— Давай поговорим.
— О чем?
— Ты знаешь. Я все вижу, не слепой. Перед людьми ты можешь придуриваться, но меня не обманешь. С первого дня, как только обнаружилось, что они живы, ты шарахаешься от них. И в обморок ты тогда не от счастья упала, я видел! Ты не принимаешь их, даже грудью кормить не стала!
— У меня молоко перегорело.
— Не ври. Ты перетянула грудь. Специально.
Зоя промолчала.
— Матери так себя не ведут. Ты не сюсюкаешься с малышами, не качаешь. Тебе как будто лишний раз прикасаться к ним не хочется! Я прихожу — ты и рада от них избавиться. — Он потянулся к ней через стол: — Зайка, скажи, в чем дело? Я слышал, у женщин бывает такое. Это послеродовая депрессия. Давай к врачу сходим? Сейчас все лечится.
— Не нужны мне никакие врачи! — воскликнула Зоя и вырвала свои ладони из его рук.
Викентий, казалось, не смутился, вместо этого спокойно спросил:
— А что нужно? Объясни мне. Почему ты ненавидишь своих детей?
Она сузила глаза, как бешеная кошка, и прошипела ему в лицо:
— Потому что это не мои дети. Это не наши дети. И может, вообще не дети никакие.
— Ты в своем уме? — спросил Витя.
— Я не говорила тебе… — Она и не собиралась, но вдруг почувствовала, что больше не может держать это в себе. — На следующее утро после родов я встала и пошла в морг. Мне нужно было увидеть их перед похоронами. Я… не могла смириться. В общем, еле дошла. И я видела их. Понимаешь? Видела их мертвыми. Лена, медсестра, тоже там была, она их мне и показала.
— Да зачем же надо было…
— Не перебивай ты, ради бога! Никаких сомнений: наши дети были мертвы. Они были как каменные — твердые, холодные. Будь они живы, мы с Леной заметили бы! Но они точно были мертвые.
— Насчет этой Лены еще надо разобраться. Зачем она позволила тебе?
— Не надо ее сюда впутывать. Она хорошая женщина, пожалела меня. Не о ней речь, а о том, что ожить дети не могли!
— Но ведь ожили!
Зоя покачала головой, пристально глядя на Викентия.
— Те две твари в кроватке — уже не наши дети. Это чудовища.
Викентий вскочил со стула:
— Зоя, что ты несешь? Ты себя слышишь? Как ты можешь называть их тварями?
— Говорю тебе, это не дети! Наши дети умерли, я видела это собственными глазами, невозможно очнуться, если ты мертв! Можешь Лену спросить, если мне не веришь!
Витя налил воды из кувшина и выпил залпом, шумно глотая.
— Послушай, я понимаю, что ты пережила. Но ведь ты не врач, ты могла и не понять, что они живы.
— А Лена?
— Она же их не осматривала. Или тоже ошиблась. Вы их вытащили в тепло из холодильника, вот они и пришли в себя! Дети гораздо более выносливы, чем взрослые. Помнишь, мы читали про случай, когда шестимесячный ребенок после искусственных родов выжил, хотя его в мусорное ведро выбросили?
Зоя махнула рукой:
— Не веришь мне, а потом поздно будет.
— Что поздно? Они хорошие, здоровые ребятишки.
— Все прекрасно, если не считать того, что никакие они не ребятишки. Да они и не похожи на нормальных детей. Ты хоть один звук от них слышал? Не гулят, не плачут. А когда не спят, так смотрят, как будто все про тебя знают.
— Ты выдумываешь.
Зоя усмехнулась:
— Ты в Старых Полянах четвертый год. А я тут родилась и всю жизнь живу. Это место непростое. Все местные знают.
— Что в нем сложного? И какое отношение это имеет к нам?
— Здесь колдуны прежде жили и до сих пор живут. Мне бабушка покойная говорила. — Она обвела взглядом комнату, будто рассчитывая увидеть одного из них. — Близко-близко. Но мы до них дотянуться не можем, а вот они до нас — запросто, наблюдают и ждут. Они сильные и злые, им человека убить — раз плюнуть. Сколько тут народу мрет, не одно, так другое! Угорают, вешаются, убивают друг друга — сам же знаешь, похороны за похоронами, на кладбище могил больше, чем живых людей. И не водка виновата! Везде пьют, а такого нет.
— Чего же им от нас надо? Бабушка сказала?
— Не смейся. Это их земля. Они ненавидят нас, потому что мы пришли на их землю и живем тут, вот и хотят прогнать. Но, видно, не могут всех разом истребить. Этих, — она дернула подбородком в сторону двери, — они подослали. А я знаю, что это твари в людском обличье, и…
— Значит, так. — Витя легонько хлопнул ладонью по столу. — Хватит чушь пороть. Ева и Сева — наши дети. Я люблю своих детей и буду их растить. С тобой или без тебя. Зоя, ты моя жена. Надо — доктора тебе найду, помогать буду, по ночам к ним сам вставать. Но если за ум не возьмешься, пеняй на себя.
Зоя знала, что нрав у мужа крутой. Добрый-то он добрый, но, если что не по его, только держись.
— Поняла меня?
— Угу.
Он, видя ее смирение, видимо, устыдился своих жестких слов. Пересел ближе к жене, обнял за плечи:
— Я все понимаю. Ты устала, намучилась. Шутка ли, такое пережить. Ты привыкнешь к ним. Полюбишь. Все у нас будет хорошо, Зайка. Веришь?
Зоя сказала, что верит. И даже почти верила в ту минуту.
Только на самом деле ничего хорошего их не ждало.
Глава 21
ИННА. 1997 ГОД. АПРЕЛЬ
За дверью послышались голоса. В приемную вошла Тося — Тамара Олеговна Сяпкина. Так математичку и завуча по воспитательной работе прозвали изобретательные ученики, соединив первые буквы имени, отчества и фамилии. Это звучало так коротко, емко, так подходило кругленькой, маленькой, милой и беспомощной на вид Тамаре Олеговне, что Инна, обращаясь к ней, каждый раз боялась назвать коллегу Тосей.
Та бы точно не стерпела и затаила зло: несмотря на внешнюю доброжелательность и мягкость, характер Тося имела жесткий, даже суровый, обид не забывала.
Инна побаивалась Тосю, но уважала за честность и профессионализм, старалась сохранять с ней хорошие отношения.
— Инна Валерьевна не занята? — спросила Тося.
Надежда, что она на минутку забежала к секретарше за какой-то ерундой, рухнула.
Голос у Тоси был тоненький, пришепетывающий, почти детский. Но это не мешало ей управлять учениками: дисциплина на уроках была железная, дети пикнуть не смели. Материалом, надо отдать должное, Тося владела превосходно, доступно объясняла самые сложные темы.
— Одна, у себя, — ответила секретарша. — Позвоню.
Спустя полминуты Тося показалась в дверях кабинета:
— Инна Валерьевна, у нас проблема.
— Опять? — уныло спросила директриса.
— И не говорите, дорогая моя. — Тося без приглашения выдвинула стул из-за длинного стола для совещания и села, положив перед собой ключи от кабинета и очечник, с которым никогда не расставалась.
В Старых Полянах было две школы, но вторую закрыли три года назад из-за недобора учеников. Когда-то ожидалось, что детей станет больше после заселения нового микрорайона, но строить его не начали, и теперь уж точно не начнут. Предприятие со дня на день могло встать.
Для двух школ детей не хватало. А для одной было многовато. Классы были переполнены под завязку, в небольшом здании, рассчитанном на гораздо меньшее количество учащихся, то и дело вспыхивали конфликты, драки и скандалы, которые Тося именовала «инцидентами».
— Опять инцидент. — Завуч вздохнула: — Панкратова.
При упоминании этой фамилии у Инны сжалось сердце.
«Сучка», — непедагогично подумала она.
Эту семью знала вся школа. Мать воспитывала детей одна, отец умер два года назад. Ева и Сева выделялись из толпы первоклашек: очень симпатичные, темноволосые, зеленоглазые, дети были тихими и спокойными. Они ни с кем не общались — только между собой, и, похоже, общество остальных детей было им не нужно и не интересно. С другими людьми они почти не говорили, разве что отвечали на уроках, когда учительница спрашивала, и такая молчаливость тоже, конечно, бросалась в глаза.
Однако все эти странности не мешали детям отлично учиться: через месяц Панкратовы должны были окончить первый класс без единой четверки.
— У них вчера день рождения был, и мамаша им преподнесла «подарочки». — Тося открыла пустой очечник, заглянула туда и снова закрыла. Очки покоились на ее носу-пуговке. — У Севы синяк во всю щеку. У Евы шишка на голове. И руки у обоих тоже в синяках.
— Ужас какой! — содрогнулась Инна. — Как так можно с собственными детьми!
Она вскочила из-за стола и прошлась по кабинету. К Еве и Севе Инна питала слабость, да и невозможно было не симпатизировать несчастным малышам, которых терроризировала собственная мать.
Инна часто заглядывала в их класс, благо что отделение начальной школы располагалось неподалеку от ее кабинета. Она общалась с Панкратовыми, и дети отличали директрису среди всех: улыбались и разговаривали охотнее, чем с другими.
— Да и детки-то — золото! — подхватила Тося. — Мне кажется, Панкратова умом тронулась после мужниной смерти. Уж сколько прошло, а она все в себя не придет и на детях срывается.
Инна покачала головой: что делать с этими Панкратовыми?
— Прав ее лишить, так дети в детдом пойдут, там тоже не сахар, — проговорила она.
— А по-моему, только так, — категорично заявила Тося. — Пусть милиция разбирается, ПДН! А то она убьет их когда-нибудь, а кто виноват, скажут? Школа виновата! Мы с вами, дорогая Инна Валерьевна. Нет, тянуть нельзя.
Инна понимала, что она права. Но последнее предупреждение сделать нужно.
— Тамара Олеговна, я поговорю с их матерью, а потом мы примем решение.
— Разве я с ней не разговаривала? — возмутилась завуч. — Я вплотную работаю с родителями. Но тут все без толку.
— И все же я попробую сама. Еще раз.
Инна думала, что Панкратова не придет, но она явилась точно к пяти, как и просила секретарша, передавая нерадивой матери просьбу директора. Вошла в кабинет и выжидательно замерла возле двери, сжимая в руках простенькую черную сумку.
У Зои Панкратовой были такие же черные волосы, как у детей, но этим сходство исчерпывалось. Глаза у нее были карие, а лицо простоватое, хотя и миловидное. В молодости такие женщины пикантны, но если перестают следить за собой, то шарм бесследно исчезает. Причесана Панкратова была кое-как, возле рта залегли глубокие складки, кожа приобрела нездоровый землистый оттенок. Весь ее неухоженный, потр