– Вот поэтому я и предложила ту программу, о которой тебе рассказывала, – говорит она Жожо. – Чтобы учителя из общеобразовательных школ могли получить доступное жилье.
– Ага… – Ее голос звучит рассеянно, но не потому, что ей неинтересно. Обычно Жожо с куда большим любопытством следит за политической жизнью Бруклин, чем слушает про ее рэперское прошлое, и Бруклин этому только рада. Но сейчас Жожо думает о чем-то другом. Из телефона доносится новый звук, как трубка шуршит об оконную сетку. – А я вот ничего не вижу.
– Так сдвинь сетку, милая.
– Фу, мам, комары же налетят! Заразят меня лихорадкой Западного Нила.
– Значит, тебе придется их прихлопнуть. Небо над городом слишком светлое, малышка. Звезды можно разглядеть, но для этого придется постараться. – Губы Бруклин растягиваются в улыбке. – Ничто не должно стоять на пути между тобой и тем, что ты хочешь.
– Это очередная лекция о жизненных целях? Ты же обещала, что больше не будешь меня поучать.
– Это лекция о звездах. – И о жизненных целях.
Они ненадолго замолкают, пока Жожо гремит рамой с сеткой и наконец сдвигает ее наверх.
– О-о-о. Вот теперь вижу… три звезды в ряд. Это пояс Ориона, да?
– Наверное. – Теперь настал черед Бруклин возиться с окном. К счастью, во время капитального ремонта она заменила старые заедающие одинарные окна, от которых отваливалась краска, на новые двойные, открыть которые гораздо проще. Подняв сетку и высунув голову наружу, она смотрит на небо. – О да. Точно Орион.
Затем она смотрит в сторону, где два дома прижимаются друг к другу торцами. Силуэт ее дочери машет ей рукой во тьме, и она машет ей в ответ.
Но вдруг Бруклин замирает, заметив кое-что еще в темноте, внизу, в мощеном заднем дворике второго дома, где ее отец любит готовить барбекю для всей семьи. В другие времена года его просто занимает старый кованый стол, неудобные стулья и множество мертвых растений в горшках. (Отец постоянно донимает ее из-за них, но Бруклин все время занята. Садоводству нужно уделять время, которого у нее нет.) Она давно помышляет вызвать ландшафтников, чтобы те сделали с двориком что-нибудь интересное.
Однако сейчас на углу двора растянулось странное светящееся нечто.
Бруклин высовывается из окна еще дальше, хмурясь и пытаясь понять, что это такое. Кто-то натянул спутавшиеся лоскуты неоновой ленты? Такую вообще производят? Впрочем, то, что видит Бруклин, светится не так, как вещи, покрашенные люминесцентной краской. Оно совершенно белое и призрачное и, кажется, слегка мерцает, будто бы на самом деле там ничего нет.
Затем оно приходит в движение.
Бруклин сильно вздрагивает и на один ужасающий миг кренится вперед, на подоконник, чуть не вываливаясь наружу. Падала бы она всего один этаж, но люди умирали и от меньшего. К счастью, она успевает схватиться за оконную раму, хотя ее рука вспотела и онемела от охватившего ее холода.
Потому что теперь, присмотревшись, она видит, как по заднему двору, над которым стоит ее дочь, ползет что-то похожее на паука шириной в три фута. У него всего четыре ноги – если их вообще можно назвать ногами. Они не сужаются к концам и не сгибаются, выходя из крошечного тельца в центре. Похоже, все существо просто лежит на земле, распластавшись на бетонном мощении и приняв вид плоского креста. Всего-то. Но когда оно приходит в движение, то смутно напоминает паука – сначала сжимается в одну линию, затем снова разделяется на четыре, как ножницы, соединенные на небольшом закругленном болте. Эдакая потусторонняя версия паука долгоножки, похожая на букву «икс».
Затем через сетчатый забор, промеж усиков соседской одичавшей виноградной лозы, перелезает еще один. Существо на мгновение замирает, приподнимая одну ногу и словно пытаясь понять, откуда дует ветер.
Во рту Бруклин пересыхает. Телефон все еще у нее в руке, и она снова подносит его к лицу.
– Жожо. Отойди от окна.
– Что? – Бруклин видит, как ее дочь, все еще смотрящая на небо, слегка вздрагивает. – Ой! – На мгновение она тоже теряет равновесие, и Бруклин секунду с ужасом думает, что сейчас увидит, как ее единственный ребенок падает на задний двор к этим тварям. Но Жожо точно так же, как и ее мать, хватается за окно и оглядывается по сторонам. – Мам, ты что-то увидела?
– Да. Отойди от окна! Закрой его и отойди. – А еще лучше… – Иди в папину комнату. Разбуди его и усади в кресло.
– Вот дерьмо… – говорит Жожо и тут же исчезает внутри дома. Она умная девочка, когда не умничает, и к тому же самое настоящее дитя Нью-Йорка – она понимает, что, раз Бруклин говорит об опасности, значит, на то есть веская причина. Учитывая обстоятельства, Бруклин закроет глаза на ругательство. Когда Жожо с громким стуком закрывает окно, белые икс-образные пауки на заднем дворе вздрагивают, а затем подходят еще на несколько шагов ближе к дому. Бруклин видит, что их уже трое; еще один только что положил две передние лапы на край деревянной цветочной кадки, за которой он, по-видимому, и прятался. Впрочем, Бруклин уже догадалась, что это за твари. По виду они отличаются от белых перьев, которые угрожали ей на станции метро и окружили Манхэттена в парке Инвуд-Хилл, но от них исходит то же покалывающее, звенящее, враждебное антигородское присутствие, которое, похоже, исходит от всего, связанного с Врагом. Словно с каждым малым пятнышком занятого ими пространства они стирают какую-то крошечную часть Нью-Йорка.
И на заднем дворе дома ее семьи их уже шесть.
Бруклин бежит к двери спальни, затем по коридору. С громким топотом проносясь мимо гостевых комнат, она слышит испуганный всхрап: это проснулся Манхэттен. Но ждать его нельзя, даже если он и сможет помочь. На ней одна лишь атласная пижама, нет ни обуви, ни пистолета – хотя она никогда бы в жизни не взяла в руки огнестрельное оружие, потому что потеряла из-за таких игрушек слишком много друзей. У нее есть лишь запрещенная в Нью-Йорке телескопическая дубинка, которую она на ходу выхватывает из подставки для зонтиков, и страх за свою дочь и отца, который настолько зарядил ее адреналином, что кажется, будто она может голыми руками разорвать на части десятерых человек. Вот только ее дочке угрожают не люди.
«О, детка. Но ты же знаешь, как справиться и с этими тварями тоже», – смеется город у нее в голове, когда Бруклин рывком распахивает сначала дверь квартиры, затем наружную дверь, а затем сбегает по ступенькам с крыльца. Прошлепав босыми ногами по тротуару, она перемахивает через ворота – черт, она уже не девочка, чтобы так скакать, и завтра ей наверняка будет больно; впрочем, с прыжком она справляется достойно, спасибо личному тренеру. А затем Бруклин останавливается. Она тяжело дышит, дрожит, в полном ужасе поворачивается лицом к обоим домам и наконец понимает всю глубину своей ошибки.
Потому что, когда Бруклин вернулась домой, в свой район, в принадлежащие ей здания и в боро, ставший своим настолько, что в душе она бы сильно удивилась, окажись кто-то другой его воплощением, – она не вошла внутрь дома, который сейчас занимают ее отец, дочь и еще несколько квартиросъемщиков с верхних этажей. Ей это было не нужно, потому что в сдаваемом доме всегда есть одежда и средства гигиены. Поэтому когда она вошла в дом и удивительная сила города наполнила его, пропитав бруклинским духом и сделав неприступным для Врага, она просто решила, что эта сила охватит оба здания. Но сила ничего не знает о законах частной собственности – более того, модифицированный дом был лишен веранды, некогда соединявшей его с остальным районом. Рана от той ампутации еще не успела зажить, отчего здание стало более уязвимым перед угрозой чужеродных организмов. Ей следовало проявить осторожность и тщательнее защитить его.
И теперь, из-за оплошности Бруклин, десятки белых икс-образных пауков рывками ползут по всему фасаду дома. Прямо у нее на глазах один из них падает на кирпичную дорожку, а затем, тонкий, как лист бумаги, легко проползает в щель под входной дверью.
Бруклин знает, что паниковать нельзя. Когда вокруг начинают свистеть пули, паникеры гибнут быстро. Кроме того, она понимает – это ловушка, такая же, как и бассейн миссис Юй для Падмини. Так Враг выманил ее из безопасного места. Вместо того чтобы начать задыхаться от волнения, закричать или слепо броситься навстречу опасности, Бруклин закрывает глаза. Пытается выкинуть из головы мысль: «Боже мой, там же моя дочка, а одна из этих тварей уже внутри». Прислушивается к собственному тяжелому, прерывистому дыханию – все-таки она не настолько в форме – и молится городу, чтобы тот помог ей, ведь бог пока еще ни разу не пришел на выручку. И тогда она наконец замечает:
вдох (хрип) вдох вдох (хрип)
«Да это же отличный клубный бит», – даже пребывая в ужасе, замечает какая-то часть ее сознания.
Большего ей и не нужно. Потому что этим оружием Бруклин умеет пользоваться. Она ветеран такого рода битв. Что, нужно преобразить старое оружие в нечто новое? Считайте, уже сделано.
Так, сначала манера. Бруклин распрямляет плечи, чуть покачивается на пятках. Ладно. Она готова.
– Хочешь драться с Бруклин? Тогда погнали, – шепчет она вслух, чтобы сосредоточиться. Эта песня сделала ее знаменитой – однако в мыслях Бруклин уже сплетаются новые строчки, ремикс того, что ей нужно, взятого из эфира и всей истории музыки. С каждым новым придуманным словом она ощущает, как сила нарастает, обретает форму, повинуясь в основном ее воле. Слова – лишь способ направить ее мощь, конструкт, которому она уже придала облик. Миф. Легенда. Героическая сила, способная разорвать на части десятерых людей – ну или пятьдесят паукообразных чудовищ из иного измерения, – не задев при этом никого из невинных.
«Ждешь удара в лицо? Хрен! Я под дых ударю».
Она бежит к зданию. Врезается плечом в дверь, пониже, чтобы выломать замок. (Казалось бы, у нее не должно получиться. Дверь тяжелая, из старого дерева с металлической рамой. Но город проник в ее кости и укрепил мышцы, ее