Революционный пыл, который сохранился у властей до сих пор, требует немедленных, зримых перемен. Была в Москве Воскресенская площадь (по названию ворот Китай-города) — в 1918-м стала площадью Революции. Через год не стало «выдающегося государственного и партийного деятеля» — и Театральная площадь, названная так народом с открытием в 1820-х годах Большого и Малого театров, превратилась в площадь Свердлова. В 50-летие со дня смерти Герцена исчезла Большая Никитская, потом увековечили Дзержинского. Столица представлялась отцам города поминальной книгой, куда щедро вписывались нужные властям имена и события.
Или вспомним историю с Хитровским переулком, который в 1935-м стал переулком Максима Горького на том основании, что дал писателю материал для пьесы «На дне». При этом забылось главное: здесь стоял усадебный дом, принадлежавший герою Отечественной войны 1812 года генерал-майору Хитрово. Он был женат на дочери Кутузова, которая продолжала здесь жить и после смерти мужа. Отсюда пошло название площади и переулка, который сегодня оказался… Певческим.
Никто же не возражает: пожалуйста, стройте новые улицы, площади, города и называйте, как хотите. Но нет: достойным именам нужны престижные места города, иначе-де «народ не поймёт». Ни в одной столице мира вы не найдете постоянно действующей комиссии по переименованиям. Работала она в советские годы, продолжает работать и сейчас. Одно из последних решений (конечно, с подачи городского правительства) — переименовать Малую Коммунистическую улицу (бывшую Алексеевскую) в улицу Станиславского. При чём тут Станиславский? Там действительно были фабрики, принадлежавшие его семье. Но это имя вполне могли оставить Леонтьевскому переулку, тем более что великий театральный реформатор добрую половину жизни провёл по адресу «Леонтьевский, 6», и улицей Станиславского она стала при его жизни. А вот название Алексеевской улицы связано со стоявшей здесь церковью Алексия Митрополита, сподвижника Дмитрия Донского, которая дала название Алексеевской слободе.
Как после этого говорить об уважении к истории? Изменить её невозможно, нравятся или нет уже написанные страницы — значения не имеет. Наш долг — знать и хранить то, что создано предками. Причём решать, кто из людей достоин того, чтобы его имя носила улица, должна не комиссия при городской власти, а сами горожане. Когда я выступаю с такими примерами по радио, то обрушивается шквал звонков, все возражают против конъюнктурных переименований — ведь власти и их вкусы меняются, а нам с этими названиями жить.
— Нередко бывает, что одна и та же улица за свою историю носила несколько названий. Восстанавливая «историческое», какое из них предпочесть?
— Это такая же проблема, как и с реставрацией зданий. Оно перестраивалось десятки раз, и вот мы его восстанавливаем — относительно чего?
С моей точки зрения, если есть желание вернуться к Москве до 1917 года, то и надо было восстановить названия в исторической части города — только в исторической — именно на эту дату. Так и делают во всем мире. Иначе получается непонятно что. Вот, например, бывший переулок Стопани у Мясницких ворот теперь называется Огородной слободой. Почему? Ведь до 1917-го это был Фокин переулок, а Огородной слободой его звали в XVI веке. А соседний переулок в те времена назывался Скотобойным, но его не восстанавливают: не звучит… То есть полный исторический разнобой.
На площадь Ильича выходит Тулинская улица, бывшая Воронья слобода. Рядом был Андроньевский монастырь, и в окрестностях охотно селились вороны. А Тулин — псевдоним Ленина, и улицу переименовали еще в 1919-м, при жизни вождя. Теперь это улица Сергия Радонежского — видно, надо было как-то отреагировать к юбилею Куликовской битвы. Оставили бы уж Воронью слободу…
Произвольные переименования преследуют определенные политические цели — мнимое возвращение к царской России, призванное оправдать сегодняшние неблаговидные дела. При этом никаких принципов обращения с историческими названиями у нас нет. Но ведь очень важно, что вы идёте, к примеру, по Остоженке, а не по Метростроевской. А Метростроевской назвали бы другую улицу, в новом районе.
Если вспомнить российскую традицию, то характерно, что после Отечественной войны1812 года в Москве ничего не переименовывали: в городе не появилось ни площади Победы, ни Кутузовского проспекта, ни чего-то подобного.
— И это не мешало увековечивать памятные имена и события?
— Ничуть. При этом инициатива шла в основном снизу, от народа. Напомню, что памятник Минину и Пожарскому поставило не правительство, а Вольное общество любителей наук и художеств, которое выдвинуло эту идею и боролось за неё многие годы. А ведь Минин и Пожарский, в конечном счёте, способствовали утверждению династии Романовых. Каждый из дарителей был занесён в книгу, её потом напечатали. Есть там и такие слова: «Крестьянка Фетинья из деревни Читинского уезда с малолетними сыновьями дала два гроша»…
Так же ставили и памятник Пушкину. Была подписка, затем три тура конкурса. Зато в Москве появлялись шедевры монументального искусства, а вот такие сооружения, как памятник Калинину, — нет, денег на них народ бы не дал. Кстати, скульптор Опекушин, выигравший конкурс на памятник Пушкину, получил деньги только на материал. А на то, что осталось после установки памятника, устроили его торжественное открытие и издали полное собрание сочинений поэта. До копейки отчитались!
— А как же Карамзин? Сетовал: воруют, мол…
— Это наверху воруют, там всегда крали. А памятник ставил народ.
Сначала Пушкин стоял лицом к женскому Страстному монастырю. Это был молодой монастырь, созданный при Алексее Михайловиче, когда в Москву была перенесена икона Божьей Матери Страстей Господних, символ мира, наступившего в Московском государстве. Именно отсюда раздался первый удар колокола, возвестивший о том, что наполеоновских солдат в Москве уже нет. После 1812 года у площади было два названия — площадь Тверских ворот и Страстная площадь, но всё равно ни о каком переименовании речь не шла. А вот в 1924-м площадь стала Пушкинской. Потом с такой же легкостью памятник переставили с одной стороны улицы на другую.
— Что можно сказать о нынешней практике, связанной с московской топонимией? Есть ли стремление учиться на прошлых ошибках?
— Стремления такого, конечно, нет, и по-прежнему приходится бороться с каждой очередной глупостью.
Недавно я была на заседании комиссии по монументальному искусству. Рассматривали два вопроса: восстановление памятника Дзержинскому на Лубянке и восстановление памятника Скобелеву. Последний стоял когда-то на Скобелевской площади, напротив мэрии, на месте памятника Юрию Долгорукому. В свое время царский Генштаб назвал этого генерала Суворовым XIX века. Памятник соорудили в 1912 году на народные деньги, а площадь переименовали в Скобелевскую. Спустя несколько лет памятник уничтожили, площадь стала Советской, а затем — Тверской. С 2000 года идет борьба за его восстановление, создан Скобелевский комитет, который возглавляет космонавт Алексей Леонов. Власти выбрали для памятника Южное Бутово: мол, в городе нет больше свободных площадей. Я возразила: место есть, и оно ждет Скобелева. То самое, где стоял Дзержинский. В результате в центре столицы получится славянское полукольцо: памятники Кириллу и Мефодию, Героям Плевны (где командовал Скобелев), а также памятники Скобелеву и Ивану Федорову.
Предложение было принято, но, видимо, не всем пришлось по вкусу. Через несколько дней мне из комиссии позвонили: мол, нельзя ли отозвать моё предложение?
— Ну и как? Можно?
— А с какой стати? Только потому, что чиновникам ближе Дзержинский, чем Скобелев? Народная память директивам не подчиняется. Поэтому решения следует сверять не со звонками, а с нашей историей. Её надо не только знать, но и уважать.
Профессор Вотинов: Нас не умеют учить
В чем причина языковых неудач? «Плохо учились», — упрекают нас учителя. Но вот я встретил человека, который отвечает на этот вопрос иначе: «Плохо учили». Это заведующий кафедрой информационных методов обучения Московского государственного лингвистического университета (бывший институт им. Мориса Тореза) Виктор Афанасьевич Вотинов. Профессор берется обучить любого английскому языку за 15 занятий, немецкому и французскому ещё быстрее — за 12. Через три недели ученик будет читать без словаря, ещё через полмесяца сможет объясниться с иностранцем. А если хватит духу ещё на пару недель, то ему гарантируют свободное владение языком.
Вот такие головокружительные картины рисует профессор Вотинов. Но мы-то с вами знаем, что так не бывает. Возраст не тот, да и память… Вот если бы за границей пожить — тогда конечно. Однако Виктор Афанасьевич считает всё это сплошными заблуждениями и рекомендует для начала избавиться от привычных стереотипов.
ПРО ТО, КАК НА САМОМ ДЕЛЕ
«Чем раньше начинаешь изучать язык, тем лучше».
— На самом деле язык нужно изучать не впрок, а тогда, когда в нём возникает потребность. В школе — не раньше девятого класса. Не пользоваться языком — значит понапрасну тратить на него время и силы, считает профессор.
«Дольше учишь — лучше знаешь».
— Учить иностранный язык надо быстро и результативно. Если пойдете по ягоды с ведром, то у вас не хватит терпения его наполнить. Возьмите лучше небольшую кружку, наполните её и наслаждайтесь результатом. Потом наполняйте снова. Да, язык безразмерен, но вам вполне по силам научиться свободно себя чувствовать в наборе конкретных ситуаций.
«Учить язык проще всего за границей».
— Можно, конечно, и так, да только на скорые результаты не рассчитывайте. Освоите несколько обиходных фраз, но пройдут годы, прежде чем научитесь понимать, скажем, радиопередачу. Изучать язык надо за письменным столом, а за границей — совершенствовать.
«Оксфордский курс. Занятия проводит англичанин» — это то, что нужно».
— Мало знать язык, надо ещё уметь ему научить. У зарубежных гастролёров чаще всего другие цели — решить свои финансовые проблемы доступным способом. Что касается оксфордского или кембриджского курсов, то они строятся на обучении устной речи и запоминании большого количества материала. Это рассчитано не на один год и чаще всего не даёт практического результата. Я уж не говорю о том, что эти учебники не учитывают особенностей нашей психологии, от которой и зависит, что и как мы говорим.