Впрочем, в неприятных руинах, где мы оказались после резонанса, оказалось спокойно и безлюдно. Обломки выветренных кирпичных стен и проросшие сквозь них молодые деревья закрывали обзор, так что я не смог насладиться пейзажем. Судя по тому, что один из тонких стволов выворотил из земли потемневший человеческий череп, вряд ли окружающий вид меня бы порадовал.
— Стоим на месте, от греха, — скомандовал майор. — Мало ли, какое тут эхо войны обнаружится.
— Небольшой фончик имеется, — сообщил, посмотрев на карманный цифровой радиометр, Андрей, — но некритично. Свинцовые трусы можно не надевать.
Неподалеку кто-то истошно и тоскливо, глубоким низким голосом завыл, как будто оплакивая здешний невезучий мир. Все вздрогнули и напряглись.
— Надеюсь, он не настолько большой, насколько громкий, — тихо сказала Ольга. — Сколько там до гашения?
— А вот, уже, — ответил я. — Поехали!
Следующий репер оказался неожиданно благоустроенным. Ну, а как еще скажешь про место, где вокруг черного цилиндра стоят кружком удобные диванчики, горят уютные торшеры, на низких полированных столиках — стаканы и бутылки с водой, а также яркие упаковки какого-то печенья? Квадратное помещение не имело окон, но все равно почему-то казалось, что оно глубоко под землей. На стене висел огромный плакат, где на десятке языков, из которых я опознал только русский, повторялась, видимо, одна и та же надпись:
Уважаемо приходимец из другой место! Отдыхать тут! Есть еда, пить жидко! Время ждания — дюжина минутов! Не пытаться на ружу, большая пожалуйста! Просить понимать нас! Хорошего в пути!
Ниже, для тех, кто не нашел понятной надписи, была серия крупных пиктограмм — перечёркнутая дверь со стилизованной фигуркой выходящего человечка, часы — песочные и со стрелками, и двенадцать черточек рядом, бутылки со стаканами и вскрытая упаковка еды.
— Жри и проваливай, — прокомментировал Борух.
— На фоне прочих даже мило, — ответила ему Ольга, — интересно, как давно тут никого не было?
Я только после ее слов заметил, что на диванах и столах довольно толстый слой пыли, в одном торшере лампа не горит, а в другом моргает. Кстати, двери, в которую так настойчиво просили не выходить, видно не было, зато на стене висел интерком — решетка динамика с кнопкой под ним. Андрей подошел и нажал кнопку, но ничего не произошло.
— Не работает, — констатировал он, — хотя освещение от чего-то запитано.
— От батарей, — ответил внимательно изучавший помещение Борух. — Включилось, когда мы прошли, тут сенсор. Да вот уже и гаснет…
Лампочки в торшерах на глазах теряли яркость.
— Дверь здесь — он уверенно постучал в стену прикладом, отдалось гулко и железно. — Попробуем выйти?
— Там может быть что-нибудь интересное! — оживился Андрей.
— Не зря тебя «коллекционером» прозвали, — усмехнулась Ольга. — Незачем нам выходить. У нас другая задача. Тем более что просят этого не делать.
— Следующий — транзитный, — предупредил я, — прогуляемся.
Прогулялись.
На входном репере когда-то висела куча измерительной аппаратуры, но под воздействием капающей с потолка воды она давно превратилась в кубические комки рыхлой ржавчины. Самому камню, разумеется, ничего не сделалось — в свете наших фонарей он так и отливал матовым черным блеском сквозь сгнившие стойки с оборудованием.
— И здесь пытались того… Алгеброй гармонию, — прокомментировал Борух.
Стены бетонного каземата затянула противная темная плесень, под ногами хлюпала грязь, было душно, сыро и плохо пахло. В направлении выходного репера шел темный коридор, по которому мы безо всяких приключений дошли до зеркального входному помещения. Здесь было посуше, приборные ящики заржавели меньше, в остальном — то же самое. С одним отличием — у стены стоял массивный железный стул, с которого приветливо скалился человеческий скелет в лохмотьях напрочь сгнившего мундира и совершенно целых сапогах. Скелет указывал на репер гостеприимным приглашающим жестом правой руки.
— Шуточки у кого-то… — проворчал Борух, осмотрев покойника, — руку проволокой закрепили, а в черепе дырка от пули. Ничего себе, путевой знак…
— Давно? — спросила Ольга напряженно.
— Я тебе что, археолог? Не вчера. Проволоку приматывали поверх целой руки, до того как она сгнила.
— Ну, может, это у местных такое чувство юмора было… — сказала она неуверенно. — Но давайте-ка осторожнее с этим переходом. У меня плохое предчувствие.
Предчувствие ее не обмануло.
Банг! Банг! Банг!
Меня снесло и треснуло башкой об репер. Хорошо, что по настоянию Боруха перед переходом мы все надели шлемы. Он сам, в бронежилете пятого класса и каске-сфере встал впереди, так что все три сработавших заряда достались ему, а нас уже приложило, так сказать, опосредованно, когда он отлетел назад. Мы образовали кучу-малу с пострадавшим майором сверху.
— Эй, ты живой? — спросил Андрей, когда, наконец, разобрались, где чьи конечности.
— Вроде бы, — прохрипел он. — Броник цел, но приложило сильно. Не двигайтесь, надо осмотреться, могут быть еще сюрпризы.
Они и были, но, к счастью, не сработали. Кустарные крупнокалиберные самопалы щелкнули курками, но заряды в них протухли. Те три, что выпалили по Боруху, оказались единственными рабочими. Ловушка была простейшей — нажимная пластина, на которой неизбежно оказывался всякий прошедший, и тросики к спусковым крючкам каких-то монструозных обрезов, калибра этак восьмого. Всего их было семь, и нас, бывших в отличие от нашего пулеметчика в легких кевларовых брониках, положило бы с гарантией.
— Надо же, — сказал майор, мультитулом выковыривая из поврежденного запасного магазина пулю, — безоболочечная свинцовая, грамм на семьдесят… Экзотика. Крафт. Хэнд мэйд.
На стене над линией самопалов было на чистом русском написано: «Будьте прокляты, воры!»
— Не любит тебя кто-то, Оль, — сказал флегматично Андрей.
— Меня? — спросила с вызовом Ольга. — Меня?
— Ну, не меня же. Я тут не был. А ты, готов спорить, отметилась…
Ольга ничего не ответила, но я видел, что белобрысый проводник угадал. Похоже, неведомый автор надписи все рассчитал верно — ну, кроме прокисших зарядов.
— Так это на тебя самострелы? — сказал недовольно Борух, ощупывая себя под бронежилетом — Тогда могли бы и поменьше калибр взять. Ты девушка легкая, изящная. А у меня синяк во все пузо будет, Анна мне плешь проест…
Я огляделся — мы находились в довольно странном месте. Репер стоял на мощеной булыжником площадке под купольным сводом, образованным сходящимися вверху металлическими арками, собранными из ажурных балок. Стены между ними были стальными, из склепанных между собой листов металла, чередующихся с обжатыми в бронзовые рамы толстыми стеклами. Сквозь покрывающий окна снаружи слой грязи пробивалось солнце, освещая тусклыми лучами механическую раскоряку, более всего напоминающую промышленного робота, исполненного в эстетике продвинутого паровозостроения. Манипулятор, сделанный из медного сплава, навис над черным цилиндром реперного камня. Приводящие в действие сложные тяги и хитро гнутые рычаги заканчивались цилиндрами не то пневматической, не то вовсе паровой системы привода. Для чего все это предназначено, осталось для меня загадкой. Очевидно, что не работает тут все довольно давно — штоки цилиндров потемнели от времени, огромные шестерни поворотной станины, с зубцами в полкулака, покрылись пылью поверх окаменевшей смазки, на водомерных стеклах и бронзовых винтажных манометрах образовался серый налет. И все равно — исполнение впечатляло. Много труда на эту штуку положено.
— «Первый паромеханический завод энергетического товарищества Коммуны. Третий год двенадцатой шестилетки», — прочитал Андрей вслух приклепанную к основанию табличку. — Оль, ничего не хочешь нам рассказать?
— Ничего, — решительно ответила Ольга. — Не время сейчас для уроков истории.
Я подошел к монументальной, размером с орудийную башню «Авроры», поворотной станине и протер табличку рукавом. Кроме процитированной Андреем надписи в изящной бронзовой виньетке обнаружился интересный символ — вписанный в шестеренку микроскоп и переплетающиеся вензелем буквы РК. Любопытно как…
Из помещения с репером вела двустворчатая красивая дверь из потемневшей бронзы, витражного стекла и черного дерева. Она оказалась не заперта, и за ней открылся большой длинный зал, напоминающий по архитектуре вокзалы позапрошлого века — клепанный метал, образующий ажурные арки перекрытий, прозрачная пирамидальная крыша из вытянутых сегментов зажатого в металле стекла, витые металлические колонны, поддерживающие перекрытия галерей второго этажа, изящные бронзовые фонари с круглыми стеклами и полированными отражателями. Стекла были грязные до непрозрачности, и в помещении царила полутьма. Впрочем, это был, конечно, не вокзал. Больше похоже на какой-то сборочный цех, где вместо привычного для нас ленточного конвейера двигались связанные толстой цепью тележки. Сейчас они, разумеется, стояли, покрывшись многолетней пылью. Цепь лежала в заглубленном в пол желобе, а низкие широкие платформы на колесиках крепились к ней сцепными устройствами на передней оси. Вдоль этой линии расположились могучие сооружения из стали и латуни, снабженные множеством приводных колес, цилиндров, кривошипов, трубок, кранов и вентилей. Над тележками расположились паучьи ноги складных механических манипуляторов.
— Это что еще за стимпанк-конвейер? — изумленно спросил Борух.
— Неважно, — поджав губы, бросила Ольга. — Нам туда.
Мы направились к дальней стене цеха, куда через небольшие распашные воротца уходила цепь с тележками. Звуки шагов здесь удивительно гасли, как в вате, — я подумал, что это, наверное, специальная акустика сложной формы стен. Когда вся эта машинерия работала, она, надо полагать, здорово шумела. Я не смог даже приблизительно предположить, что тут делалось, из чего и как. Массивные устройства на закрепленных в полу станинах представляли собой линию полуавтоматических станков, но определить их назначение не получалось даже приблизительно. Они явно были раскомплектованы — все привода, колеса и тяги остались на месте, но закачивались ничем — исполнительные устройства были аккуратно демонтированы. Как токарный станок без шпинделя и резца — поди, пойми, что делала эта чугунная хрень, если никогда таких не видел?