— В чём отличие регента церковного хора от дирижёра?
— Специфика регентского дела предполагает знание службы, которая состоит из чтения молитв и их пения. Надо понимать, что происходит в храме, потому что у нас не концерт, а звучат распетые молитвы. Можно, конечно, и просто петь, не молясь, но тогда получается уже совсем не то. Иконописец, прежде чем писать, обязательно должен помолиться. Мы тоже пишем: ведь пение в храме — это икона в звуках. Вместе со священником и народом участвуем в службе, молимся через наше пение, это совместный процесс богослужения. Когда есть диалог между священником и хором, то такой контакт объединяет всех прихожан. Если поём сердцем, то слова к сердцу и приходит. Иначе говоря, надо сделать так, чтобы человек, пришедший сюда, не мог не молиться. Далеко не во всех храмах это удаётся.
Кроме того, когда поёшь тексты о душе, о Боге, о твоих с ним взаимоотношениях, то даже в многократных повторениях «Господи, помилуй» каждый раз нужно найти новый оттенок, новый штрих. В службе нет случайных вещей, проходных, даже короткие вещи имеют значение. Рот открыли — это уже очень важно. Как икону не может написать дилетант, так и церковное пение предполагает такую планку, на которую всё время надо смотреть снизу вверх, тянуться к ней. А это требует постоянного профессионального и духовного тренинга.
— Кто у вас поёт в хоре?
— Это выпускники музыкальных училищ, консерватории, хоровой академии. 36 человек, половина мужчин, половина женщин.
— Когда служба удаётся, чувствуете ли что-то необычное?
— Я уже говорил, что по сути мы молимся, а молитва — дело сугубо личностное, и в это время каждый человек чувствует что-то своё. Из вещей банальных можно назвать, например, отсутствие физической усталости, хоть порой приходится петь непрерывно по нескольку часов. С медико-биологической точки зрения это можно объяснить эффектом резонансного взаимодействия (волновая составляющая нашего организма резонирует с «правильной» музыкой), но с духовной точки зрения, и это главное, — силы верующему дает Господь.
— Что значит — правильная музыка?
— Это классика, с которой резонирует наш организм — Бах, Моцарт, церковная музыка. И колокольный звон целебен, он убивает болезнетворные микробы. Существует даже резонансная терапия, которая гасит болезнетворную волну и тем самым помогает избавиться от болезни. Всё это давно было известно по опыту, потом открыто научно. Ведь музыка — это волна, которая резонирует с волной клетки.
— Ваши концерты тоже можно послушать?
— Да, мы не раз выступали в стране и за рубежом с уникальными программами. Бывали в Италии, Швейцарии. А вместе с итальянским оркестром пели произведения Верди у нас.
— Что ещё планируете сделать?
— Вместе с композитором Антоном Висковым хотим подготовить несколько концертов к церковным праздникам, таким как Крещение, Пасха, Преображение Господне. Уже готовы колядки, хотим спеть под орган, такого никто не делал. Есть и литературно-музыкальная композиция к Пасхе, где звучат стихи Есенина, Ахматовой, Мандельштама, посвящённые этому празднику. К Великому посту можно сделать концерт-размышление о душе, который станет для верующих своеобразной духовной подпиткой. Думаем включить в него не только произведения профессионалов, но и народные песни на эту тему, мало кому известные, пришедшие из древности. Программа «Праздники святой Руси» станет некой просветительской акцией: не просто концерт из церковных произведений, а рассказ музыкальным языком о том, как конкретный праздник ощущается православным человеком за пределами храма. Наше пение — тоже проповедь, проповедь Христа, в ней мы рассказываем людям о своих чувствах. Такие идеи, как правило, поддерживают. Но нередко красивая музыка не звучит только из-за недостаточного финансирования. К тому же подобные концерты — для небольших залов, где никакие билеты не оправдают затрат. В общем, планы грандиозные, и вся надежда на спонсоров, просвещённых меценатов. Ведь Патриарший хор — это, можно сказать, визитная карточка православной церкви. Первым шагом к храму для многих становится духовная музыка, тронувшая сердце.
Валерий Топоев: Хочу понять, как это получается
Валерий Топоев — шаман, так сказать, новой формации: в свободное от камлания время хочет понять, как это у него получается. Дело в том, что Валерий Степанович — кандидат психологических наук и вместе с коллегами из Института этнологии и антропологии РАН пытается разобраться в проблеме.
Родился он в Хакасии, в селе Усть-Есь. Дед шаманил, был у него и костюм специальный, и «инструмент» — например, волчьи лапы. Ими он животы лечил. Проведет лапой по больному животу — и всё проходит. Как он это делал, осталось неизвестным, потому что свою науку никому не передал. Сын стал учителем, внук — тоже. Причём внук пошёл дальше отца и даже учился в аспирантуре по специальности физика твёрдого тела. Так и стал бы, наверное, физиком, если бы не увлёкся целительством. Началось это неожиданно…
— Смотрел я по телевизору сеансы Кашпировского и решил, что тоже так могу, — вспоминает Валерий Степанович. — Причем захотелось объяснить эти чудеса с позиций науки. Свои способности испытал на матери: попробовал однажды привести ей в норму давление — получилось. И дело пошло.
Вообще-то меня и без того считали колдуном. В научном институте, где я тогда работал, часто разыгрывали какой-нибудь дефицит — одежду, обувь. Тяну бумажку из полусотни таких же — и единственная пара ботинок моя. Сотрудники это уже знают и говорят: давай, ты точно выиграешь.
А с целительством вскоре пришлось закончить. Однажды попытался понизить давление больной старушке, но, видно, перестарался. Еле её откачал, после чего сказал себе: хватит. Да и скучно уже стало — любопытство своё удовлетворил, понял, что могу, а вот объяснить, что происходит, так и не сумел.
Наука, которой занимались в нашем НИИ, в начале девяностых стала никому не нужна, пришлось подумать о заработке. И тут один шаман посоветовал мне снова заняться целительством. Я отказался. Но когда приехал в Москву, зашёл-таки в центр народной медицины, где учат целителей. А мне говорят: мол, ты шаман, тебе учиться не надо. Я удивился: почему вы решили, будто я шаман? А мне в ответ: «У тебя это на лбу написано».
— Вы поверили?
— Нет, конечно. Я всё-таки физик по образованию. Да и рос в семье атеиста, моя мама до сих пор ничему такому не верит. Но со временем столкнулся с непонятными явлениями, и мои прежние убеждения пошатнулись. Оказалось, что есть-таки у меня особая метка, хоть и не на лбу. Однажды появилась странная напасть: целый месяц держится температура З9—40 градусов, ничто не помогает. А когда на рентгене обнаружилась косточка, которой отмечены настоящие шаманы — лишнее ребро, справа под лопаткой, — болезнь тут же прошла. Интересно, что все начинающие шаманы проходят через подобное испытание, которое в наших краях называют шаманской болезнью. Она меняет взгляд человека на мир, в этом её смысл.
И вот однажды я, неверующий, попробовал провести обряд возбуждения духа предков. Сделал ритуальные движения — и вдруг стал видеть образы, похожие на своих родственников. Хоть они и в старой, традиционной одежде, и прически у них другие — но узнаю родных…
— Не попались вы психиатрам! Они бы помогли…
— Думаю, что для этого у них маловато знаний. Для психиатров галлюцинации — нечто несуществующее, патологическое, а вот буддисты, например, различают несколько видов галлюцинаций — как нереальные, так и имеющие относительную реальность. Последние относятся к духовному видению.
— Вы учились шаманскому искусству?
— Учился у одной хакасской бабушки. Когда всерьез заинтересовался этим делом, мы с товарищем пришли к ней. Она посмотрела на меня и говорит: тебя буду учить.
Давала всякие задания: мол, надо поехать туда, где духи выходят из земли, и загнать их назад. Если не справишься — будет катастрофа, наводнение, много смертей. В общем, своего рода МЧС, только в одном лице. Справлялся…
— А что вообще должен уметь шаман?
— Прежде всего помочь в любом бытовом вопросе, с которым человек не может справиться сам. Скажем, найти пропавший скот. Если что-то украли — назвать вора. Предсказать последствия брака или развода, какой-то сделки, результат обращения в суд. Понять причину болезни и вылечить. Может и убить с помощью специального обряда: такие шаманы тоже есть, их называют пожирателями душ. Словом, шаману выбирать не приходится, к нему обращаются с самыми разными проблемами. Поможет ли — это уже зависит от его шаманской силы.
— И вы всем этим занимаетесь?
— Не всем, конечно. Например, никогда никому не вредил. А вот практикой шаманских путешествий занимаюсь, меня часто приглашают в Германию вести семинары на эту тему. Речь идёт о путешествиях в изменённом состоянии сознания. Чтобы слушатели убедились, что это реальные вещи, я им предлагаю слетать ко мне на родину, описать её — какая там природа, какие города. Рассказать, как выглядит, к примеру, телебашня в Абакане. Или найти мой дом и посмотреть, что там происходит. Они с удовольствием это делают и делятся впечатлениями.
Думаю, что наши предки тоже этим занимались. Отец мой поражался: шаман сидит дома, где четыре класса образования на всю родню, а знает названия всех рек, хребтов, посёлков. И ещё про Тихий океан и даже Средиземное море имеет представление.
— Предположим, что в таком путешествии можно увидеть, например, реку. А как узнать её название?
— Спросить. Там же есть люди, есть духи. Можно увидеть хозяина горы, если удастся — познакомиться. Причём знать местный язык не обязательно. Впрочем, скептики говорят, что это всего лишь путешествие в самого себя, в подсознание.
— Но откуда у немца в подсознании — Абакан?!
— Может, он входит в моё подсознание… Чтобы исключить такие возражения, я усложнял условия — во время сеанса уходил, чтобы меня не видели, или отвлекался, играл в футбол. Но это никому не мешало. Более того: мы отправлялись в места, о которых никто из присутствующих не знал. Искали, например, нужный дом на островке в океане, причем неизвестно в каком. Летишь гораздо быстрее самолета. Помню, пересекаешь экватор — а воздух душный, плотный. Но мне было интересно узнавать что-то новое.