деньги, пришли и все скупили. В то же время есть те, кто здесь живет, и для них Бронкс не замечателен и не ужасен. Он – просто их повседневность. Все эти люди одновременно правы, и это только в нашей реальности. Что я пытаюсь сказать: дело не только в решениях, дело в каждой истории этого города, в каждой лжи – все они тоже становятся новыми мирами, все они увеличивают массу Нью-Йорка, пока наконец все не рушится под собственным весом… и не становится чем-то новым. Чем-то живым.
«Да, черт возьми», – произносит голос в ее голове.
«Солнышко, помолчи. Я разговариваю», – пропевает Бронка в ответ.
Венеца поворачивается, смотрит на деревья, и на воду, и на ночные огни, словно они возникли только что. Впрочем, так и есть. Полным благоговения голосом она негромко говорит:
– Раньше, дома, я всегда смотрела на город с крыши. И мне всегда казалось, будто он дышит.
– А он и дышал. Самую малость. – Зародыши вдыхают собственные амниотические жидкости, поглощают сами себя, готовясь ко дню, когда они превратятся в нечто совершенно иное. – Но сегодня все изменилось. С сегодняшнего дня город стал по-настоящему живым.
– Почему сегодня?
Бронка пожимает плечами.
– Звезды сошлись? Создателю стало скучно? Не знаю. Неважно, когда это произошло, важно само событие.
– Да, я, похоже, не на то обращаю внимание. – Венеца становится серьезнее. – Сегодняшняя картина. Расскажи мне о ней.
Да уж. Бронке пора заканчивать с позерством. Она вздыхает, отворачивается от камней и жестом приглашает Венецу идти за ней к джипу.
– Картина. В общем, одна из реальностей не в восторге от того, что существует наша. Фиг знает почему… но, какой бы ни была причина, некто из той реальности пытается убить города в тот момент, когда они оживают. То же самое произошло с Нью-Йорком. Этим утром они попытались напасть, нанесли кое-какой урон, но провалили основное наступление.
Глаза Венецы расширяются.
– Ох, черт. Вильямсбургский мост!
– Он самый. – Бронка мрачно кивает. – А могло быть намного хуже, ведь, как я и сказала, их цель – весь город. Кто-то их остановил, некто вроде меня, еще один человек, ставший городом.
– Что? То есть… – Венеца замолкает и хмурится. – Не ты одна можешь управлять рекой?
– Нас шестеро, по одному на каждый боро и еще один, который воплощает весь город. Он и остановил сегодняшнее нападение, однако то существо из другой вселенной… – «Враг», – шепчет голос в ее сознании. – …оно все еще здесь, и почему-то его облик изменился. Обычно оно представляет собой огромное, ужасное чудовище, которое нападает на города в момент рождения. Раньше так и было – всегда, на протяжении тысяч лет. Но теперь оно изменило тактику.
И это очень беспокоит Бронку. В ее кладезе знаний нет ничего о том, чтобы Враг набирал себе прихвостней, подчинял людей и заставлял их подбрасывать чудовищные картины. Неужели остальные тоже столкнулись с подобными трудностями? Быть может, ей все же стоит…
Нет. Нет. Бронка лишь предупредит Венецу, подготовит ее, насколько сможет, но дальше будет держаться в стороне от этой заварушки.
– Картина. – Венеца, чьи мысли, похоже, пришли к тому же, заметно содрогается. – Изображение на ней двигалось. – Голос девушки звучит испуганно, и она замолкает.
– Вспомни, что я говорила: жизнь в тех, других местах нам может и не показаться чем-то живым.
– То есть где-то на самом деле существуют люди, которые выглядят как двумерные пятна краски? – Венеца качает головой. – Капе-е-ец.
Поэтому те красочные силуэты и вызывали такую жуть. Бронка понимала, что видит не просто безмозглых чудовищ со смазанными лицами, а существ, обладающих разумом и чувствами. Разумом настолько же непостижимо чужим, насколько чуждыми Лавкрафт некогда считал других людей.
Они садятся в машину, и Бронка снова вывозит их на магистраль, направляясь в сторону Нью-Джерси. Венеца едет рядом и молча переваривает сказанное. Но Бронке нужно, чтобы девушка уяснила еще кое-что важное.
– Итак. – Она ненадолго отводит взгляд от дороги, чтобы посмотреть на Венецу. Это важно. – Видела, что я сделала с рекой? То же самое я проделала сегодня в Центре. Если действовать осторожно, если все делать правильно, то я могу вытолкнуть Врага обратно в его мир. Ну или просто отбросить подальше от меня самой. Но ты этого сделать не можешь, так что в следующий раз, когда увидишь из ряда вон выходящую чертовщину…
– Я пойду позову тебя. Поняла.
– Ну… да. Так тоже можно. Но если меня нет рядом – тикай. Беги прочь от странностей, а не к ним, как сегодня. Ладно?
Венеца, впрочем, хмурится.
– Если бы я не побежала к странностям и не оттащила тебя, когда они потянулись к тебе своими мелкими… – Она шевелит пальцами в воздухе и корчит рожу. Бронка удивленно хмурится. Неужели те твари к ней тянулись? – Тогда стала бы ты… даже не знаю, кормом для краски.
Какая же она упрямая.
– Хорошо, если мне не грозит непосредственная опасность, от которой ты можешь меня спасти, давай деру. Потому что я даже думать не хочу, что случится, если эти твари схватят тебя. – Когда Венеца поджимает губы, Бронка расчехляет тяжелую артиллерию. – Пожалуйста. Ради меня.
Венеца хмурится, но все же перестает упрямиться.
– Черт. Ладно, договорились. – Затем ее лицо приобретает озабоченный вид. – Но почему же я их видела, а Иц и Джесс – нет? Они же вообще не шевелились, пока все происходило. Словно попали на затемненный стоп-кадр. И те парни, что принесли картину, тоже. Вот ты выглядела нормально, а я вообще не застыла. Почему?
– Всегда находятся люди, которые оказываются более близки к городу, чем остальные. Некоторые становятся такими же, как я; другие просто по необходимости служат его воле.
Венеца ахает.
– Ох, черт. Так ты хочешь сказать, что я могла стать такой же, как ты?
– Возможно, если бы ты была не из Джерси.
– Ничего себе. – Вот и доказательство тому, что Венеца уже не ребенок, хотя и ведет себя порой соответствующе: она не радуется тому, что у нее может развиться сверхспособность управлять другими измерениями. Напротив, она крепче стискивает ручку двери джипа, словно ища в ней опору. – Господи, так ты же, значит, теперь город. Что ж, здорово, э-э-э, поздравляю! Полностью поддерживаю этот новый шаг в формировании твоей идентичности. Вот только если к тебе уже заявляются на работу и пытаются сожрать нарисованными монстрами, то что ты будешь делать, если твои данные сольют в Сеть? Представляешь, если эти твари придут к тебе домой?
Бронка старалась об этом не думать.
– Понятия не имею.
Всю оставшуюся поездку до Джерси-Сити, то есть всего лишь около десяти минут, Венеца молчит. Когда Бронка подъезжает к дому Венецы – маленькому, невзрачному, невысокому, расположившемуся через улицу от наполовину заставленной парковки, – она останавливается у тротуара. Однако Венеца не выходит.
– Ты можешь остаться у меня, – совершенно серьезно произносит она.
Бронка удивленно моргает.
– Ты живешь в студии.
– Правильно. Причем одна, без соседей. Шикарно устроилась.
– У тебя даже дивана нет.
– Зато, между прочим, есть целых двенадцать квадратных футов свободного от мусора места на ковре. Или, черт возьми, я даже пущу тебя к себе в кровать. Я меняла белье всего дней пять назад. Семь! Ну, восемь. Ладно, я поменяю белье.
Бронка ошеломленно качает головой:
– Никакого лесбийства.
– Клянусь, что не изнасилую тебя, пока ты спишь, Би. – Несмотря на шутливые препирательства, Венеца смотрит на нее сердито. – Но ты только что сказала мне, что с тобой хочет расправиться целая вселенная чудовищ, которые пожирают города, так что, может, тебе стоит перестать беспокоиться о целомудрии и подумать о своей жизни?
Какая же она лапочка. Бронка вздыхает и затем тянется к ней, чтобы потрепать ее по голове. Венеца притворяется, что хочет увернуться, но потом все же поддается, потому что на самом деле она не против, да и Бронка старается не испортить ей прическу.
– Я не пущу этих тварей в здание, – говорит Бронка. – Это у меня получится. Наверное. Но чтобы сделать хотя бы такую малость, мне нужно находиться в Нью-Йорке. В городе, частью которого я стала, понимаешь? Сейчас же мы не в этом городе, верно?
– Тьфу ты. – Венеца вздыхает. – Точно, я и забыла, что у вас еще правила есть.
Она выходит из машины и слишком долго возится, доставая с заднего сиденья сумочку. Бронка понимает, что девушка все еще пытается придумать, как бы ей помочь.
– Эй. – Когда Венеца поднимает взгляд, Бронка кивает. – Со мной все будет хорошо. Я же…
– …«бунтовала в Стоунволле, растоптала там копа». Да, да, я знаю, Би. Но копы – это тебе не нарисованные краской чудовища из фрейдовских ид.
«То место называется Ур», – думает Бронка, но она и так уже достаточно напугала Венецу.
– Как бы там ни было, я справлюсь. Спокойной ночи.
Что-то бурча себе под нос, Венеца захлопывает дверь.
Бронка ждет, пока девушка не уйдет в дом, и лишь затем отъезжает и направляется обратно. Когда город с радостью приветствует ее по возвращении, она молится любому богу, какой только готов ее услышать, из любого измерения, чтобы ее подруга осталась невредима.