венностью: пиар, пиарить, отnиарить, пиарщик. Запрещать это бессмысленно, хотя какие-то ограничения возможны: например, вывески в столице пишут на русском, есть на эту тему московский закон.
— Ещё одно модное словечко последних лет — гламур. Журнал, радиопрограмма, магазин, даже сигареты есть с таким названием. Что сделало его популярным?
— Стиль жизни, где потребление считается достижением. Как, например, афористично выразился журналист Леонид Парфёнов, «для меня главное из развлечений — правильная жратва в правильном месте». Далее выясняется, что речь идёт, к примеру, о салате «Рома» в неком заведении под названием «Боско». Ясно, что такое возможно лишь при правильной жизни — то есть посещения правильных фильмов в компании правильных девушек, и так далее. Словом, всё это весьма изысканно и едва ли известно непосвящённым.
Гламур и глянец — почти синонимы, потому что эту агрессивную субкультуру формируют глянцевые журналы, чья цель — заставить читателя активно покупать. Это такая библия современного мира, столь же привлекательная, как мечты о вечной молодости и бесконечном счастье. К ней тянется огромное количество народа, но идеал недостижим, потому что обязательно чего-то не хватает — или денег, или времени.
— Время не только породило новые профессии вроде дилеров и супервайзеров, но и подкрасило старые: манекенщиц сменили модели, охранников — секьюрити. Даже дворника теперь кое-где именуют оператором механизированной уборки. На что тут расчёт? Что мы за названием не разглядим занятие?
— Добавлю к этому свою недавнюю находку: мастер ногтевого сервиса вместо маникюрши. Или менеджер по клинингу — это уборщица. Желание избавиться от слов, с которыми связан низкий образ, и заменить их красивой иллюзией, было всегда. Какое-то время это действует, но спасти профессию никакое слово не может, пока не изменится само представление о ней. Заменили золотаря ассенизатором, но смысл всё тот же, потому что есть известный лингвистический закон, согласно которому эвфемизмы бранных слов сами становятся бранными словами. Вот, скажем, вполне нейтральное когда-то слово хер, название буквы в старом русском алфавите. Есть гипотеза, что оно появилось в результате сокращения слова херувим. Но его использовали для замены непристойного слова, и уже эта замена стала звучать неприлично.
Кстати, нередко и власть пытается прямо-таки в оруэлловском духе заменить неправильные слова правильными. Так, в интернете появилась информация, что представители центральных телеканалов на встрече с администрацией президента получили списки неблагонадёжных слов и рекомендации по их замене. Слово моджахед следует заменять на боевик или террорист, полевой командир — на главарь бандформирования, а джихад — на всем понятную диверсионно-террористическую деятельность. Всё это попытки изменить действительность с помощью слов, представить происходящие события иначе.
— На другом полюсе — так называемая политкорректность, когда инвалида называют человеком с ограниченными возможностями, бедного — малообеспеченным, а негра — афроамериканцем.
— В таких изысках, идущих от галантерейного языка приказчиков, немало ханжества. В русском языке хватает оскорбительных слов, но почему-то меняют не их, а вполне нейтральные слова, приписывая им негативный смысл.
— В последние полтора десятилетия пошла мода на подгонку русских названий наших соседей на национальные — Тыва, Кыргызстан, Беларусь… А Якутия — так обязательно с уточнением: Саха. Зачем? Мы же не пишем, к примеру, Финляндия (Суоми) или Германия (Дойчланд).
— Тем самым политика неуклюже внедряется в язык. Такое часто случается, когда речь идёт о чужих городах и странах. Помню, много лет назад у нас переименовали две страны: вместо Островов Зеленого Мыса появилось государство Кабо-Верде, а Берег Слоновой Кости заменило загадочное Кот-Д'Ивуар. Раньше эти названия переводили на другие языки, а потом перестали — правда, по просьбе упомянутых государств. То же и с Белоруссией. По-белорусски это Беларусь, но и в русском названии ничего оскорбительного для неё нет. В конце концов ни США, ни та же Германия не возражают, что мы их называем по-своему. Думаю, что тут надо исходить из здравого смысла. Если политики считают, что, к примеру, киргизов лучше называть кыргызами, а их страну Кыргызстаном, то никто им не мешает делать это в официальной переписке, оставив нам возможность придерживаться традиций нашего языка. Ведь сам по себе язык не может ни унизить другую нацию или государство, ни возвеличить. Поэтому надо к нему относиться с уважением и без особой нужды ничего не менять.
— Как вы однажды заметили, вечные возбудители эмоций — это язык чиновников, слова-паразиты, брань. Вот, к примеру, некий модный парикмахер делится с экрана мыслями о жизни, и его тексты приходится запикивать. В общем, как сказал современный поэт, «это все моё родное, ё-моё и ё-твоё»… Это что, тоже мода?
— Мат — интересное культурное явление, хоть и со знаком минус. Без брани не обходится ни один язык. Ругались всегда, но при этом были некоторые запреты: нельзя ругаться публично, в официальной ситуации. В культурной, образованной среде женщины воздерживаются от крепких выражений при мужчинах, мужчины — при женщинах, взрослые — при детях и наоборот. Нарушение запретов всегда производило сильный эффект. Сегодня в речи молодых запреты почти не действуют. Например, студенты вполне приличного вида, юноши и девушки, используют эти слова так, что я их слышу. И слово уже не имеет прежнего эффекта, разве что для меня.
Если раньше ни сам мат, ни даже его запикивание с телеэкрана было невозможно представить, то теперь это нормально. Всё это ведёт к гибели мата, чья сила держалась на запретах. В перспективе — или ситуация деревни, где матом не ругаются, а на нём говорят, или европейская, где к бранным словам относятся снисходительно.
— В интернете появилась мода на, как его называют, «язык падонков», когда слова стараются писать с максимальным количеством ошибок. Это что: последствия всеобщей грамотности, которой у нас ещё недавно так гордились?
— Скорее, это контркультура, которая пытается оттолкнуться от основной культуры где только можно. Её сторонники ведут свои дискуссии со своим этикетом и правилами, хоть и навыворот, со своим стандартным коллективным остроумием (пеши исчо — если текст понравился и аффтар выпий йаду — если нет). Когда так играет группка интеллектуалов, то это просто игра. Но интернет включил в письменное общение огромное количество людей, которые раньше писали только в школе. Антиграмотность превращается в неграмотность, потому что подхвачена не очень образованными людьми. Средний уровень текстов снизился, и последствия могут быть печальны. Ведь наша образованность во многом идёт не из школы, а из семьи, книг. Я читал книжки и потому знал, как правильно писать. А сегодня ребенок больше времени проводит в интернете, где читает совсем другие тексты. И вот в голове остается неправильный образ слова. Для него проще написать аффтар, чем автор. Это хуже, чем неграмотность.
— Что у нас происходит с отчествами? Скажем, по телевидению берет наш юный «европеец» интервью у малознакомого собеседника, причём гораздо старше себя, и вполне обходится без отчества. И тут Запад виноват?
— Да, отчество исчезает из сфер, наиболее подверженных иностранному влиянию, — бизнеса, политики, журналистики. Речевой этикет меняется. Ещё полтора десятка лет назад невозможно было вообразить, что человека без всякой иронии в разговоре назовут, например, Константином, а не Костей, или он сам будет так представляться при знакомстве. Это звучало претенциозно, нелепо и смешно. Не случайно таким успехом пользовалась фраза Жванецкого: «— Нормально, Григорий. — Отлично, Константин!» Но вот всё изменилось. Люди уже привыкли к новому этикету и не понимают, почему те, кто постарше, морщатся при таких обращениях. Хотя, думаю, что отчество по-прежнему сохранится, например, в академической среде, школах, больницах, учреждениях.
Плохо, что в современном русском языке нет нейтрального обращения. Дочка, дед, сынок звучат фамильярно, сударь устарел, с господином тоже не очень ладится. Вот и обходимся вежливыми формулами простите и извините.
— Чем же плох вернувшийся господин?
— Дело в том, что наш господин — это не тот, не дореволюционный, часто это просто переодетый товарищ (например, если господа звучит как обращение к разнополой аудитории). Так, во время предвыборных кампаний журналисты, расположенные к кандидату, обращаются к нему по имени-отчеству, в нерасположенные — с помощью господина, потому что в устной речи это слово часто имеет негативный опенок. В письменной же речи встречаются и вовсе странные сочетания, вроде господина Ивана Петровича. Перестав быть товарищами, мы так и не стали господами.
Но далеко не всё западное у нас приживается. Незнакомые друг с другом немец или француз, оказавшись вдвоём в лифте, обязательно поздороваются, а двое русских — ни в коем случае, Точно так же, если встретятся в пустынном парке, лесу. Европейская стратегия вежливого поведения такова: мы — свои, и потому не опасны. У нас же иначе: ты для меня не существуешь, и потому я для тебя не опасен. Моя знакомая, долго прожив за границей, вернулась в Москву в 80-х годах и решила, как она говорила, научить соотечественников вежливости. Начала здороваться в магазинах. Это вызвало довольно откровенную неприязнь, и в лучшем случае слышала в ответ: «Девушка, не задерживайте очередь».
Правда, в последнее время заметен некоторый сдвиг этикета в сторону европейского. Во всяком случае, в больших магазинах, где действует корпоративный этикет, продавец или кассир обязательно должны поздороваться с покупателем, и тот вынужден ответить. Всё чаще обмениваемся приветствиями с незнакомыми во дворе и подъезде. Это тот случай, когда старой русской традиции не жаль.
— Ломоносов утверждал, что-де «на французском языке прилично говорить с друзьями, на немецком — с врагами, на итальянском — с женщинами, на испанском — с Богом». На русском же — «со всеми оными». Действительно так?