Внезапно, как никогда ярко, я увидел себя на белом прогретом песке, под скалой, на мне не было тяжелого скафандра, жесткий воротничок мундира не натирал шею, мои голые ноги купались в прибое, а рядом покачивались качели. На качелях оставила тунику любимая женщина, я высматривал ее смеющееся лицо среди пляшущих бликов на поверхности океана, она смеялась и манила меня в воду…
Наш участок земли, самой престижной земли на планете, вдоль берега океана, закрытый силовым полем от соседей. Наш частный пляж, фильтрованное море и оплаченное солнце триста двадцать дней в году. Доставка любых товаров подземным монорельсом, послушные гибриды-уборщики и полное уединение в сорока милях от мегаполиса…
Еще десять тысяч ауреев – и последний взнос будет уплачен. Я до боли зажмурил глаза. Если я уцелею сегодня, Бета Морганы выполнит свою часть контракта.
Планета, где сбываются мечты.
39МЛАДШИЙ СТРЕЛОК
Не говори своему другу того, что не должен знать твой враг.
– …и в этот светлый день, когда вы снимаете серую тунику кадета и облачаетесь в свою первую тогу, пока еще с одной узкой пурпурной полосой…
– Селен, после построения зайдите ко мне.
– Да, господин центурион.
– …сегодня тот день, когда никому из нас не стыдно слез. Мы со слезами смотрим в зенит, на звездный штандарт сената, на знамя конфедерации, на знамя свободы и нового порядка, знамя истинной демократии, которую мы, легионеры, призваны нести по всей планете…
– Кадет Селен по вашему приказу прибыл!
– Вы уже не кадет, а младший стрелок. Как ваше настроение? Вы по-прежнему не хотите подавать документы на второй цикл? Ведь у вас отличные показатели. Я лично готов дать вам рекомендацию.
– Господин центурион, мне известно, что вы получили офицерское звание не потому, что окончили второй цикл академии.
– Гм… да, это так. Но мой случай – скорее исключение. Когда я закончил академию, шла война за острова. Если вы полагаете, что во время боевых действий легче получить офицерское звание, то вам следует запросить списки личного состава моего курса. Многие погибли в первые же дни…
– Господин центурион, тем не менее, именно этот путь мне кажется единственно разумным. Если командование сочтет нужным, меня повысят в должности и звании.
– Но это же… – Начальник курса походил взад-вперед по лоснящемуся, вытертому ковру приемной. Сквозь открытые окна было слышно, как на плацу синхронно грохают прикладами второкурсники, разучивавшие парадное построение к следующей присяге. – Это очень благородно, и я бы сказал – романтично, но…
– Вы хотели сказать, господин центурион, что это большая глупость? – Младший стрелок Селен не отводил преданного взгляда от кокарды на фуражке начальника. – Вы абсолютно правы, господин центурион. С точки зрения многих – это глупость. Но разве глупостью можно назвать решение легата о присвоении вам офицерского звания, когда вы взяли командование на себя и сутки удерживали бункер на острове Корса? Разве это глупость, когда офицерские звания присваивают за героизм?
Центурион сам не ожидал, что способен краснеть. А почувствовав, что краснеет, разволновался еще больше. Определенно, этот мальчишка… либо сгинет на запрещенной дуэли, либо пойдет очень далеко.
– Селен, поскольку ваша учеба на моем курсе закончена, я могу себе позволить маленький совет. Не делитесь так открыто мыслями, даже с человеком, которого уважаете или которому симпатизируете. Не говорите другу того, что сказали мне сейчас.
– Я понял, господин центурион. Но вы же сами…
– Оставим в покое мою судьбу, Селен. Вы сделали выбор, я его уважаю. Поймите только одно – вам и вашим сокурсникам повезло. На планете царит мир. Относительный мир, конечно. Кое-где наши военные базы находятся в режиме оранжевой тревоги, но настоящей войны нет. Это огромная заслуга сената, это огромная заслуга нашей великой демократии! Возможно, вы получите назначение на дрейфующую базу на Альфу Геркулеса или на одну из планет Морганы. Все это достаточно тихие, безопасные места, где вам не суждено проявить личное мужество. Мне искренне жаль, что вы приняли такое решение. Ладно, можете идти.
– Господин центурион, разрешите вопрос?
– Слушаю вас.
– Вы расконсервировали свою детскую память, когда отслужили три контрактных срока?
– Нет. Естественно, нет. А почему вас это интересует?
– Иногда мне снятся неприятные сны… я жаловался в лазарет. Это как будто…
– Я знаю, Селен. Знаю о ваших снах и о снах всех трехсот кадетов вашего курса. Это атавистические всплески, они не должны вас пугать. Такое происходит часто. Слава Юпитеру, что мы консервируем память, иначе она не давала бы нам спокойно служить сенату и конфедерации.
– Господин декурион, а если случайно?.. Я хотел сказать – бывает же, что расконсервация наступает в результате контузии? Нам никогда не говорили, возвращается ли такой человек в строй?
– Крайне редко, но бывает, – сурово кивнул центурион. – Один случай на три тысячи. В боевых условиях бывает чаще… Таких ребят можно пожалеть. Вспомнив грязное детство, забулдыг-родителей и прочие сопли, легионер разом теряет все навыки, которые мы в него вбили. Селен, вы мне напомнили одну древнюю легенду. Кажется, это национальный эпос южных славийцев, но я могу ошибаться. Что-то о глупом отце, у которого была счастливая семья и много дочерей, но он, дурак выпросил у колдуна сына. Этот сын потом обернулся волком и забыл свой дом. Волка обложили егеря, и отец его мог спасти. Требовалось всего лишь вернуть волку память о доме, и отец спрятал бы мальчишку под печкой…
– Что было дальше? – с искренним интересом подался вперед младший стрелок. На его рукаве блестели новенькие, только что нашитые шевроны. – Я никогда не слышал такой странной сказки.
– Дальше – точно не помню, но, кажется, ничего хорошего, – нахмурился начальник курса. – Кажется, дурень-папаша пожалел волка, сказал волшебное словцо, и егеря тут же застрелили его сына. Потому что оборотень вспомнил дом, расплакался и забыл все, чему научила волчица. Забыл, как прятаться, как уходить от погони и как драться. Так что… нам дано что-то одно, вы согласны, Селен?
– Конечно, согласен, – вытянулся младший стрелок. – Зачем солдату и гражданину личные сопли детства, когда нам в академии подробно и качественно преподают историю?
40ЭКСПЕРИМЕНТ
Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма.
Шлюз научного центра оказался пустым, как я и предполагал. Внутри он походил на пустой короб, в левом углу которого помещались три пустых вездехода и вагончик с ремонтным оборудованием. Перед полукруглым люком, ведущим в тамбур стерилизации, я сообщил клибанариям свое решение. Нам придется спешиться, иначе мы не протиснемся под низкими сводами тамбура. Шагатели оставим в запертом тамбуре, снимем с них оружие. Тяжелую картечницу и огнемет понесем поочередно. Если понадобится помощь Хоботу и ребятам, Деревянный вернется и рванет в госпиталь.
Мы вчетвером осмотрим административный корпус. Если все четыре этажа окажутся пустыми, мы снова соберемся вместе и отправимся на энергостанцию. Дальше будем действовать по обстоятельствам.
Почему я разделил декурию именно так? Почему я оставил возле себя этих двоих, поведение которых меня настораживало? Один – резкий, иногда чертовски жестокий, даже к товарищам. Другой – слишком рассудительный, но тормозной, удивительно, как он закончил академию. Впрочем, начальник курса как-то жаловался, что вербовщикам приходится все тяжелее, особенно на других планетах. Ведь ни для кого уже не секрет, что аномалов давно вербуют не только в странах конфедерации, и не только на Тесее. Мы внешне слишком разные, чтобы всем быть благородными тесейцами.
Иногда я думаю, как это замечательно, что при поступлении мы сдаем на хранение лишнюю память. А интенсивный языковой гипнокурс уравнивает всех нас в правах. Мне и самому не слишком по нраву всякие смуглые или красноглазые личности, вроде погибшего Рыбы, пусть хранят боги его душу…
Покинув шагатель, я почувствовал себя беззащитным, как новорожденный котенок. На нас не должны были напасть, по крайней мере, в ближайшие минуты. Я вообще не ощущал сквозь толстые стены чужой мозговой активности, но это ничего не значило.
Старухи с хвостами не имели мозгов. Это не помешало им убить нашего Рыбу.
– Бауэр, возьми огнемет.
– Понял, исполняю.
– Мокрик, забери у Деревянного одну из картечниц, ему столько не надо. И гранаты.
Мы пристегнули оружие. Мокрик провел перчаткой по закопченной поверхности опознавательной пластины. Аварийная подсветка работала. К счастью, внешний контур не требовал специального пароля, люку оказалось достаточно идентификатора, вживленного в запястье скафандра. Автоматика комбината честно служила белому человеку.
Створка уехала в сторону, и мы вошли.
Шлюз заполнился дезинфицирующим раствором, затем жидкость с ревом всосало в трап, после нее с потолка полилась пена. Я вовремя вспомнил, что это надолго, и потому решил отвлечь парней полезной беседой.
– Мокрик, что ты там говорил насчет местных и неместных? Ну, ты вроде уверен, что туземцы не убивали патруль?
В эфире кто-то гнусаво захохотал.
– Господин декурион, пока не могу точно сформулировать, – Мокрик противно грассирует и плюется в собеседника, но сейчас-то он, к счастью, плевал в свое отражение в шлеме скафандра. – Однако налицо отсутствие целесообразности…
Кто-то из ребят фыркнул, нас ведь слушали все, но я приказал заткнуться. Мокрик вечно трепался, как будто читал наизусть учебник по философии, но среди его словесного дерьма порой попадались перлы. Я ведь тоже не такой медведь, каким иногда пытаюсь казаться. Я знаю, кого следует слушать, а кому лучше заткнуться.
– Отсутствие целесообразности, – повторил младший стрелок Бор. – Я хотел бы подчеркнуть, господин декурион, что логика и целесообразность в данном случае – разные понятия… Нападение на комбинат и научный центр могло быть лишено логики, с нашей точки зрения, но не с точки зрения местных. Их атака вполне могла быть оправдана причинами, о которых поселенцы даже не подозревали. Помните, например, как туземцы на Гамме Октавии вырезали несколько поселков после трех лет мирного сосуществования? Только потому, что у них наступил цикл жертвоприношения.