Сомнения и нерешительность не давали Амиру-Али спать всю ночь. Что, если он ошибся насчет Сумайи? Что, если ему только показалось, что она красива?
– Если решишь, что не хочешь жениться, начни есть огурцы, – услужливо предложила Захра, почувствовав, что энтузиазм сына поутих. – Я поговорю с Фатеме и скажу, что против брака, потому что девочка еще молода.
– Что, если у них не будет огурцов?
– Что за глупости! У всех есть огурцы! Ты когда-нибудь был в доме, где не подавали огурцов?
Конечно же, мать была права.
У Сумайи и Фатеме была похожая тактика. С годами у них выработался сложный тайный код, состоящий из покашливаний, замечаний о погоде и внезапного желания попробовать тот или иной фрукт или орех. Сегодня они решили, что если Сумайя возьмет гроздь винограда, это будет означать, что она влюблена.
Сумайя надела свой лучший наряд: красивую белую рубашку и элегантные узкие черные брюки. Им предстояло остаться под чадрой, а вот туфли из змеиной кожи на каблуках будут на виду. В ее комнате над столом висел портрет имама Али. Его задумчивые зеленые глаза, густо обведенные черным карандашом, смотрели куда-то вдаль. Голова была повязана зеленым шарфом, и солнце из-за спины подсвечивало ее, образуя нимб. Из раны на его лбу чувственно стекали жирные капли крови – вниз по точеным скулам к красивой квадратной челюсти, поросшей шоколадной курчавой бородой. Под портретом, по обе стороны от лэптопа стояли синие стеклянные подсвечники из «Икеа», которые она купила в модном торговом центре «Джаам-э Джам» на Вали-Аср. Это был ее любимый магазин, где закупались стильные богатые тегеранцы. Ей хватило денег лишь на два подсвечника. Еще на столе были книги: «Гарри Поттер и философский камень», «Ночи одиночества» – любовный роман плодовитой иранской писательницы Фахиме Рахими – и Коран.
Когда пришел Амир-Али с семьей, Сумайя бросилась на кухню. Ее первой обязанностью было подать чай. Если девушка принесет поднос с чаем, не разлив ни капли, из нее получится хорошая невеста. Не все семьи всерьез воспринимали этот обычай, а ее семья вовсе смеялась над ним. Стоило Сумайе войти в гостиную, и Мохаммад-Реза стал корчить ей рожи.
– Ах ты, чертенок, хватит меня смешить! Сейчас пролью на тебя нарочно!
– Ба-ба, какой вкусный чай, – приветливо улыбнулась Захра.
Подавая чай Амиру-Али, Сумайя наклонилась и осмелилась заглянуть ему в глаза. Он смотрел на нее в упор. У нее затряслись руки. Она скорее пошла на кухню, чтобы перевести дыхание.
Фатеме передала по кругу блюдо с фруктами. Захра не отрываясь смотрела на огурцы. Амир-Али взял персик.
– Может, вам лучше поговорить наедине? – спросила Фатеме, учуяв напряжение.
Захра согласилась.
Сумайя и Амир-Али сели на пол в комнате Мохаммада-Резы на расстоянии метра друг от друга. Приличное расстояние. Он пожирал ее взглядом жадного зверя.
Сумайя откашлялась:
– Хочу тебя кое о чем спросить.
– Спрашивай о чем угодно, но ты такая красивая, что я вряд ли смогу сосредоточиться.
Сумайя нервно хихикнула. Она приготовила список из одиннадцати вопросов; надо было сконцентрироваться. От ответов зависело ее будущее. Она запахнула чадру. Когда она говорила, та распахивалась.
– Ты часто выходишь из себя?
Он разглядел под чадрой полоску бледной кожи.
– Никогда. Друзья говорят, что более спокойного человека не встречали.
На самом деле друзья часто ругали его за взрывной нрав.
– Как ты будешь обеспечивать семью?
– Я работал всю жизнь. Ты знаешь, что я работаю в компании бабы и надеюсь когда-нибудь занять его место.
Родители Амира-Али постоянно жаловались, что тот ни дня в жизни не работал.
– Ты молишься?
Он увидел белую рубашку, но не разглядел, большая ли у нее грудь. Да, он молился, по крайней мере сейчас – молил Бога, чтобы грудь у нее оказалась не с виноградинки. Даже сливки сойдут.
– Услышав азан, призыв к молитве, где бы я ни находился, я начинаю молиться. Это происходит на автомате. Даже если я читаю газету.
Амир-Али никогда не читал газет. И несмотря на многолетнюю принудительную зубрежку, так и не запомнил полный текст молитвы на арабском.
Сумайя улыбнулась и опустила руку. Он увидел ее длинную шею, острую ключицу с мягкой ямочкой над ней.
– Ты разрешишь мне продолжить учебу в университете и получить диплом?
– С такими глазами, как у тебя, разрешу что угодно.
Сумайя рассмеялась. Какой прекрасный смех. Не слишком громкий, не слишком дерзкий. О девушке можно многое сказать по тому, как она смеется. Мать Амира-Али предупреждала не доверять женщинам, смеющимся заливисто, – между громкостью смеха и моралью есть прямая связь, говорила она. Чем громче, тем распущеннее.
Сумайя задавала серьезные и формальные вопросы, но ее голос был нежным, а в глазах теплилась страсть. Амир-Али ловко увиливал от расспросов, врал напропалую, где-то недоговаривал. А Сумайя решительно продолжала, тщательно продумывая каждое слово. Они присматривались друг к другу, анализировали каждый шаг, каждый жест.
Амир-Али обычно легко догадывался, что творится в душе у девушек его круга. Он знал, чего от них ожидать. Нужно было лишь понять, что идет от сердца, а что напускное. Конечно, стопроцентную гарантию не мог дать никто, но по опыту он знал, что, скорее всего, Сумайя говорит искренне. Еще он видел, что она влюбилась в него по уши. Обычной тактикой тегеранских девушек было притвориться равнодушными, но Сумайя не играла в игры. Ее неискушенность и наивность делали ее еще более притягательной.
Сумайя же была еще слишком молода, чтобы понять, когда человек лжет, а когда говорит правду. Амир-Али показался ей самым обаятельным юношей из всех.
Примерно через час они вернулись в гостиную, где царило напряженное молчаливое ожидание. Сверля дочь ястребиным взглядом, Фатеме протянула гостям блюдо с фруктами. Сумайя взяла гроздь винограда и съела одну виноградину. Фатеме подскочила и зашептала на ухо Хаджи-ага, чтобы нес ширини – сладкие пирожки, знак, что свадьба состоится.
Закрутились колеса подготовки к свадьбе. На церемонии бале-борун – объявление помолвки – Амир-Али преподнес Сумайе шесть золотых браслетов, огромный букет цветов и шелковую чадру. Затем родители жениха и невесты начали торговаться за мехрие – приданое, своего рода мусульманский брачный договор, обеспечивающий женщине содержание после развода. Сумайя слышала, как Фатеме и Хаджи-ага оспаривают ее ценность.
– Сумайя – красивая, образованная девушка, и Амир-Али получит ее в лучшем возрасте! Она отдаст ему лучшие годы своей жизни!
– Я понимаю, что она бесценна, Фатеме-джун, но мы деньги на деревьях не выращиваем.
Обычно переговорами о приданом занимались мужчины, но две сестры снова перехватили инициативу. Вскоре Захра уступила, и семьи сговорились на мехрие в размере 192 золотых монет – по шестнадцать на каждого из двенадцати шиитских имамов. В Тегеране такое приданое считалось маленьким, но в Мейдан-э Хорасан – большим, ведь, по традиции, слишком большое мехрие было признаком дурного вкуса. Установили и другие условия брака: Амир-Али пообещал, что Сумайя сможет ходить в университет, а Захра с Мохаммадом отдали молодоженам свою старую квартиру в Мейдан-э Хосаран. Поскольку Сумайя была очень молода, в первые несколько лет замужества ей лучше было оставаться поближе к семье и друзьям.
Приближался свадебный аруси с кучей трат, горами угощений и толпами родственников. За встречами, анализами крови (обязательное условие для всех вступающих в брак иранцев, не только братьев и сестер), готовкой и уборкой Фатеме вспоминала собственную свадьбу – унылую, скромную церемонию. Она не хотела выходить за Хаджи-ага. Она должна была настоять на своем, но боялась расстроить родителей, с радостью ждавших их союза. Хаджи-ага происходил из хорошей семьи домовладельцев. Время было другое: женщине приходилось соглашаться с судьбой, выбранной для нее родителями. Увидев Хаджи-ага впервые, Фатеме испытала облегчение. Он был разочарован, она поняла это по его глазам. Его тоже вынудили жениться на Фатеме, потому что ее отец был уважаемым человеком. Она не ждала от брака многого – всего лишь финансовой стабильности и, если повезет, дружеских отношений с мужем. Но ей достался человек, который почти ее не замечал. Несмотря на нежный возраст Сумайи, Фатеме утешала себя тем, что та выходит замуж по любви и мулла Ахмад не счел их с Амиром-Али брак полностью безнадежным.
Свадьба Сумайи прошла так, как она всегда мечтала. На ней было белое платье без бретелек и белая накидка с капюшоном. Она потратила почти миллион туманов на визажистку: та сделала ее похожей на одну из «западных» девушек с социальной рекламы, предупреждающей о последствиях «плохого» хиджаба. После церемонии мужчины и женщины разошлись по разным комнатам и танцевали до утра (отдельно друг от друга). На свадебных фото Сумайя была похожа на инопланетянку: глаза в фотошопе сделали голубыми, лицо отретушировали и нарисовали новый нос – тонкий, остренький. В Тегеране такие фотографии делали все. Сумайя была в восторге.
Супружеская жизнь для Сумайи началась через день после окончания школы, спустя несколько недель после свадебного пира. Амир-Али почти сразу нарушил свое обещание. Он умолял Сумайю передумать насчет учебы в университете. В порыве любви Сумайя согласилась. Она решила, что его желание удержать ее дома продиктовано страстью, что он не вынесет разлуки с ней и того, что где-то там, вдалеке от него, у нее будет совсем другая жизнь. Но Амир-Али не просто так выбрал девушку из традиционной семьи. Если бы он хотел, чтобы жена провела несколько первых лет их супружества, уткнувшись в книжки, он мог бы жениться и на девушке из северного Тегерана. Фатеме и Хаджи-ага сначала рассердились, но Сумайя убедила их, что сама приняла решение. Она казалась такой счастливой, что о проблеме вскоре забыли.
Первый год их брака прошел очень волнительно. В постели Амир-Али был нежен. Сумайя с готовностью занималась сексом, рассматривая доставление удовольствия мужу как духовный акт и религиозный долг. Из ее подруг пока вышла замуж только одна. Большинство девушек в их районе ждали до двадцати двух – двадцати трех, а потом выходили замуж и начинали жить с семьей мужа, так как снимать отдельную квартиру было очень дорого. Сумайя была избавлена от такого соседства: им с Амиром-Али подарили большую современную квартиру. У нее был телевизор с диагональю сорок шесть дюймов, барная стойка и черные кожаные диваны. Подруги завидовали ее новообретенной независимости. Некоторые из них поступили в университет (главным образом потому, что это повышало шансы найти достойного мужа) и были разочарованы, так как это никак не изменило их прежнюю жизнь.