непомерную цену.
Владимир Михайлович поддерживал искусство, симпатизировал коллекционерам, а после смерти П. М. Третьякова стал попечителем его галереи. Оставил после себя 35 томов дневников. Ему было что вспомнить. В детстве его ласкала легендарная княжна Волконская — та самая, что отправилась за мужем в Сибирь. В Ницце встречался с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской, которая, по его словам, несмотря на преклонные годы, всё ещё была настоящей красавицей. В Париже на одной из светских церемоний виделся с Дантесом. Он показался ему напыщенным и весьма самодовольным. Дантес подошел к одной русской даме, его старой знакомой по Петербургу, но та встретила его любезности довольно холодно и, поговорив пять минут, он удалился.
Последнее имение, которое принадлежало Голицыным до революции, было Петровское — та самая сталинская дача Петрово-Дальнее, полюбившаяся советским вождям. В этом великолепном доме с парком на берегу Москвы-реки сейчас разместилась медицинская академия. А напротив дома растет дуб — огромный, красивый. Его посадили в 1873 году, в день, когда родился мой дед — юрист, переводчик.
Все поколения моих предков отдавали свои силы тому, чтобы Россия крепла. На фоне мировых держав наша страна выглядела в свое время неплохо — во всяком случае, в пятёрку самых богатых входила. Поэтому история рода дорога мне ещё и тем, что в ней немало примеров достойной жизни на благо отечества. А семейные кумиры, в отличие от многих официальных, не развенчиваются со временем. Недаром девизом Голицыных были слова «Честь превыше всего». В одном из своих стихотворений я это переосмыслил так: «Делай всё только с открытым забралом, чтоб не краснеть, оглянувшись назад».
Род Голицыных крепко укоренился в России (а вот Шереметевых по мужской линии уже не осталось…) За границу уехал только один Александр Владимирович, в США он был личным врачом Рахманинова. Остальные же считали, что должны оставаться вместе с родиной, как бы это ни было трудно. Мой дядя, Сергей Михайлович, написал книгу, которую назвал «Записки уцелевшего». Из многих его близких родственников уцелел он один.
«А ВСПОМНИШЬ — И СЕРДЦЕ ТРЕПЕЩЕТ…»
Это строчка из моего любимого романса. Я ведь тоже иногда музицирую — это, наверное, у меня от матери. Так вот. Родился я неподалеку от храма Христа Спасителя, а в трёхлетнем возрасте оказался в подмосковном Дмитрове, потому что из столицы нас как чуждых элементов выселили. Прадеду было уже за восемьдесят, но он по-детски плакал: столько сделал для Москвы, для неё жил — а его выгоняют… Он вскоре умер, а на месте кладбища вырос посёлок «каналармейцев» — строителей канала «Москва — Волга» (кстати, слово «зэк» — от сокращения з/к, то есть заключенный каналармеец). А Дмитров для многих был Дмитлагом, и каждое утро мимо нашего дома шли колонны людей в окружении охранников и овчарок.
В 1941 году старшие школьники ушли на фронт, а из нас, семи-восьмиклассников, собрали истребительный батальон, чтобы встречать немецких десантников. И вот мы осваивали тридцатисекундный подъем по тревоге, учились работать штыком, но самыми счастливыми минутами было посещение столовой… Зимой я пошёл работать санитаром в больницу, с восьми до двух пилил и колол дрова, развозил их по отделениям, а потом бежал в школу. Летом работал в колхозе. На трудодень осенью выдали по триста граммов хлеба и около килограмма картошки и свёклы. Я заработал триста трудодней, и получилась целая телега продуктов, которую я с гордостью привез домой.
В 1944 году на подготовительные отделения институтов стали набирать школьников 8—9 классов (десятиклассники или погибли, или воевали). Так я попал в горный институт. За год прошли программу двух классов, сдали экзамены, и я стал студентом. Моя родословная учёбе не помешала: видно, нужда порой заставляла идеологов отступать от высоких принципов. В графе «происхождение» я всегда писал: дворянское. Однажды меня даже вызвали в соответствующую организацию по этому поводу: «У тебя отец кто?» «Художник. Князь. До революции был». «Ну вот и пиши: из служащих». Практику я проходил в Караганде, мне там понравилось, и я остался работать. Вокруг — сплошные лагеря, но теперь уже Карлага, так что высылать меня было некуда, хоть и много наших в этих местах погибло. За четверть века прошёл все профессиональные ступеньки — от участкового геолога до руководителя крупной геолого-разведочной экспедиции. Повидал много весьма достойных людей, из ссыльных. Племянница Рыкова, бывшего после Ленина председателем Совнаркома, отбыла свою десятку и работала со мной. Прекрасно работала. Там я понял, что сила нашей интеллигенции — в силе духа, и эта мысль не раз помогала мне в жизни. Потом защитил кандидатскую диссертацию, а когда вернулся в Москву — и докторскую. Вот уже больше десяти лет преподаю в Московском университете. Он мне особенно дорог, потому что один из моих предков, Федор Николаевич Голицын, тайный советник и камергер, был куратором этого университета. Избран действительным членом Российской академии естественных наук — РАЕН.
Что ещё? Вместе с женой, Тамарой Павловной, с которой скоро справим в своём Теплом Стане золотую свадьбу, вырастили троих сыновей и дочь, радуемся шестерым внукам, ждём правнуков.
Я многое за свою жизнь повидал, и чтобы всё это не пропало, теперь пишу не только научные труды, начал записывать небольшие биографические истории, любопытные эпизоды, впечатления о встречах с незаурядными людьми. Получилась целая книжка, её недавно издали благодаря поддержке одного благородного человека. Тираж, правда, маленький — всего 70 экземпляров, — но для детей, друзей и нескольких библиотек хватит. В книге две главы — проза и стихи. Но стихов я не пишу, они сами рождаются. Иногда.
СЕМЕЙНАЯ ГАЛЕРЕЯ
Когда нас выселяли из Москвы, то единственное, что мы смогли захватить кроме стола и стульев, — это картины, портреты наших предков. Родители потом часто рассказывали, кто на них изображен, что полезного сделал. Отец мой был профессиональным художником, но способности живописца, видно, передал моему брату Иллариону, а у меня с этим делом долго ничего не получалось. И вдруг в начале восьмидесятых что-то пробудилось: сразу взял кисти, краски и начал рисовать. Первая работа — портрет дочери, Наташи. Потом сыновей нарисовал… так и пошло. В командировки, на охоту я теперь всегда беру с собой этюдник. Я ведь ещё и страстный охотник. Правда, мясозаготовками никогда не увлекался, а в последние годы и вовсе стараюсь становиться на крайние номера, куда звери редко выходят. Мне теперь больше нравится любоваться ими.
Есть у меня несколько картин, которые я называю документальными, хоть и написаны они по памяти. Например, арест отца в 1941 году. Его и раньше арестовывали, но отпускали, а в этот раз взяли как заложника. Эта традиция арестовывать интеллигентов «из бывших», чтобы потом шантажировать или торговаться, была не нова. И вот на картине в дверях маячат фигуры в штатском, отец с палочкой — он к тому времени был совсем больной — прощается с родителями. Мы с матерью стоим в углу. Больше отца мы не увидим, и картина называется «Навсегда». Он вскоре погибнет в Свияжске под Казанью от голода. Последнее письмо написано слабеющей рукой, а конец уже чужой: «уехал на свидание к отцу». Умер, значит. Так лагерники шутили. Мы с братом потом ездили туда, пытались что-то узнать, но нашли только братскую могилу, где среди битого стекла, консервных банок и прочего мусора вместе с другими узниками лежит и мой отец. Недавно о нем монография вышла: «Художник Голицын».
Ещё одна картина — Дмитров в сентябре 1941-го. Брошены в кучу портфели, а мы, школьники, роем цепочку окопов. Фортификацией командовал молодой парень, который был ранен в июне и уже успел вернуться из госпиталя без руки. А по мосту идут танки, идет эшелон с бойцами защищать столицу.
Словом, хочу я создать семейную картинную галерею. Кому это нужно? Во-первых, детям, которые интересуются историей нашей семьи. Мой сын Андрей даже увлёкся генеалогией, продолжает изданную в конце прошлого века книгу «Род князей Голицыных». Но не только дети интересуются. Ко мне приходит много друзей, я рассказываю им семейные истории, а у них пробуждается интерес к собственному прошлому: начинают ходить по музеям, библиотекам, искать свои корни.
В прошлом году Исторический музей вместе с Академией музыки имени Гнесиных открыл цикл лекций-концертов «История дворянских родов России». Первый цикл был посвящен Шереметевым, а в будущем году разговор пойдет о Голицыных. И вы знаете, много людей приходит. Думаю, что для всех нас это очень важно — знать свои корни. Ведь прежняя великая страна была построена нашими предками. Их дела нужно знать и у них учиться. Они для меня как маяки, с которыми я сверяю всю жизнь.
Меня часто спрашивают, не я ли предводитель российского дворянства. Видно, путают с моим троюродным братом, Андреем Кирилловичем. Это хороший художник и человек. Ещё в начале девяностых, когда многое было неясно, он сумел доказать, что дворянство всё-таки — носитель культуры, образованности и благородства. Но я — не член дворянского собрания, потому что если чем-нибудь заниматься, то нужно полностью отдавать этому время и силы. Я люблю активно участвовать, а просто числиться — не в моих правилах. И поэтому в нашей нынешней жизни мне многое кажется странным. Без устали ругаем власти, выпрашиваем деньги в долг у богатых соседей, забывая, что источник богатства — не займы, а собственный труд. Беремся решать мировые проблемы, не наведя порядок в собственном доме. Ведь всё начинается с дома и труда. Так всегда было, так будет и впредь.
Вспомни, мой друг, как по лесу шагая
Торной тропинкой средь тихих берёз,
Сам того часто не замечая,
Топчешь ты корни. Мне жаль их до слёз.
Корни, как речки, ручьи дождевые,
Влагу несущие морю листвы,
Корни, как руки, как пальцы живые
Держат мать-землю в объятьях своих.
Корни, как вены, набухшие соком,