Однако Бронка обращает их внимание на то, что осталось на месте ветви: крошечное яркое сияние, не связанное с другими вселенными, но сверкающее и стабильное само по себе. Единственная светящаяся точка.
Бронка разворачивает их, и они снова видят самих себя – они светятся точно так же. Они стали свидетелями того, как где-то в мультивселенной родился другой город, подобный им самим. Дерево усеивают множество таких огоньков, вкрапленных в его разветвления и складки, – тысячи городов, сияющие, как драгоценные камни, на фоне бесформенной тьмы. Где-то вдали есть места, в которых, похоже, этих огней нет совсем; возможно, это ствол дерева? Но по кроне рядом с ними повсюду раскиданы города.
И теперь Бронка, используя силу остальных четырех, направляет их обратно, вниз и глубже, к самому средоточию…
Перед ними в пятне света лежит главный аватар Нью-Йорка. Он спит, свернувшись калачиком на лежанке из старых газет. На его черной коже осел слой светлой пыли; он здесь уже несколько дней. Он выглядит таким одиноким, самодостаточным, но беззащитным, юным и хрупким. Бронка слышит мысль: «Я сделаю для него все что угодно», – но подумала об этом не она, а Манхэттен. Он вкладывает в мысль почти рыцарское стремление найти подвиг, которому можно посвятить свою жизнь, и немного обычной низменной похоти. И все же его пыл находит отклик и в сердце Бронки. «Наш», – вот что думает она, и эта мысль удивляет ее, ведь она никогда не испытывала ни к кому столь ревностных чувств. Остальные тоже откликаются, и в их ответе чувствуется удовольствие. «Да, – проносится мысль, которую на этот раз повторяют все они. Теперь уже не важно, чья она. – Он наш».
«Он
принадлежит нам, а мы, конечно же, ему, но
подожди-ка, что за ерунда, как это вы оказались у меня в голове».
«Сосредоточьтесь. – Бронка пытается прорваться сквозь их растущее беспокойство. Слишком много сильных личностей сплелись воедино. Надолго их не хватит. – Где он?»
Круг света поворачивается, и у них впервые получается рассмотреть стены того места, где лежит главный, хотя всего лишь мельком. Белая плитка, арки, украшенные мозаикой из разноцветных кирпичей… (Бронка внезапно ахает. Она уже видела такую плитку.) Но они не чувствуют, где и в каком направлении находится это место. Бронка пытается остановить вращение, но у нее не получается совладать с ним; она снова протягивает руку вниз, к главному…
Они начинают удаляться, и далеко под ними главный аватар внезапно открывает один глаз – тот, что они видят.
«Уже теплее», – без слов говорит он.
Затем он зевает, и они кувырком проваливаются в зияющую черноту между его зубами…
Кто-то грубо трясет Бронку. Она страшно зла на того, кто это делает.
– Оставь меня в покое, – огрызается она. – Я старая. Дай мне отдохнуть.
– Старушка Би, если ты сейчас же не встанешь, я вылью на тебя холодный кофе, и если из-за этого у тебя не остановится сердце, то ты околеешь, когда будешь меня материть. Вставай давай.
Поэтому Бронка заставляет себя проснуться. Она лежит в комнате для совещаний на самом потрепанном из двух диванов, а это значит, что, когда она сядет прямо, у нее будет ныть и болеть вообще все. Наверху возятся резиденты; Бронка слышит, как кто-то из них что-то пилит циркулярной пилой. Как же она, должно быть, вымоталась, раз продолжала спать, несмотря на весь этот шум. Впрочем, через стеклянную стену выставочного зала все еще проникает дневной свет, так что спала она явно недолго. Сейчас, наверное, часов восемь вечера? В июне солнце заходит лишь около девяти.
Остальные все еще здесь, валяются в креслах или на диванах. Венеца единственная, кто стоит на ногах. Манхэттен вообще сидит на полу, привалившись к дивану, и Бронка испытывает желание предостеречь его: если он проведет еще немного времени на холодном бетоне, то точно отморозит задницу. Но уже поздно; Манхэттен сонно моргает, будто тоже только что проснулся. Бруклин в сознании, хотя и не полностью. Куинс трет лицо, затем роется в рюкзаке, достает пакетик кофейных зерен в шоколаде и закидывает пригоршню в рот. Несколько штук она предлагает Бруклин, затем Манхэттену.
А затем к ним входит кто-то еще: высокий азиат в деловом костюме, лет пятидесяти, с лицом, словно высеченным из мрамора, и поджатыми губами. Бронку охватывает тревога – но не из-за него самого. На плече незнакомец несет кого-то еще. Безвольное тело в еще более стильном костюме, перемазанном землей и травой.
– О боже, – говорит Бруклин, достает свой телефон и сразу же нажимает на «экстренный вызов». Манхэттен вскакивает на ноги и трясет головой, чтобы прояснить мысли.
– Убери, – рявкает незнакомец на Бруклин. Говорит он с необычным акцентом. Британским с китайскими нотками. – Он же город. Врачи ему не помогут.
Все, выпучив глаза, смотрят на незнакомца, но Бруклин убирает телефон. Азиат грубо машет рукой в сторону Куинс, пока та не встает с дивана, а затем укладывает на него потерявшего сознание мужчину. Второй незнакомец моложе и стройнее, по-латиноамерикански смуглый, хотя и не очень. От него разит сигаретным дымом. Бронка не видит крови, но он посерел – причем речь не о цвете его кожи. Зрелище действительно странное – как будто весь мир транслируют в цветном HD-формате, но этот человек каким-то образом вернулся к временам трехканальных зернистых телевизоров. И что это вокруг него?.. Бронка моргает, щурится, а затем, частично перенеся свое сознание в мир городов, понимает. Бессознательного незнакомца окружает некая прозрачная оболочка, которая проникает в его плоть. От нее тянется нить, похожая на пуповину, которая уходит куда-то в… Южную Америку. В Бразилию, догадывается Бронка, хотя она и не уверена, что смогла бы найти эту страну на карте, и не может вспомнить ни одного города тех мест, кроме Рио.
Она моргает, снова переключаясь между мирами, и видит, что пожилой азиат изучающе смотрит на нее.
– Значит, какая-то польза от вас все же есть, – говорит он, и Бронка напрягается от возмущения. Затем незнакомец таким же оценивающим взглядом осматривает всех остальных. Судя по всему, он от них не в восторге. – Но ни один из вас даже не заметил, как его ранили, хотя он находился в вашей вотчине.
– Он – город? Что с ним стряслось? – Куинс протягивает руку к лежащему без сознания мужчине, но тут же отдергивает ее, когда оболочка проминается, как бы отстраняясь от нее.
– И кто вы, черт возьми, такой? – Бруклин все еще сидит, но уже агрессивно подалась вперед. Манхэттен совершенно неподвижно стоит у нее за спиной. Они оба явно готовятся к нападению. Но Бронка качает головой, поднимается на ноги и машет им, чтобы они успокоились. Она видит этого незнакомца в ином мире, и он точно не имеет отношения к Женщине в Белом.
– Зовите меня Конг, – говорит азиат, недовольно глядя на лежащего без сознания мужчину. Вздохнув, он наклоняется, роется в его куртке – Конга оболочка почему-то пропускает – и достает пачку сигарет и зажигалку. – Он говорил, что здесь творится бардак, но ведь он любит драматизировать. Мне и в голову не могло прийти, что все настолько плохо. Однако же вот мы и приплыли.
Манхэттен оглядывает остальных и произносит одними губами:
– Конг… Гонконг?
Бронка кивает. Она никогда не была в том городе, но видела его на фотографиях. Ей запомнилась одна фаллическая башня, которую она теперь видит в ином мире. Город Гонконг стоит перед ними, хмурясь и закуривая сигарету.
– Эй, – окликает его Бронка. Когда он переводит взгляд на нее, она указывает на висящую на стене табличку: «Не курить».
– Да пошли вы, – отвечает он. Слова звучат вяло, в них даже нет того чувства, с которым обычно говорят «нет». У Бронки отвисает челюсть. Она не оскорбилась, просто удивлена. Однако затем Конг прокашливается и бросает кислый взгляд на сигарету. – Терпеть не могу курево.
– Тогда какого черта… – начинает Венеца. Однако не успевает она закончить, как Конг делает глубокую затяжку, затем наклоняется и обдает бессознательного мужчину длинной струей дыма.
Дым как будто впитывается в него. По телу незнакомца проходит дрожь, и серость с размытостью частично сходят на нет. Теперь он окрашен в тона сепии и выглядит почти так же четко, как на не самом плохом мониторе девяностых годов. Бронка невольно ахает. Манхэттен быстро выходит вперед.
– Попробуйте еще раз, – говорит он Конгу.
– Нет, – отвечает тот, туша сигарету. – Больше одного раза не могу, и даже это едва сработало, потому что затяжку делаю я, а не он. На самом деле ему нужен грязный воздух его собственного города, но путешествовать через макрокосм сейчас небезопасно. Так что я не знаю, что еще можно сделать, чтобы ускорить его выздоровление, – если только один из вас не готов сесть на рейс и потратить десять часов, чтобы доставить его домой. А я этого делать точно не стану, поскольку сам только что летел пятнадцать часов и еще неделю не хочу видеть самолеты. – Он падает в ближайшее кресло, потирая лицо.
– Ладно, погодите-ка, – говорит Венеца. – Вы – Гонконг? Тогда кто он такой? – Она указывает на лежащего без сознания мужчину.
Конг на секунду поднимает голову, чтобы сердито посмотреть на нее.
– Сан-Паулу, конечно. Кто же еще?
– Рио? Любой другой город? – Куинс пристально смотрит на него. – Нам-то откуда знать?
– Рио еще не родился, – ядовито огрызается Конг. – В этом полушарии пока живы только два города: его и ваш. Поэтому он здесь. Будучи самым младшим из родившихся городов, он должен помочь вам пережить рождение. Теперь понимаете? Вы уже со всем разобрались?
Куинс какое-то время просто смотрит на Конга, ошеломленная его грубостью, а затем вспыхивает.
– Вовсе не обязательно вести себя как последний козел!
– Да ну? – Конг тычет пальцем в Сан-Паулу. – Он едва дышит и едва проявляется в этом мире, но вы четверо вообще ни капли не обеспокоены. И никто из вас, предполагаемых союзничков, не задал очевидных вопросов: кто его так уделал и как за него отомстить?