— На Земле используют ваши научные находки?
— Не очень. Сейчас пилотируемый космос вышел на такой этап, когда мы уже стали мешать многим отраслям науки. Например, получаем биопрепараты в космосе, которые завтра перевернут всю земную фармакологию, она станет не нужна. Но люди, которые занимаются биоактивными добавками, рынок в 20 триллионов долларов в год так просто не отдадут. То же самое и в сфере получения новых материалов. Электроника мира работает на обычных кремниевых подложках, а мы в космосе умеем производить арсенит галлия. Эта штука может поднять производительность микроэлектроники в миллионы раз, но зато кремниевый рынок рухнет. В результате многие вещи мы не используем не из-за их секретности, а потому, что нас не хотят пускать в широкое производство. Некоторые люди стараются тормознуть прогресс, чтобы некоторое время пожить на старом багаже.
…Когда самолеты начали летать через океан, трансатлантические океанские компании делали всё, чтобы этому помешать. Сейчас ситуация похожая, но это дело времени.
— Циолковский, помнится, говорил, что человечество не останется в земной колыбели и двинется в космос. Но что делать, к примеру, на Марсе, где невозможно жить? Праздный интерес?
— Праздный, пока там не открыта вода. Вода — это жизнь: энергетика, кислород. А вот насчет того, зачем нам нужен Марс… Приведу только один пример. В 2019 году к нам может подойти астероид диаметром около 4 километров, летящий со скоростью 20 километров в секунду. Если попадет в Землю, то в живых останется едва ли один процент населения. Вероятность этого невелика, но возможный ущерб колоссален, потому и опасность серьёзна. Если мы его увидим на расстоянии 100 миллионов километров, то у нас останется всего два месяца для принятия каких-то мер. Если заметим с Марса, то времени будет вдвое больше. Таким образом, Марс — один из форпостов обороны Земли.
Насколько это вероятно? На Земле есть десятки кратеров от попадания астероидов диаметром до 40 километров. Такое уже бывало и кончалось, например, гибелью динозавров.
— Это самая большая опасность, которая грозит человечеству? Дело идет к тому, что мы скоро сможем истребить себя без всякого астероида.
— Безусловно, так. То, что мы сейчас творим на Земле, трудно описать. Представьте себе всю Северную Америку, накрытую дымом от производств. Африка полыхает — там одновременно бушуют
десятки тысяч пожаров, и нынешняя погода — последствия всего этого.
В прошлом году мы фотографировали побережье Антарктиды в районе нашей полярной станции. Самые большие айсберги, которые оттуда уходили, размером несколько километров. А сегодня там, где всегда был снег, — черные скалы, и мы сняли айсберг, целый ледяной остров 43 километра в длину. Словом, из своей колыбели мы вылезли, это верно. Теперь вопрос в том, что мы можем в ней натворить.
Думаю, в ближайшие годы мы начнем понимать, что космос — это, во-первых, защитное оружие от внешних угроз и, во-вторых, средство контроля за нашим поведением. Сидя в Москве, трудно понять, что делается за тысячи километров, а сверху всё видно.
— Сколько людей уже побывали в космосе?
— Наших космонавтов — 99, в начале апреля полетит наш сотый. А в мире таких уже около полутысячи.
— Вы говорили, что брали в полет икону, хотя вроде бы и атеист…
— Атеист в том смысле, что так воспитан. А по сути я не против религиозных атрибутов, отношусь к ним спокойно, хотя доводилось летать и с людьми верующими. В прошлый полет, например, брали икону Софийскую, которая, по преданию, останавливает войны на Балканах. Пока мы с Толей Соловьевым летали двести суток — войны не было. Возможно, это совпадение, но, тем не менее, это так. И сейчас у нас на борту кроме иконы был золотой крест, освящённый патриархом.
— Не допускаете существования неизвестных сил?
— Допускаю. Но если что-то случается, это значит, что мы просто чего-то еще не знаем. Или кто-то что-то недокрутил. А поставить свечку перед полетом… Ну, я не представляю, как повлияет свечка на
надежность ракеты-носителя. Зато верю в тех людей, которые готовят эти носители.
— Нашей технике доверяете?
— Да, корабль работал как часы. В своё время были всякие проблемы, когда автоматика отказывала, но сейчас всё отлажено. К тому же есть запасные варианты работы, и мы знаем, как действовать, если что-то сломается.
— Как насчет аномальных явлений? Не случалось?
— Гуманоиды, тарелки не попадались. Но было много других интересных вещей. В полёте нам удалось сделать уникальные фотографии, связанные с новым пониманием земных процессов. Это
касается в основном грозовых образований, которые в прошлом году были очень сильные. Раньше считалось, что гроза — это наэлектризованный воздух, который разряжается на землю. Недавно
выяснилось, что грозы разряжаются не только на землю, но ещё и на некий ионосферный слой на высоте 40—50 километров. Согласно существующей физике атмосферы такого быть не должно. Мало того: за какое-то время перед грозовым разрядом поднимается светящийся
столб, будто луч идёт вверх. Раньше подобного не регистрировали — не было аппаратуры. В общем, явления, которые сейчас происходят в атмосфере, мы ещё плохо знаем.
— На Байконуре есть такое правило: 24 сентября — никаких запусков, потому что в этот день в 1960 и 1963 годах произошли катастрофы. Ваша профессия располагает к суевериям?
— Наверное, не больше, чем любая другая. У меня была 13-я экспедиция, и к числу 13 я отношусь так же, как ко всем остальным. Если не считать Аполлона-13, который чуть не погиб.
Суеверие — это, мне кажется, некая отдушина для человеческих слабостей. Обычно выйдешь из дома и думаешь: выключил ли утюг? закрыл газ? Организованный человек думать на эту тему не будет — он знает, что всё сделал как надо. И когда говорят о суевериях, то попросту ищут моральное оправдание своим ошибкам.
— Несколько раз вместо вас в космос летали другие люди. Много ли было в жизни подобных разочарований?
— Разочарование только одно: слетал всего два раза, а не пять или шесть. А так — всё удалось. Правда, зарплата маленькая, жена пилит… Впрочем, мы с ней единомышленники, она тоже вместе со мной работает.
— Ваш жизненный девиз?
— «Всегда!» (Смеется.) Жванецкий однажды так пошутил на эту тему, и мне понравилось.
Александр Плужников: Опасайтесь гиблых мест
Koгда Александру Ивановичу было лет десять, произошло событие, предопределившее eгo жизнь на многие годы вперёд. В дореволюционном журнале «Boкpyг света» он прочитал заметку о французских лозоходцах, которые с помощью ивового прутика искали пещеры под Парижем. Солидные гocпoдa занимались этим так серьёзно, что мальчик был заворожён. Потом он не читал об этом нигдe и никогда, потому что с мракобесием в СССР боролись всерьёз. И жизнь eгo шла своим чередом: окончил школу с золотой медалью, институт — с отличием, руководил кафедрой с прозаическим названием «Станки и инструменты». А в 1970 годy снова cлучилось нечто необычное.
ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ
Младший брат, искусствовед, предложил посмотреть, как в Останкине будут искать дренажную систему. Дело в том, что в Останкинском дворце стал плесневеть итальянский павильон. Была надежда, что когда-то тут действовала дренажная система, про которую потом забыли, пока не начались неприятности. Вот тогда-то Александр Иванович впервые увидел, как два геолога взяли в руки проволочные рамки и начали искать подземные каналы. Присмотрелся, попробовал сам, а на следующий день уже помогал в поисках. И небезуспешно: выявил два канала и дошёл по ним до самого пруда. Этот день Плужников считает своим вторым рождением.
На этом Александр Иванович не остановился, и когда набрал материал, то участвовал в семинарах на эту тему, конференциях, стал членом межведомственной комиссии по биолокационному эффекту. Но всё это было на общественных началах. А на кусок хлеба зарабатывать таким образом начал уже потом, в конце восьмидесятых, когда вырос спрос на конкретные дела и практические результаты.
Область применения биолокации необъятна — от поиска кладов до предупреждения производственных аварий. Но Плужникову больше по душе морская биолокация: всё-таки бывший яхтсмен. Он даже совершил исследовательский круиз вокруг Европы на теплоходе «Карелия». В том рейсе ему больше всего запомнились эксперименты по обнаружению судов за линией горизонта. Ну разве не чудеса: за сорок миль от невидимого судна указать точное направление на него. А через четверть часа в заданной точке появляются корабельные трубы… Особенно был потрясен главный конкурент — радионавигатор. Потом он тоже увлекся биолокацией, причем быстро расширил сферу её применения: на корабле порой пропадали ценные вещи, и вот навигатор вместе с помощником капитана взялись искать нечистого на руку. Александр Иванович отнесся к затее без энтузиазма, потому что думал над более актуальной, по его мнению, проблемой — экспертизой строительных проектов. Этим потом и занялся, но уже на суше.
НЕ СТРОЙТЕ ДОМА НА ПЕСКЕ
Среди многочисленных званий и титулов есть у Плужникова одно, которым он особенно дорожит: председатель Экспертного совета по биолокации при Союзе архитекторов России. Но зачем этот совет нужен, если столько лет успешно обходились и без него?
Что касается «успешно», то с этим Александр Иванович не согласен и приводит пример с недавним строительством комплекса зданий на Беговой:
— Геологи из Мосгоргеотреста подготовили толстый отчёт, где подробно описали недра под строительной площадкой, их происхождение… словом, большая наука. Вот только главного там не оказалось — где слабые грунты, где оползни, где карстовые пустоты. Значит, когда построят дом, начнутся просадки, трещины, а то и кое-что похуже: помните, как на Мичуринском проспекте стена рухнула?
Походил Плужников со своими рамками по этому участку и нашёл шесть карстовых цепей. Значит, и фундаменты под здания теперь надо делать совсем другие, более прочные.