инадцатой двойке опрос закончился.
Как ни странно, этот малозначительный эпизод впоследствии обогатил отечественную поэзию, вдохновив некую поэтессу. В её стихотворении есть такие строчки: «За Пушкина двойка, за Пушкина двойка… А Пушкин смеется и рядом идёт».
Надины рисунки увидел старейший пушкинист А. Гессен и предложил школьнице проиллюстрировать его книгу о поэте — ведь рисунки самого Пушкина и его почитательницы очень близки по стилю. Надя с задачей справилась, сделав более тысячи рисунков. Но вскоре умерла, и книга так и не вышла.
О ХУДОЖНИКЕ И ТОЛПЕ
Школа наша, как известно, держит курс на среднего ученика. Ей не нравятся «не такие, как все», а также «очень умные». А тут появился человек, у которого в 11 лет первая публикация рисунков, в 12 — персональная выставка, в 14 — поездка в Варшаву. Ну и, конечно, интервью, статьи, восторги. Да ещё и своя точка зрения на классику. Не нравится ей, видите ли, князь Андрей из «Войны и мира». Такую дерзость, естественно, оценили ещё одной двойкой. К счастью, это был всего лишь эпизод, и поэтому рассуждений на тему «художник и толпа» у нас не получится, потому что такого противостояния не было: художника выручила скромность, не очень типичная для талантов. Когда Надя пришла в восьмой класс 470-й школы, там никто о её рисунках не знал. Да, выпускала стенгазету, но это совсем другое. «Она была обыкновенной школьницей, пока не брала в руки перо и фломастер, и тогда начинались чудеса», — писал о ней Лев Кассиль. Ещё отпрашивалась на выставки, и лишь случайно узнали, что выставки-то — её.
Никогда не говорила о себе, о своих успехах. Сделает дело, а когда придет пора пожинать плоды, предпочтёт оставаться в тени. Словом, в школе её любили. А академик Д. Лихачев как-то сказал: «Надя — хороший человек и поэтому хороший художник. Понимаете ли, это кристаллизация чистоты духа».
…В начале весны 1969 года о ней снимали фильм «Тебя, как первую любовь». Когда съемки подходили к концу, Надя заболела гриппом, но работу прерывать не стала. Хоть чувствовала себя неважно, пришла вовремя. А когда нагнулась, чтобы завязать шнурок, упала. Кровоизлияние в мозг…
Незадолго до смерти гуляли с подругой по улице неподалеку от кладбища. Кого-то хоронили, звучала траурная музыка. «Как фальшиво играют… Зачем люди своё горе выносят на улицу? Если со мной такое случится, то я бы хотела, чтобы пластинка играла „Битлз“ или второй концерт Рахманинова», — сказала она. И когда с ней прощалась школа, вспомнили эти слова.
На Покровском кладбище, где её похоронили, прошлой осенью поставили памятник. На гранитной плите изображён симпатичный кентаврёнок. «Это мой автопортрет», — когда-то сказала о нём Надя. И нет больше на кладбище такого жизнерадостного надгробия.
А в школьном музее проводят конкурсы детских рисунков. Конечно, многие стараются подражать Рушевой, но не получается, потому что в искусстве у каждого свой путь. Зато смотритель музея Герман Вячеславович Есипов говорит: «Когда ребята приходят сюда, то преображаются, глаза становятся другими. Они видят, на что способен их ровесник». Кстати, когда в Германии решили издать антологию мировой графики, то Россию представил рушевский рисунок «Дафна в объятьях Аполлона».
Пожелтела бумага, рисунки школьницы уже намного старше своего автора. Впрочем, так всегда и бывает: ведь жизнь коротка, а искусство вечно.
Галина Хомчик: Пою для тех, кому это нужно
Она работает на телевидении, но звездой стала не с телефабрики, там такие не получаются. Ей не надо скакать по сцене, поражать туалетами и привлекать внимание скандалами — всё, что нужно, она может выразить голосом. Среди наших бардов у неё свое место, хоть сама не написала ни строчки. А ещё её называют миссионером звучащей поэзии, потому что Галина поёт, в основном, авторские песни. Для этого недостаточно хорошо петь: ведь лучше всего споёт свою песню сам бард. Но что делать, если песня пережила своего создателя? Или он далеко, а хочется послушать вживую… При этом певица никого не копирует, интонация у неё своя, но это нравится — и слушателям, и самим авторам. Как ей это удается? Наверное, так же, как и её друзьям — сочинять хорошие песни.
— Давайте начнём с определения слов. Что такое авторская песня?
— До сих пор не знаю, чёткого определения нет. Термин придумал Высоцкий, до него говорили просто: песни Окуджавы. Галича, Кукина… Главное, чтобы за песнями была личность.
— Но вот вам такой текст: «похоже на разводку: наркотики нельзя, но можно водку». Автор — личность довольно известная. Сам сочинил и сам поёт.
— Песня — это всё-таки то, что хочется петь, где есть музыка, в том числе и в стихе. Тут я никакой музыки не слышу.
— Пожалуйста, есть стихи и с музыкой: «ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже».
— Тогда уж разберёмся, что отличает авторскую песню. Некоторые говорят: это когда три аккорда и простые стихи. Да, слова могут быть простыми, но примитивизма там нет, в этой простоте — поэзия. Пусть и не всегда высокая, могут быть какие-то погрешности и рифмы, и стиля, но это всегда откровение души. А «ты целуй меня везде» — примитив, откровение не души, а некой части тела глуповатого, неразвитого подростка.
Когда-то пятнадцатилетняя девочка по имени Консуэло Веласкес написала что-то похожее — «целуй меня крепко» (кстати, по её словам, в том возрасте она ещё ни разу ни с кем не целовалась). Так вот, по-испански у нее получилось «беса ме мучо». Разница в таланте.
— С чего началось ваше увлечение песнями?
— С семьи, папы с мамой. Мама, инженер-строитель, приносила песни из походов, а папа, журналист сначала радио, а потом АПН — на своем «репортёрчике». Я на этом росла — Окуджава, Галич, Визбор, Высоцкий. Музыка меня окружала с детства, но я не была зажата в бардовские рамки. Слушала и хорошую французскую эстраду — Матье, Пиаф, Азнавура. И ещё были романсы и народные песни, которые замечательно пела моя бабушка. Они необыкновенно мелодичны, и я с удовольствием их пою, хотя там слова, может, и не несут той нагрузки, что в авторской песне.
— Это почему же? «Ты гори, гори моя лучина, догорю с тобой и я» — не несёт?
— Здесь другая поэтическая фактура, здесь больше фольклора, сюжета, да и авторов… словом, всё другое. И нет того, что отличает авторскую песню, ставшую для меня самой главной, от всего остального — неповторимой интонации, личной, доверительной.
Когда в 1979-м я впервые вышла на университетский конкурс художественной самодеятельности, то уже хорошо понимала всё, что пою. И принимала. Если бы я могла так сама выражать свои мысли и то, что меня волнует, то хотела бы делать это языком авторской песни. Спела «Почтальонку» Дмитрия Сухарева и Сергея Никитина и заняла первое место. Так, собственно, всё и началось. Потом был московский фестиваль авторской песни, всесоюзный, Грушинский…
Однажды на концерте меня спросили: кем я себя считаю среди бардов, с которыми мы часто выступаем вместе: посредником или посланником? Я впервые задумалась: ведь сама ничего не пишу, а пою чужое. И поняла, что я действительно не только некое связующее звено между песней и слушателем, но и, в какой-то степени, доверенное лицо автора. Словом, я — человек из зала, волею судьбы вышедший на сцену.
— Наверное, помните такую популярную телепередачу — «В нашу гавань заходили корабли»? Там звучало много песен, которые можно назвать авторскими, хоть автор и не известен. Но всё же на бардовские они мало похожи. Вот, к примеру: «Дайте ходу пароходу, поднимайте паруса, дайте мальчику свободу за красивые глаза».
— Это близкий родственник авторской песни, потому что здесь тоже есть некий автор из народа, который однажды вот так высказался, и все это запели. Это, скорее, городской романс, хотя назвать так совсем уж какой-нибудь блатняк — тоже неправильно.
Бывает и так: некоторые графоманы считают, что пишут гениальные произведения — друзьям нравится. Что ж, и это творчество имеет право на существование — ну, человек так высказался… Во всяком случае, думаю, что такое самовыражение заслуживает большего уважения, чем нечто, сочиненное на потребу.
— А вот что скажете по поводу такого сюжета: «по этапу идет эшелон из столицы в таежные дали»?
— Это настоящая лагерная авторская песня тех лет, когда в неволе была интеллигенция. Тут нет уголовной «романтики» убийц и насильников, что звучит сегодня по радио. Эта — фольклор времён Анатолия Жигулина, Варлама Шаламова, потому и слова здесь совсем другие. А музыка заимствована из песни «Я тоскую по родине, по родной стороне своей…» И «Ванинский порт» из той же эпохи, я его с удовольствием и слушаю, и пою.
— «Мурку» — тоже?
— Это неплохая стилизация под уголовную песню. Как, например, у Глеба Горбовского: «Когда качаются фонарики ночные, когда на улицу опасно выходить». Я хорошо отношусь к талантливым стилизациям, которые не скатываются в пошлятину и откровенную уголовщину.
— Ваш репертуар не умещается в авторской песне — тут и народная «Лучина», и Окуджава, и «Песня о Тбилиси» на грузинском, и «Шар голубой» на идише, и ещё много чего. По какому принципу вы их отбираете?
— Во-первых, не шар голубой, а шарф: именно он — прототип известной нашей песни. Для меня это образец городского романса. А вообще у меня много песен из сопредельных жанров. Дело в том, что я просто люблю хорошие песни и хорошую музыку. Что значит «хорошую»? Такую, которая мне нравится. Тут критерий один — мой собственный вкус, а хорош он или плох — это рассудят слушатели и время. И ещё интуиция. Откликнулось в душе или нет. Если песня чем-то меня зацепила, то беру её в свой репертуар. А бывает — вроде всё хорошо, но есть какое-то слово, о которое спотыкаюсь — скажем, неточная рифма. Дело в том, что я окончила филфак, и у меня, наверное, обостренное чувство языка (хотя в разговорной речи порой и сама грешу…) Тогда песня у меня не получится.
— Так замените слово. С филологическим-то образованием.