Передавали монотонное евротехно – глухое «тынц-тынц-тынц». Когда Дариуш бежал из Ирана, любимицей таксистов была Глория Гейнор, I Will Survive.
Несмотря на закрытые окна, в щели и трещины старого белого «пейкана» проникали холодные струи воздуха. «Пейкан» – иранская версия «хиллман хантера» 1960 года, – погромыхивая, летел вперед на полном ходу.
В Тегеране принято ездить лишь на одной скорости: максимальной. С новым мотором видавшие виды «пейканы» с треском выжимали сто двадцать километров в час – не хуже любимого иранским средним классом «пежо». Товарищи Дариуша по МЕК не раз шутили, что он скорее погибнет в автокатастрофе на улицах Тегерана, чем от рук правящего режима, – и, вероятно, были правы. Разбитые в лепешку машины, окровавленные пассажиры и даже трупы на асфальте были в Тегеране привычным зрелищем. МЕК беспокоились и из-за пробок; для бегства решено было использовать мотоцикл, а не машину, которая непременно застряла бы в пробке. Но в этот час улицы были призрачно пусты. За окном проносились виды Тегерана: высотные и низкие дома, жилые кварталы, офисы, больницы и школы.
Дариушу казалось, что раньше Тегеран не был таким уродливым. Он помнил старые величественные особняки, извилистые переулки, элегантные французские дома, виллы, сады с плодовыми деревьями, чистый город без пробок. А сейчас перед его глазами мелькала неприглядная мешанина серых бетонных блоков, аляповатых плит крапчатого мрамора, высоких псевдогреческих колонн и ярких пластиковых труб. Над его городом надругались. Дариуш стиснул зубы; его пронзила злоба. Злоба всегда приносила облегчение. Иногда он чувствовал, как она покидает тело, – ощущение было физическим. Мышцы расслаблялись, дышалось свободнее. Тогда он боялся, что утратит мотивацию, откажется от борьбы. Но не сейчас. Они захватили его город, и он был готов.
Такси свернуло на Вали-Аср – улицу, для всех тегеранцев связанную с воспоминаниями о доме. На первый взгляд здесь ничего не изменилось. Те же зеленщики, бутики, кафе и рестораны, роскошные витрины и бродячие торговцы. Только баров не стало – виски-румов, которые так любили его родители; прокуренных бильярдных, открытых всю ночь; дискотек с очередями у входа. И хотя ему неприятно было в этом признаваться, без них Тегеран стал лучше – все это было пагубное тлетворное влияние Запада, укоренившееся в его стране и разложившее ее основы. А неприятно, потому что в том Тегеране, танцуя и выпивая на улице Пехлеви, его родители были счастливы. Но ему также было неприятно от того, что его родители попали под влияние этой дурной культуры. Мысленно он пытался оправдать их: они просто поддались общему увлечению тегеранского среднего класса в 1970-е. Но он отвергал этот путь. Организация указала ему истинную дорогу, и Дариуш знал, что Бог за ним следит.
На дорогах прибавилось машин. Город медленно просыпался ото сна. Мимо прошел согбенный старик, толкая тележку с апельсинами. Хотя у него не было даже залысин, он выглядел лет на сто, а голос был еще древнее – тонкий хрип, заглушаемый ревом моторов и свистом весеннего ветра.
– Ох, бедняга. Эй, дедушка, сколько? – подозвал водитель старика.
– Триста туманов кило, сынок. Апельсины свежие, только что собраны на благоуханной земле Моши, – прошептал старик, подняв утонувшую в сутулых плечах голову и взглянув на нас поблескивающими катарактой глазами.
Древней выглядела даже его одежда: рубаха в пятнах и дырах, но с нелепым накрахмаленным воротником и манжетами висела на его тощей фигуре, крестьянские штаны истертыми складками падали до земли.
– Дед, у вас больше волос, чем у нас двоих. Сдачи не надо.
– Это единственное, чего у меня больше, чем у остальных. – Старик улыбнулся, блеснув деснами. – Благослови вас Бог.
Такси затарахтело дальше. Взглянув на старого крестьянина в зеркало заднего вида, водитель покачал головой:
– Бедняга не сможет прокормить семью, даже если продаст все фрукты в своей деревне. Это не жизнь, это даже не выживание. Проклятый город.
Выехав из зеленого туннеля, «пейкан» свернул на Парковое шоссе – громадную бетонную развязку, где под эстакадой сновали во всех направлениях люди и автомобили. Водитель остановился на островке в середине, задев портфель спешащего офисного служащего. Тот даже головы не повернул и шагнул в гущу ревущего транспорта. Дариуш вышел из такси и очутился в эпицентре утреннего хаоса. Он понял, что затишья не будет и дорогу придется переходить по-ирански – бросившись в дебри несущихся навстречу автомобилей. Чтобы пройти десять метров до противоположной стороны улицы, ему потребовалось пять минут. Стоило ему продвинуться вперед на пару шагов, как мимо с ревом проносилась машина или мотоцикл. Наконец какая-то старуха в чадре велела ему следовать за ней. Грузная и на первый взгляд неповоротливая, она вперевалочку лавировала в потоке машин и заметила, что он, видно, не местный. Дариуш вздохнул.
Он зашагал на север, держа путь в кафе на углу Вали-Аср и улицы Фереште. Кафе уже несколько часов как работало: здесь подавали завтраки, калепаче – овечью голову целиком, с глазами, языком, щеками и всем прочим. Место больше напоминало лабораторию, чем кафе; повсюду – на стенах, полу, потолке – сверкала белая плитка. Официанты в безукоризненно белых лабораторных халатах раскладывали по тарелкам разделанное мясо, мягкое и скользкое; под ярким светом высоковольтных ламп отчетливо виднелся каждый кусочек жира и ниточка мяса на дешевых тарелках из белого фарфора. Дариуш вдохнул сладкий, теплый запах разлагающейся плоти, костей и сухожилий. Мать пару раз пыталась приготовить калепаче в Америке. Они ели мрачно, в тишине: калепаче – мужское блюдо, напоминавшее ему об отце. Он умел готовить его лучше всех. Отец, ярый монархист, был госслужащим в шахском правительстве. Когда военная полиция прочесывала улицы и забирала всех, кого могла найти, его увели на допрос. С тех пор его никто не видел.
В глубине зала, у стойки, Дариуш заметил пустой столик. Он двинулся к нему, лавируя между посетителями, сел, и проходящий официант со звоном поставил перед ним стаканчик чая. За его спиной пыхтели металлические чайники, выдувая клубы дыма; звенели тарелки, звучали голоса, мерно и тихо булькал кипящий бульон. Еще в такси он высматривал, нет ли за ним слежки, а теперь с его места открывался хороший вид на улицу. Там никого не было. Он пришел рано. Он немного расслабился и осмотрелся.
В кафе собралась любопытная толпа. Пришедшие поодиночке бородатые рабочие и офисные служащие ели быстро, наклонив головы. Старые завсегдатаи в отглаженных рубашках перекрикивались через зал; их утренний распорядок не менялся десятилетиями. Туристы с сияющими глазами в ветровках и шерстяных носках зашли подкрепиться после трека в горах Эльбурс; их трости и рюкзаки стояли рядом. Они ели медленнее всех, смакуя каждый кусочек после предрассветного подъема на вершину, радуясь, что обогнали безжалостное солнце и толпы гуляющих, из-за которых ближе к полудню на тропе будет не протолкнуться.
В центре зала сидела компания, при виде которой он испытал одновременно волнение и отвращение. Юноши и девушки от восемнадцати до двадцати трех развалились на стульях, вытянув ноги и положив головы друг другу на плечи; у всех на лбу были солнечные очки. Они смеялись, флиртовали и шепотом обсуждали прошлую ночь. Девушки были поразительно красивы даже с размазанной косметикой и растрепавшимися волосами. Отдельные пряди выбивались из платков и липли к вспотевшим лбам. Они были красивы, даже несмотря на свои неправдоподобно тонкие носики, уменьшенные и подрезанные скальпелем пластического хирурга. Они складывали уточкой сочные губы, тараторили что-то путающимся языком, откидывали головы и выпячивали грудь, демонстрировали свои тонкие загорелые руки. Их смех звенел под потолком, зрачки расширились от «экстази», а сладкий запах паленой водки прилип к дискотечным платьям, выглядывавшим из-под манто – среднего между пальто и платьем одеяния, которое исламское правительство обязывало носить всех женщин, дабы скрыть фигуру. Они прихлебывали любимое похмельное лекарство гуляк – суп с мозгами – из больших тарелок. Жирный бульон растворял остаточное действие наркотиков и алкоголя, которые еще не вывелись из организма.
Дариуш так пристально смотрел на девушек, что не заметил, как в зал зашел его товарищ.
– Салам, брат. Добро пожаловать домой.
Дариуш выделялся из толпы: не считая оговоренного условного знака – связки ключей и пачки красных «Мальборо», – он таращился на посетителей.
Дариуш смутился. Он потерял бдительность.
– Не волнуйся. И для меня всегда шок видеть, как эти детки ведут себя как животные, в то время как наша страна катится к черту. А ты, значит, наш спаситель? – Он усмехнулся и понизил голос до шепота: – Мне все известно о твоей миссии. Джахангир проинформировал меня. Зови меня Киан. Ты знаешь, что делать.
Они молча поели, и, не дожидаясь счета, Киан оставил на столе ворох купюр и ушел. Дариуш последовал за ним по Вали-Аср на север, туда, где улица сворачивала на восток и упиралась в площадь Таджриш. Они прошли мимо парка у старого дворца Баг-Фердоус; свежий ветер холодил щиколотки. На Вали-Аср чувствовалось приближение весны: на деревьях набухли блестящие зеленые почки; молодые листья источали густой запах сладкой смолы; в ящиках на пороге овощных лавок высились горы незрелого миндаля, желто-зеленых слив, абрикосов и инжира с юга, пучков эстрагона и мяты.
Они свернули налево и очутились на задворках старого квартала Шемиран. Вошли в неприметный серый многоквартирный дом, где в воздухе висел запах жареного лука. Поднялись на шестой этаж. С балкона открывался вид на сотни крыш высотных домов, которые казались игрушечными в тени гор, все еще покрытых глазурью зимнего снега, никак не желавшего таять.
– Квартира чистая, без жучков, вчера проверил.
В комнате повсюду лежала пыль. Киан сдернул целлофан со старого кожаного дивана. Достал из кармана пиджака выгоревшую на солнце карту. Разложил ее на столе, разгладил складки.